Неточные совпадения
Дальнее поле, лежавшее восемь
лет в залежах под пусками, было взято с помощью умного плотника Федора Резунова шестью семьями мужиков
на новых общественных основаниях, и мужик Шураев
снял на тех же условиях все огороды.
Войдя в тенистые сени, он
снял со стены повешенную
на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел
на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем
году.
Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подходил
лет сорока человек, живой, смуглой наружности.
На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его,
сняв шапки, шли двое нижнего сословия, — шли, разговаривая и о чем-то с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой мужик; другой, в синей сибирке, какой-то заезжий кулак и пройдоха.
— Я
на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря
на свои шестьдесят
лет, зиму и
лето ходит босой и, не
снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и
на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени.
— Ну, что же, спать, что ли? — Но,
сняв пиджак, бросив его
на диван и глядя
на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги. — Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят: сочинение
на тему «играй назад!». Он ведь еще в 901
году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
Он старался говорить не очень громко, памятуя, что с
годами суховатый голос его звучит
на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса, не позволял себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение внимания слушателей. Говорил он
сняв очки, полагая, что блеск и выражение близоруких глаз весьма выгодно подчеркивает силу слов.
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти… не дремлют! У меня письмоводитель в шестом
году наблудил что-то, арестовали. Парень — дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну,
снял у меня копию с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара потерял я
на этом деле. А дело-то было — беспроигрышное.
Ему было под пятьдесят
лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного
на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну ногу
на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате сидел в перчатках,
снимая их, только когда садился обедать.
— Ну, так останьтесь так. Вы ведь недолго проносите свое пальто, а мне оно
года на два станет. Впрочем — рады вы, нет ли, а я его теперь с плеч не
сниму, — разве украдете у меня.
— Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. — дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь
снимать с гостя верхнее пальто и по пути целуя его в рукав сюртука. — Выжил я из ума
на старости
лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себя шубу. Всем в глаза блеснул важный орден
на шее. Штабс-капитан подхватил
на лету шубу, а доктор
снял фуражку.
По его словам, такой же тайфун был в 1895
году. Наводнение застало его
на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда
на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал
на оморочке и
снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
Я узнал только, что он некогда был кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый
год и, должно быть, убедившись
на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких
лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным
на волю, приписался в мещане, начал
снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи.
Несколько мужиков в пустых телегах попались нам навстречу; они ехали с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая ногами
на воздухе; но при виде нашей коляски и старосты внезапно умолкли,
сняли свои зимние шапки (дело было
летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний.
При входе в залив Владимира с левой стороны ниже мыса Орехова можно видеть какую-то торчащую из воды бесформенную массу. Это крейсер «Изумруд», выскочивший
на мель и взорвавший себя в 1905
году. Грустно смотреть
на эту развалину. Что можно было, то с «Изумруда»
сняли, перевезли в пост Ольги и отправили во Владивосток, остальное разграбили хунхузы.
Первый человек, признанный нами и ими, который дружески подал обоим руки и
снял своей теплой любовью к обоим, своей примиряющей натурой последние следы взаимного непониманья, был Грановский; но когда я приехал в Москву, он еще был в Берлине, а бедный Станкевич потухал
на берегах Lago di Como
лет двадцати семи.
— Во время француза, — продолжает он, возвращаясь к лимонам (как и все незанятые люди, он любит кругом да около ходить), — как из Москвы бегали, я во Владимирской губернии у одного помещика в усадьбе флигелек
снял, так он в ранжерее свои лимоны выводил.
На целый
год хватало.
— Твои воспитанники не только
снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника Лямина (точно, была такого рода экспедиция, где действовал
на первом плане граф Сильвестр Броглио, теперь сенатор Наполеона III [Это сведение о Броглио оказалось несправедливым; он был избран французскими филеленами в начальники и убит в Греции в 1829
году (пояснение И. И. Пущина).]), но теперь уж не дают проходу фрейлинам жены моей».
Года мои преклонные, да и здоровье нынче уж не то, что прежде бывало: вот и хочется мне теперь, чтоб вы меня, старуху, успокоили, грех-то с меня этот
сняли, что вот я всю жизнь все об маммоне да об маммоне, а
на хорошее да
на благочестивое — и нет ничего.
Степана приговорили легко, к одному
году тюрьмы. Одежу мужицкую с него
сняли, положили под номером в цехгауз, а
на него надели арестантский халат и коты.
Покуда в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний раз сеяли озимь (пашня уж два
года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы
снял полевую землю
на план и разбил
на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером
на том месте, где было старое озимое.
— Вы дрожите, вам холодно? — заметила вдруг Варвара Петровна и, сбросив с себя свой бурнус,
на лету подхваченный лакеем,
сняла с плеч свою черную (очень не дешевую) шаль и собственными руками окутала обнаженную шею всё еще стоявшей
на коленях просительницы.
Слобода Александрова, после выезда из нее царя Ивана Васильевича, стояла в забвении, как мрачный памятник его гневной набожности, и оживилась только один раз, но и то
на краткое время. В смутные
годы самозванцев молодой полководец князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, в союзе с шведским генералом Делагарди, сосредоточил в ее крепких стенах свои воинские силы и заставил оттуда польского воеводу Сапегу
снять долговременную осаду с Троицко-Сергиевской лавры.
Под вечер Кирилло наш — суровый был мужчина и в
летах — встал
на ноги, шапку
снял да и говорит: «Ну, ребята, я вам боле не начальник, не слуга, идите — сами, а я в леса отойду!» Мы все встряхнулись — как да что?
Хозяин сакли, Садо, был человек
лет сорока, с маленькой бородкой, длинным носом и такими же черными, хотя и не столь блестящими глазами, как у пятнадцатилетнего мальчика, его сына, который бегал за ним и вместе с отцом вошел в саклю и сел у двери.
Сняв у двери деревянные башмаки, хозяин сдвинул
на затылок давно не бритой, зарастающей черным волосом головы старую, истертую папаху и тотчас же сел против Хаджи-Мурата
на корточки.
В эту тяжелую минуту для кандидата отворилась дверь его комнатки, и какая-то фигура, явным образом не столичная, вошла,
снимая темный картуз с огромным козырьком. Козырек этот бросал тень
на здоровое, краснощекое и веселое лицо человека пожилых
лет; черты его выражали эпикурейское спокойствие и добродушие. Он был в поношенном коричневом сюртуке с воротником, какого именно тогда не носили, с бамбуковой палкой в руках и, как мы сказали, с видом решительного провинциала.
— Да как вам доложить: торгую понемножку. Нельзя: время такое пришло, что одним нынче духовенству ничем заниматься нельзя. Нас ведь, дьяконов-то, слыхали?.. нас скоро уничтожат. У нас тут по соседству поливановский дьякон
на шасе постоялый двор
снял, — чудесно ему идет, а у меня капиталу нет: пока кой-чем берусь, а впереди никто как Бог. В прошлом
году до сорока штук овец было продал, да вот Бог этим несчастьем посетил.
На лето Бренко
сняла у казны старый деревянный Петровский театр, много
лет стоявший в забросе.
— Этот человек — его звали Андреа Грассо — пришел к нам в деревню ночью, как вор; он был одет нищим, шляпа одного цвета с сапогами и такая я же рваная. Он был жаден, бесстыден и жесток. Через семь
лет старики наши первые
снимали перед ним шляпы, а он им едва кивал головою. И все,
на сорок миль вокруг, были в долгах у него.
Кочкарев. А кто вам сказал? Вот в том-то и дело — но только заложен, да за два
года еще проценты не выплачены. Да в сенате есть еще брат, который тоже запускает глаза
на дом; сутяги такого свет не производил: с родной матери последнюю юбку
снял, безбожник!
На ходу он что-то бормотал себе под нос и
снимал меховую оленью шапку собственной работы, в которой ходил и зиму и
лето.
Налог со вдовы
сняли, и куроводство ее процвело настолько, что к 28-му
году у вдовы
на пыльном дворике, окаймленном куриными домишками, ходило до двухсот пятидесяти кур, в числе которых были даже кохинхинки.
Шубу кто-то с меня
снял, повели по праздничным половичкам и привели к белой кровати. Навстречу мне поднялся со стула молоденький врач. Глаза его были замучены и растерянны.
На миг в них мелькнуло удивление, что я так же молод, как и он сам. Вообще мы были похожи
на два портрета одного и того же лица, да и одного
года. Но потом он обрадовался мне до того, что даже захлебнулся.
Теперь, милая Настенька, теперь я похож
на дух царя Соломона, который был тысячу
лет в кубышке, под семью печатями, и с которого наконец
сняли все эти семь печатей.
Между последними особенное внимание обращал
на себя небольшого роста человек, обтянутый от груди до ног в полосатое трико с двумя большими бабочками, нашитыми
на груди и
на спине. По лицу его, густо замазанному белилами, с бровями, перпендикулярно выведенными поперек лба, и красными кружками
на щеках, невозможно было бы сказать, сколько ему
лет, если бы он не
снял с себя парика, как только окончилось представление, и не обнаружил этим широкой лысины, проходившей через всю голову.
— Мое-то уж все пережито, так по себе-то и другого жаль… Гаврилу Степаныча уж не поднять из могилы… Вон про меня что пишет Егорка-то: Андроник пьяница, Андроник козлух держит, а он был у меня
на душе… а? Ведь в двадцать-то
лет из меня четверых Егорок можно сделать… а водка, она все-таки, если в меру, разламывает человека, легче с ней. Вот я и пью; мне легче, когда она с меня силу
снимает… Эх, да не стоит об этом говорить!.. Претерпех до конца и слякохся.
Ужин вышел шумный и веселый. Даже окончившие разошлись, говорили поздравительные речи с приведением текстов и,
сняв свои дымчатые стекла, оказались теплыми ребятами с простоватыми, добродушными физиономиями и не дураками выпить. Новый
год встречали по-старинному, с воззванием: «Благослови, господи, венец
лета благости твоя
на 19 **
год». Хотели гадать, но отец Василий воспрепятствовал этому.
Он отдал топор. Вошел в келью. Она лежала и спала. С ужасом взглянул он
на нее. Прошел в келью,
снял мужицкое платье, оделся, взял ножницы, обстриг волосы и вышел по тропинке под гору к реке, у которой он не был четыре
года.
Анютка. Тебе приходить велела. Мне, говорит, Миките только слово одно сказать надо. Стала я спрашивать, а она не сказывает. Только спросила: правда ли, что он от вас сходит? А я говорю: неправда, его отец хотел
снять да женить, да он отказался, у нас
на год еще остался. А она и говорит: пошли ты его ко мне, ради Христа. Мне, говорит, беспременно нужно ему слово сказать. Она уж давно ждет. Иди же к ней.
Проводив дочь в гимназию, Гуров отправился в «Славянский базар». Он
снял шубу внизу, поднялся наверх и тихо постучал в дверь. Анна Сергеевна, одетая в его любимое серое платье, утомленная дорогой и ожиданием, поджидала его со вчерашнего вечера; она была бледна, глядела
на него и не улыбалась, и едва он вошел, как она уже припала к его груди. Точно они не виделись
года два, поцелуй их был долгий, длительный.
Цирельман и его жена Этля — старая не по
летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили
на краю местечка,
снимая угол у вдовы сапожника, которая, в свою очередь, нанимала за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада. В огромной и пустой, как сарай, комнате, вымазанной голубой известкой, стояли прямо
на земляном полу не отгороженные никакими занавесками две кровати: у одной стены помещалась вдова с четырехлетней девочкой, а у другой — Цирельман с женой.
Работник (один,
снимает шапку, рога выставляются). Теперь не скоро выйдет. Немножко рога расправить. (Рога расправляются.) Да разуться, а то при нем нельзя. (Вынимает ноги из сапог, видны копыта. Садится
на порог.) Вот уж третий
год идет. Приходит дело к расчету. Хлеба девать некуда. Только и осталось, что последнюю штуку научить. А тогда приходи сам старшой смотреть. Будет что показать. Заплатит он мне за краюшку.
Через
год ее били кнутом в Орле
на Ильинской площади. Она была еще молоденькая и очень хорошо сложенная. Ей дали пятнадцать ударов и растерзали ей до кости все бока и спину, но она не потеряла чувств и за каждым ударом вскрикивала: «Понапрасно страдаю!» А когда ее
сняли с деревянной кобылы, и она увидала
на своей свитке набросанные медные деньги, то заплакала и сказала...
В голодный
год во многих местах этим людям сделали страшную обиду: «
сняли их с мучной месячины
на печеный отвес», то есть стали давать им по 3 ф. хлеба в день
на мужчину и по 2 ф.
на женщину, а мальчикам и девочкам по полтора фунта.
Русый,
лет сорока, невысокого роста, в теплой суконной сибирке, только что потрапезовал он
на сон грядущий и, сбираясь улечься
на боковую, обратился лицом к востоку,
снял картуз и стал
на молитву, крестясь по старине двуперстно.
Девять месяцев не
снимает он рукавиц и не распрямляет пальцев; то мороз в сорок градусов, то луга
на двадцать верст затопило, а придет короткое
лето — спина болит от работы и тянутся жилы.
«Хедвинг» разбился
лет пятнадцать назад. Это был норвежский пароход, совершавший свой первый рейс и только что прибывший в дальневосточные воды. Зафрахтованный торговой фирмой Чурин и компания, он с разными грузами шел из Владивостока в город Николаевск. Во время густого тумана с ветром он сбился с пути и врезался в берег около мыса Успения. Попытки
снять судно с камней не привели ни к чему. С той поры оно и осталось
на том месте, где потерпело аварию.
Начнет этакий старик поучения читать: вот, дескать, была у нас в Торжке девушка, и вселились в нее черти; отвезли ее к какой-то там святой бабушке, продержали
год, — как рукой
сняло; вышла
на волю, поела скоромного пирожка, и опять в нее черти вселились…
Конопацкие
летом жили всегда в городе, —
на это
лето они
сняли под Тулою дачу; и Мария Матвеевна мельком сказала мне...
Немного погодя,
на аллее показался высокий мужчина с седой бородой и в соломенной шляпе. Поравнявшись с княгиней, он
снял шляпу и поклонился, и по его большой лысине и острому, горбатому носу княгиня узнала в нем доктора Михаила Ивановича, который
лет пять тому назад служил у нее в Дубовках. Она вспомнила, что кто-то ей говорил, что в прошлом
году у этого доктора умерла жена, и ей захотелось посочувствовать ему, утешить.