Неточные совпадения
Основная тема русской мысли начала XX в. есть тема о божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в
творениях; тема о божественном в человеке, о творческом призвании человека и
смысле культуры; тема эсхатологическая, тема философии истории.
Понять
смысл истории мира значит понять провиденциальный план
творения, оправдать Бога в существовании того зла, с которого началась история, найти место в мироздании для каждого страдающего и погибающего.
В любви родилось
творение, через Логос оно сотворилось, в любви же, через Логос, оно должно воссоединиться с Творцом, осуществить свою идею, свой
смысл.
Процесс истории не есть прогрессирующее возвращение человечества к Богу по прямой линии, которое должно закончиться совершенством этого мира: процесс истории двойствен; он есть подготовление к концу, в котором должно быть восстановлено
творение в своей идее, в своем
смысле, освобождено и очищено человечество и мир для последнего выбора между добром и злом.
История не имела бы религиозного, церковного
смысла, если б она не закончилась полнотой откровения, откровения тайны
творения Божьего, если б исторический процесс не перешел в процесс сверхисторический, в котором окончательно будет снята противоположность между земным и небесным, человечеством и Божеством.
Христос явился в мир как оправдание
творения, как
смысл, Логос
творения.
Творение, предоставленное своим собственным силам, бьется над решением проблемы бытия и не находит ни счастья, ни
смысла, не спасается от смерти и страдания.
Мир имеет два
смысла: мир как
творение, отпавшее от Творца и обоготворившее себя, призрачный и бедный, и мир как
творение, соединенное с Творцом, реальный и богатый.
Мало кто уже дерзает писать так, как писали прежде, писать что-то, писать свое, свое не в
смысле особенной оригинальности, а в
смысле непосредственного обнаружения жизни, как то было в
творениях бл. Августина, в писаниях мистиков, в книгах прежних философов.
Мир сотворен Богом через Логос, через
Смысл, через идею совершенства
творения, предвечно пребывающую в Боге и равную Ему по достоинству.
Этот рациональный план
творения целиком пребывает в сфере человеческой ограниченности и не возвышается до сознания
смысла бытия, так как
смысл этот связан с иррациональной тайной свободы греха.
Основа истории — в грехе,
смысл истории — в искуплении греха и возвращении
творения к Творцу, свободном воссоединении всех и всего с Богом, обожении всего, что пребывает в сфере бытия, и окончательном оттеснении зла в сферу небытия.
Разверни новейшие таинственные
творения, возмнишь быти во времена схоластики и словопрений, когда о речениях заботился разум человеческий, не мысля о том, был ли в речении
смысл; когда задачею любомудрия почиталося и на решение исследователей истины отдавали вопрос, сколько на игольном острии может уместиться душ.
«Что это за мистификация, мой любезнейший Петр Иваныч? Вы пишете повести! Да кто ж вам поверит? И вы думали обморочить меня, старого воробья! А если б, чего боже сохрани, это была правда, если б вы оторвали на время ваше перо от дорогих, в буквальном
смысле, строк, из которых каждая, конечно, не один червонец стоит, и перестав выводить почтенные итоги, произвели бы лежащую передо мною повесть, то я и тогда сказал бы вам, что хрупкие произведения вашего завода гораздо прочнее этого
творения…»
Все, что высказывается наукою и искусством, найдется в жизни, и найдется в полнейшем, совершеннейшем виде, со всеми живыми подробностями, в которых обыкновенно и лежит истинный
смысл дела, которые часто не понимаются наукой и искусством, еще чаще не могут быть ими обняты; в действительной жизни все верно, нет недосмотров, нет односторонней узкости взгляда, которою страждет всякое человеческое произведение, — как поучение, как наука, жизнь полнее, правдивее, даже художественнее всех
творений ученых и поэтов.
В этом
смысле энергия Божия во всяком своем проявлении, как действие Божие, неотделимое от Бога, но являемое твари, есть Бог в
творении, само Абсолютное-Трансцендентное.
Поэтому у Беме, строго говоря, отсутствует идея
творения и тварности, и хотя у него и постоянно встречается выражение «тварь и тварность» (Creatur und Creatürlichkeit), но это понятие вовсе не имеет принципиального метафизического и онтологического
смысла, а означает только определенную ступень в раскрытии природы Бога (как есть это понятие и в системе Плотина, отрицающей тем не менее идею
творения).
Говорить о какой-либо прибыли для Бога от
творения — в том ли
смысле, как учит об этом Шеллинг, или в каком-либо ином — значит допускать восполнение вечности временем, т. е. отрицать вечность, а тем самым и временность.
Однако для Божества это ни в каком
смысле не является необходимой Его эволюцией, как бы тяготеющим над Ним фатумом
творения, без которого не может совершаться и его самораскрытие, но есть дар свободной, щедротной любви, — благости, благодати и благодеяния.
С одной стороны, мир, созданный силой божественной любви, премудрости и всемогущества, имеет в них незыблемую свою основу, и в этом
смысле мир не может не удаться, божественная премудрость не способна допустить ошибки, божественная любовь не восхощет ада как окончательной судьбы
творения.
Творение мира, или возникновение относительного, ни в каком
смысле не является причинно-принудительным или необходимым для Абсолютного, как момент его жизни.
Мир закончен был в шесть дней
творения в том
смысле, что в него вложены были все силы и семена жизни, и он мог развиваться далее уже из себя, без нового творческого вмешательства.
Идея
творения мира Богом поэтому не притязает объяснить возникновение мира в
смысле эмпирической причинности, она оставляет его в этом
смысле необъясненным и непонятным; вот почему она совершенно не вмещается в научное мышление, основывающееся на имманентной непрерывности опыта и универсальности причинной связи, она остается для него бесполезна и ему чужда, — есть в этом
смысле заведомо ненаучная идея.
Шеллинг, с одной стороны, усиленно настаивает на полной трансцендентности Бога миру и, в этом
смысле, на полной Его свободе в
творении (или не-творении) мира.
Творение есть жертва Абсолютного своей абсолютностью, никем и ничем не вызванная (ибо нет ничего вне Абсолютного) и в этом
смысле свободная и беспричинная, рационально не объяснимая.
Разумеется, и творческое «да будет» Fiat, которое так часто встречается у Беме, получает соответствующее истолкование не в
смысле повеления (Fürsatz), но в
смысле — силы Божества, его природной мощи, потенции бытия и в таком
смысле в разных выражениях определяется оно во многих местах: «вожделение (Begierde) из вечной воли безосновности есть первый образ (Gestalt) и есть Fiat или Schuf [Создание,
творение (нем.).].
Я утверждаю: чтобы стать совершенной, нужнее ей в известном
смысле лишиться Бога, чем
творений.
Поэтому
творение есть абсолютно-свободное, лишь в себе самом имеющее
смысл и основу, абсолютно-самобытное движение божественной любви, любовь ради любви, ее святое безумие. Dieu est fou de l'homme [Бог помешан на человеке (фр.).], — вспоминает Шеллинг дерзновенно-проникновенное выражение французского писателя: с безумием любви Бог хочет «друга» (другого), а этим другом может быть только человек.
Другая возможность, дли нас единственно допустимая, состоит в том, что мир создан из ничего в
смысле укона, и потому первым, основным и существенным актом
творения было облечение его меоном.
Как же и в каком
смысле может не сущее послужить основой
творения?
Тот же вопрос о
творении — о теогоническом и теофаническом его
смысле — подвергает глубокому философскому исследованию Шеллинг в последней своей системе (в «Философии мифологии» и «Философии откровения»).
Поэтому при противопоставлении
творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о мире, не о божественной основе мира, но об его тварной природе: есть ли мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая лучи божественного света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их? есть ли особый фокус мира, возможен ли мир наряду с Абсолютным и как и в каком
смысле возможен?
И даже «первейший открыватель и самый всеобщий носитель свойств беспредикатного Эн, Метатрон, первородный сын божий, стоящий во главе всех других Зефиротов и управляющий ими» (69), которому усвояются все предикаты Иеговы, «имя которого есть как имя Божие», «несмотря на всю возвышенность свою над другими Зефиротами, отнюдь не имеет божественной природы; он есть тварь в ряду других тварей, хотя бы первейшая и более чистая… он называется ангелом и причисляется к Зефиротам, называется слугою Иеговы, хотя и старейшим; точно так же Метатрон носит название Адама Кадмона83, первого небесного человека, в том
смысле, что он есть первое и совершеннейшее
творение Божие, по образу которого создан и Адам, — поэтому Метатрону часто усвояется эпитет creatus»84 (71).
Огромное количество людей остается как бы слепорожденными или непробужденными в области красоты, другие отрицают объективный
смысл красоты, сводя ее к прихоти вкуса, к чистому субъективизму или «психологизму»; огромное количество людей способно скучать перед «Сикстиной» [Подобное отношение к любимому
творению Достоевского продемонстрировал Л. Н. Толстой.
Вообще вопрос собственно о
творении духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в
смысле божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового
творения, но в то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению Божества.
Напротив, как непрестанно совершающееся
творение Божие, как живая риза Божества, мир незакономерен — в
смысле механического детерминизма.
Я буду употреблять слово «природа» и не в
смысле противоположения её культуре, цивилизации или сверхприродному, благодатному и не в старом
смысле космоса или Божия
творения и не в
смысле исключительно пространственного материального мира, отличного от души.
Падение первочеловека Адама имело положительный
смысл и оправдание как момент в откровении
творения, уготовляющий явление Абсолютного Человека [Штейнер говорит: «Wäre Lusifer nicht gekommen, so wäre der Mensch zwar früher zu dieser Stufe gelangt, aber ohne persönliche Selbständigkeit und ohne die Möglichkeit der Freiheit» («Die Geheimwissenschaft im Umriss», с. 257).