Неточные совпадения
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело
вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один:
смерть.
«При
смерти на одре привел Бог заплакать», — произнес он слабым голосом и тяжело
вздохнул, услышав о Чичикове, прибавя тут же: «Эх, Павлуша! вот как переменяется человек! ведь какой был благонравный, ничего буйного, шелк!
— Расстаться! Разлука стоит у вас рядом с любовью! — Она безотрадно
вздохнула. — А я думаю, что это крайности, которые никогда не должны встречаться… одна
смерть должна разлучить… Прощайте, Марк! — вдруг сказала она, бледная, почти с гордостью. — Я решила… Вы никогда не дадите мне того счастья, какого я хочу. Для счастья не нужно уезжать, оно здесь… Дело кончено!..
Благодаря переговорам Аннушки и ее старым любовным счетам с машинистом Тараско попал в механический корпус на легкую ребячью работу. Мавра опять
вздохнула свободнее: призрак голодной
смерти на время отступил от ее избушки. Все-таки в выписку Тараска рубль серебра принесет, а это, говорят, целый пуд муки.
Мать взглянула в лицо ему — один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой головой и костлявым лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое
смертью. Мать перекрестилась,
вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
— Видно уже, пока
смерть… — чуть слышно
вздыхает в ответ старик. — Тюрьки бы мне… поесть хочется!
— Ох-ох-ох! — сказал старик, тяжело
вздыхая, — лежит Афанасий Иваныч на дороге изрубленный! Но не от меча ему
смерть написана. Встанет князь Афанасий Иваныч, прискачет на мельницу, скажет: где моя боярыня-душа, зазноба ретива сердца мово? А какую дам я ему отповедь? Не таков он человек, чтобы толковать с ним. Изрубит в куски!
У костра уж не было вчерашнего оживления и разговоров. Все скучали и говорили вяло и нехотя. Пантелей только
вздыхал, жаловался на ноги и то и дело заводил речь о наглой
смерти.
— О боже мой… — стонал он среди смеха. — Дайте
вздохнуть… Так насмешили, что… ох!.. —
смерть моя.
— О да! — Ирина
вздохнула. — Тут есть особенные причины… Вы, конечно, слыхали про Элизу Бельскую… Вот та, что умерла в позапрошлом году такой ужасной
смертью?.. Ах, да ведь я забыла, что вам неизвестны наши истории… К счастью, к счастью, неизвестны. Оh, quelle chance! Наконец-то, наконец один человек, живой человек, который нашего ничего не знает! И по-русски можно с ним говорить, хоть дурным языком, да русским, а не этим вечным приторным, противным, петербургским французским языком!
(Садится.) А в ней, Nicolas, есть что-то такое, этакое, чего нет в других. Не правда ли? Что-то особенное… фантасмагорическое… (
Вздыхает.) B сущности, самая богатая невеста во всем уезде, но маменька такая редька, что никто не захочет связываться. После ее
смерти все останется Шурочке, а до
смерти даст тысяч десять, плойку и утюг, да еще велит в ножки поклониться. (Роется в карманах.) Покурить де-лос-махорос. Не хотите ли? (Протягивает портсигар.) Хорошие… Курить можно.
Тузенбах. Что ж? После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое чувство и разовьют его, но жизнь останется все та же, жизнь трудная, полная тайн и счастливая. И через тысячу лет человек будет так же
вздыхать: «Ах, тяжко жить!» — вместе с тем точно так же, как теперь, он будет бояться и не хотеть
смерти.
— Жив
смерти боится, — угнетенно соглашался Арефа и тяжко
вздыхал.
— Как подумаешь, что туда ушла
смерть! — сказала Полина,
вздыхая, нахмурив тонко вычерченные брови.
Идут, идут; остановились,
Вздохнув, назад оборотились;
Но роковой ударил час…
Раздался выстрел — и как раз
Мой пленник падает. Не муку,
Но
смерть изображает взор;
Кладет на сердце тихо руку…
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Как вместе с ним поражена,
Без чувства падает она;
Как будто пуля роковая
Одним ударом, в один миг,
Обеих вдруг сразила их. //....................
Силою любви своей человек создаёт подобного себе, и потому думал я, что девушка понимает душу мою, видит мысли мои и нужна мне, как я сам себе. Мать её стала ещё больше унылой, смотрит на меня со слезами, молчит и
вздыхает, а Титов прячет скверные руки свои и тоже молча ходит вокруг меня; вьётся, как ворон над собакой издыхающей, чтоб в минуту
смерти вырвать ей глаза. С месяц времени прошло, а я всё на том же месте стою, будто дошёл до крутого оврага и не знаю, где перейти. Тяжело было.
Таинственная, всё уничтожающая сила, именуемая
смертью, как бы оскорбленная присутствием этого пьяного человека при мрачном и торжественном акте ее борьбы с жизнью, решила скорее кончить свое бесстрастное дело, — учитель глубоко
вздохнул, тихо простонал, вздрогнул, вытянулся и замер.
Лизавета. Ой, судырь, до глаз ли теперь!.. Какая уж их красота, как, может, в постелю ложимшись и по утру встаючи, только и есть, что слезами обливаешься: другие вон бабы, что хошь, кажись, не потворится над ними, словно не чувствуют того, а я сама человек не переносливый: изныла всей своей душенькой с самой встречи с ним… Что-что хожу на свете белом, словно шальная… Подвалит под сердце —
вздохнуть не сможешь, точно
смерть твоя пришла!.. (Продолжает истерически рыдать.)
Марфа
вздохнула свободно. Видя ужасный мятеж народа (который, подобно бурным волнам, стремился по стогнам и беспрестанно восклицал: «Новгород — государь наш!
Смерть врагам его!»), внимая грозному набату, который гремел во всех пяти концах города (в знак объявления войны), сия величавая жена подъемлет руки к небу, и слезы текут из глаз ее. «О тень моего супруга! — тихо вещает она с умилением. — Я исполнила клятву свою! Жребий брошен: да будет, что угодно судьбе!..» Она сходит с Вадимова места.
Вздохнул ли бы, по крайней мере, его превосходительство о напрасно загубленной жизни этого «по недоразумению» сосланного молодого человека, подумал ли бы, что ряд тюрем, ссылок, наконец,
смерть от пули — слишком суровое наказание за все, что прочитано только в сердце молодого студента да еще плохо прочитано полуграмотным шпионом?..
— Да, пружина в мозгу лопнула.
Смерть не люблю глупых! —
вздохнул Игнат, полезая на печь. — Ну, божий человек, рано еще вставать, давай спать полным ходом…
Народу стояло на обоих берегах множество, и все видели, и все восклицали: «ишь ты! поди ж ты!» Словом, «случилось несчастие» невесть отчего. Ребята во всю мочь веслами били, дядя Петр на руле весь в поту, умаялся, а купец на берегу весь бледный, как
смерть, стоял да молился, а все не помогло. Барка потонула, а хозяин только покорностью взял: перекрестился,
вздохнул да молвил: «Бог дал, бог и взял — буди его святая воля».
— Да я не сержусь. Чего я буду сердиться? Разве это ты
смерть накликал? Сама приходит… — И отец дьякон
вздохнул высоким, все подымающимся звуком.
— Вот! Одной рукой людей от телесной
смерти спасают, а другой ведут их в вечную
смерть, в адскую погибель, —
вздохнув и поникнув седой головой, сказал отец Прохор. — Доколе, Господи, терпишь ты им?
Да! я рад, что я приехал к ней проститься пред
смертью, потому… что иначе… не знаю, о ком бы
вздохнул я завтра, умирая».
— О, несравненно! В достоинствах можно сшибиться; притом, — добавила она,
вздохнув, — один всегда достойнее другого, пойдут сравнения и выводы, а это
смерть любви; тогда как тот иль та, которые любимы просто потому, что их любят, они ничего уж не потеряют ни от каких сравнений.
— Святой престол нуждается в деньгах, м-р Вандергуд. Мир если и не стал рационалистом, то сделался недоверчивее, и с ним трудненько-таки ладить. — Он искренне
вздохнул и продолжал: — Вы не социалист, м-р Вандергуд?.. Ах, не стесняйтесь, мы все теперь социалисты, мы теперь на стороне голодных. Пусть кушают побольше: чем они будут сытее, тем
смерть, понимаете?..
Ехали мы после этого скучно: в повозке для нас двух открылся простор, пользуясь которым Пенькновский все спал врастяжку, а я
вздыхал и размышлял о том, как поразит весть о
смерти Кнышенко его родителей, которые, вероятно, нас встретят в Нежине.
Юля (одна). Спит, должно быть… (Садится на лавочку под окном и глубоко
вздыхает.) Одни спят, другие гуляют, а я целый день мыкаюсь, мыкаюсь… не посылает бог
смерти. (
Вздыхает еще глубже.) Господи, есть же такие глупые люди, как этот Вафля! Еду я сейчас мимо его амбара, а из дверей черненький поросеночек выходит… Вот как порвут ему свиньи чужие мешки, тогда и будет знать…
Больше ничего она не могла сказать. А раньше, когда она по ночам думала, то ей казалось, что всего не поместить и в десяти письмах. С того времени, как уехали дочь с мужем, утекло в море много воды, старики жили, как сироты, и тяжко
вздыхали по ночам, точно похоронили дочь. А сколько за это время было в деревне всяких происшествий, сколько свадеб,
смертей! Какие были длинные зимы! Какие длинные ночи!
— Спаси и помилуй, царица небесная! — прерывисто
вздохнул лесник. — Спаси нас от всякого врага и супостата. На прошлой неделе в Воловьих Займищах один косарь другого по грудям косой хватил… До
смерти убил! А из-за чего дело вышло, господи твоя воля! Выходит это один косарь из кабака… выпивши. Встречается ему другой и тоже выпивши…
Она счастливо
вздохнула. У меня сердце стучало все сильнее. Я смотрел на нее. На серебристом фоне окна рисовались плечи, свет лампы играл искрами на серебряном поясе, и черная юбка облегала бедра. Со
смертью и тишиною мутно мешалось молодое, стройное тело. Оно дышит жизнью, а каждую минуту может перейти в
смерть. И эта осененная
смертью жизнь сияла, как живая белизна тела в темном подземелье.
— Странно, Агей Алексеич! — говорил доктор,
вздыхая и кутаясь в мокрую шубу. — Я даже не замечаю этой погоды. Меня гнетет какое-то странное, тяжелое предчувствие. Вот-вот, кажется мне, стрясется надо мной какое-то несчастие. А я верю в предчувствия и… жду. Всё может случиться. Трупное заражение…
смерть любимого существа…
— Беда, дьякон, —
вздохнул он, видимо борясь с желанием выпить. — Беда! Во гресех роди мя мати моя, во гресех жил, во гресех и помру… Господи, прости меня грешного! Запутался я, дьякон! Нет мне спасения! И не то чтобы в жизни запутался, а в самой старости перед
смертью… Я…
— Ah, mon ami, oubliez les torts qu’on a pu avoir envers vous, pensez que c’est votre père… peut-être à l’agonie. — Она
вздохнула. — Je vous ai tout de suite aimé comme mon fils. Fiez vous à moi, Pierre. Je n’oublierai pas vos intérêts. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы, подумайте, что это ваш отец… может быть при
смерти. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
— Валя! — испуганно шепнула Настасья Филипповна. Мальчик глубоко
вздохнул, но не пошевелился, словно окованный сном
смерти.
— Самый наш жених бывший. Князь Болконский! —
вздыхая отвечала горничная. — Говорят при
смерти.