Неточные совпадения
Несмотря на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные
окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы,
сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться
с господами.
Как ни сильно желала Анна свиданья
с сыном, как ни давно думала о том и готовилась к тому, она никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись в свое одинокое отделение в гостинице, она долго не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и, не
снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между
окон, она стала думать.
Чичиков тоже устремился к
окну. К крыльцу подходил лет сорока человек, живой, смуглой наружности. На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его,
сняв шапки, шли двое нижнего сословия, — шли, разговаривая и о чем-то
с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой мужик; другой, в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» — говорил он,
снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в
окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью
с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно
снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая
с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его на подзеркальник, где стояла ваза
с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое
окно и удовлетворенно сказал...
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди,
снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату,
с двумя
окнами в ее задней стене,
с голыми стенами,
с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Самгин
снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у
окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья
с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
С Райского как будто
сняли кандалы. Он, бледный, выскочил из засады и спрятался под ее
окном.
— Что делать? — повторил он. — Во-первых,
снять эту портьеру
с окна, и
с жизни тоже, и смотреть на все открытыми глазами, тогда поймете вы, отчего те старики полиняли и лгут вам, обманывают вас бессовестно из своих позолоченных рамок…
Заглянув в
окно одного из вагонов, Нехлюдов увидал в середине его, в проходе, конвойных, которые
снимали с арестантов наручни.
Очнувшись,
снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под
окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается
с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Любовь Андреевна(глядит в
окно на сад). О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя… Если бы
снять с груди и
с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!
Но особенно крепко захватил и потянул меня к себе нахлебник Хорошее Дело. Он
снимал в задней половине дома комнату рядом
с кухней, длинную, в два
окна — в сад и на двор.
Оставшись один, Арапов покусал губы, пожал лоб, потом вошел в чуланчик, взял
с полки какую-то ничтожную бумажку и разорвал ее; наконец,
снял со стены висевший над кроватью револьвер и остановился, смотря то на
окно комнаты, то на дуло пистолета.
Только, когда приехали мы домой и легли спать, одна из воспитанниц, шалунья она ужасная была, и говорит: «Представимте, mesdames, сами из себя статуй!» И взяли,
сняли рубашечки
с себя, встали на
окна и начали разные позы принимать…
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В кухне на глаза ей попалась палка
с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув,
сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла
окна и пол холодной водой, поставила самовар, оделась. Села в кухне у
окна, и снова перед нею встал вопрос...
В
окно, весело играя, заглядывал юный солнечный луч, она подставила ему руку, и когда он, светлый, лег на кожу ее руки, другой рукой она тихо погладила его, улыбаясь задумчиво и ласково. Потом встала,
сняла трубу
с самовара, стараясь не шуметь, умылась и начала молиться, истово крестясь и безмолвно двигая губами. Лицо у нее светлело, а правая бровь то медленно поднималась кверху, то вдруг опускалась…
Между тем в воротах показался ямщик
с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая,
снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот
с лица. Анна Павловна, увидев его из
окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках; он то усаживался плотно на своем кресле, то вскакивал и подбегал к
окну, из которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло таким образом около часу. Но вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно, что это прибыл Антип Ильич; но он еще довольно долго
снимал с себя шубу, обтирал свои намерзшие бакенбарды и сморкался. Егора Егорыча даже подергивало от нетерпения. Наконец камердинер предстал перед ним.
В этой улице его смущал больше всех исправник: в праздники он
с полудня до вечера сидел у
окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за
окно. Борода у него была обрита, от висков к усам росли седые баки, — сливаясь
с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей
снимал картуз и почтительно кланялся.
— Дэзи?! — сказал я,
снимая ее руки
с лица, и она отняла их, став между мной и
окном.
У графини в доме начались исподволь важные перемены;
с окон сняли сторы из равендука и велели вымыть, замки было велено вычистить кирпичом
с квасом (суррогат уксуса); в передней, где ужасно пахло кожей, оттого что четыре лакея шили подтяжки, выставили зимнюю раму.
— Митрополит! — говорили остановившиеся прохожие,
снимали шапки и кланялись возку, из
окна которого митрополит в черной рясе
с широкими рукавами и в белом клобуке
с бриллиантовым крестом благословлял на обе стороны народ. Oн eхал к Кремлю.
Между
окнами, в простенках, два зеркала,
с которых успели уже
снять чехлы.
Разуваев жил от меня верстах в пяти,
снимал рощи и отправлял в город барки
с дровами. Сверх того он занимался и другими операциями, объектом которых обыкновенно служил мужик. И он был веселый, и жена у него была веселая. Дом их, небольшой и невзрачный, стоял у лесной опушки, так что из
окон никакого другого вида не было, кроме громадного пространства, сплошь усеянного пнями. Но хозяева были гостеприимные, и пированье шло в этом домишке великое.
Грунт улиц был песчаный, но довольно твердый; зато во всем городе не было признака мостовой, как во всех малороссийских городах того времени. «Вот этот серый дом
с решеткою под
окнами, стоящий против рядов, квартира полкового командира генерала Энгельгардта, — сказал Борисов, — ты видишь, сейчас солдатик прошел и фуражку
снял перед
окнами».
Николай, который не спал всю ночь, слез
с печи. Он достал из зеленого сундучка свой фрак, надел его и, подойдя к
окну, погладил рукава, подержался за фалдочки — и улыбнулся. Потом осторожно
снял фрак, спрятал в сундук и опять лег.
А на дворе за церковью наш человек чтобы сейчас из той шинели икону взял и летел
с нею сюда, на сей бок, и здесь изограф должен в продолжение времени, пока идет всенощная, старую икону со старой доски
снять, а подделок вставить, ризой одеть и назад прислать, таким манером, чтобы Яков Яковлевич мог ее опять на
окно поставить, как будто ничего не бывало.
— «Что?» — «Свист под
окном!» — «Ну, хочешь теперь, красная девица,
с недруга голову
снять, батюшку родимого кликнуть, душу мою загубить?
Еще один мостик
с фонарями, еще пустырь — и мы въехали в улицу сибирской слободки, погруженной в глубокий сон. У одного дома мы увидели оседланную лошадь. Знакомая фигура в шлыке хлопотала около нее,
снимая переметы… В замерзшие
окна виднелся свет, тоже, как и в резиденции, мелькали тени и слышались нестройные пьяные песни…
Он
снял шлем, потер висок, подумал, глядя в стекло, и вдруг яростно ударил шлем оземь, так, что по комнатам пролетел гром и стекла в шкафах звякнули жалобно. Тугай сгорбился после этого, отшвырнул каску в угол ногой и зашагал по ковру к
окну и обратно. В одиночестве, полный, по-видимому, важных и тревожных дум, он обмяк, постарел и говорил сам
с собой, бормоча и покусывая губы...
Никитишна сама и мерку для гроба
сняла, сама и постель Настину в курятник вынесла, чтоб там ее по три ночи петухи опели… Управившись
с этим, она снаружи того
окна, в которое вылетела душа покойницы, привесила чистое полотенце, а стакан
с водой
с места не тронула. Ведь души покойников шесть недель витают на земле и до самых похорон прилетают на место, где разлучились
с телом. И всякий раз душа тут умывается, утирается.
Кадуцеи
с дверей и
с окон сняли, может быть потому, что губернатору торговать не полагается.
Всюду моют, скребут, натирают, метут,
снимают в углах паутину… Старшие и средние носят тяжелые ведра
с водою, моют полы, двери,
окна или тщательно оттирают медные заслонки у печей, дверные ручки и оконные задвижки.
Вера
сняла дневное платье, надела свою белую блузку, заперла дверь, опустила белые шторы на
окнах, в которые светила луна и, стоя
с лампой посреди комнаты, громко топнула.
— На, — отвечала Бодростина, бросая на руки девушке свою бархатную куртку и жилет, —
сними с меня сапоги и подай мне письмо, — добавила она, полуулегшись на диван, глубоко уходящий в нишу
окна.
В гостиной в два
окна,
с облезлой штофной мебелью и покосившимися половицами, на среднем диване приготовили постель. Когда Тася приотворила дверь, ее брат Ника — Никанор Валентинович —
снимал с себя сюртук
с красным воротником и полковничьими погонами на белой, кавалерийской подкладке. Он обернулся на скрип двери.
Этакая ведь бесстрашная, ложится в постель и не запирает
окон (
снимает крылатку и бросает ее вместе
с портфелем в
окно).
Снова он размахнул гитарой,
снял фуражку, выставил ее вперед себя, на два шага приблизился к
окнам и снова сказал свою непонятную фразу: «Messieurs et mesdames, si vous croyez que je gagne quelque chosse», — которую он, видно, считал очень ловкой и остроумной, но в голосе и движениях его я заметил теперь некоторую нерешительность и детскую робость, которые были особенно поразительны
с его маленьким ростом.
Фимка увидела приезд гостя из
окна и, как мы знаем, побежала будить барышню, в то время, когда заспанный подросток лакей отворял Глебу Алексеевичу дверь и,
сняв с него шубу, растерянно произнес...
По усадьбе и по двору они обязаны были идти пешком и,
сняв шапку у ворот, проходить мимо
окон дома не иначе, как
с открытою головою.