Неточные совпадения
Многие думали, что он совершил этот подвиг только ради освобождения своей спины от палок; но нет,
у этого прохвоста
созрела своего рода идея…
— Всё равно, вы делаете предложение, когда ваша любовь
созрела или когда
у вас между двумя выбираемыми совершился перевес. А девушку не спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только отвечает: да и нет.
— Вот ей бы пристало заняться такими забавами, а то
зря возится с «взыскующими града»: жулики и пакостники они
у нее. Одна сестра оказалась экономкой из дома терпимости и ходила на собрания, чтобы с девицами знакомиться. Ну, до свидания, запираю лавочку!
—
Зря ты, Клим Иванович, ежа предо мной изображаешь, — иголочки твои не страшные, не колют. И напрасно ты возжигаешь огонь разума в сердце твоем, — сердце
у тебя не горит, а — сохнет. Затрепал ты себя — анализами, что ли, не знаю уж чем! Но вот что я знаю: критически мыслящая личность Дмитрия Писарева, давно уже лишняя в жизни, вышла из моды, — критика выродилась в навязчивую привычку ума и — только.
— Не тратьте иронию
зря,
у нас ее мало, — продолжал Тагильский, заставляя слушать его.
— Я — не
зря говорю. Я — человек любопытствующий. Соткнувшись с каким-нибудь ближним из простецов, но беспокойного взгляда на жизнь, я даю ему два-три толчка в направлении, сыну моему любезном, марксистском. И всегда оказывается, что основные начала учения сего
у простеца-то как бы уже где-то под кожей имеются.
—
У меня — ревматизм, адово ноют ноги. Сидел совершенно
зря одиннадцать месяцев в тюрьме. Сыро там, надоело!
А тут то записка к жене от какой-нибудь Марьи Петровны, с книгой, с нотами, то прислали ананас в подарок или
у самого в парнике
созрел чудовищный арбуз — пошлешь доброму приятелю к завтрашнему обеду и сам туда отправишься…
И он молчал: без чужой помощи мысль или намерение
у него не
созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собою: надо его сорвать.
«Как она
созрела, Боже мой! как развилась эта девочка! Кто ж был ее учителем? Где она брала уроки жизни?
У барона? Там гладко, не почерпнешь в его щегольских фразах ничего! Не
у Ильи же!..»
— Ты сказал про себя: «Если же… может быть…
созрела»: что
у тебя за мысль была? — спрашивала она.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять?
У них нет этого вот, как
у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму…
У них и корка
зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
Несколько человек заменяли ей толпу; то что другой соберет со многих встреч, в многие годы и во многих местах, — давалось ей в двух, трех уголках, по ту и другую сторону Волги, с пяти, шести лиц, представлявших для нее весь людской мир, и в промежуток нескольких лет, с тех пор, как понятия
у ней
созрели и сложились в более или менее определенный взгляд.
— С летами придет и ум, будут заботы — и
созреют, — договорила Марья Егоровна. — Оба они росли
у нас на глазах: где им было занимать мудрости, ведь не жили совсем!
Яков с Кузьмой провели утро в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее,
зря, около дома, трогал замок
у ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам глазами, не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться на него.
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной;
у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались,
созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Даже и нет никого дерзновеннее их в царствии небесном: ты, Господи, даровал нам жизнь, говорят они Богу, и только лишь мы
узрели ее, как ты ее
у нас и взял назад.
Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью и крючкотворством из-за спорных денег; он слышит лишь разговоры и житейские правила, от которых воротит сердце, ежедневно „за коньячком“, и, наконец,
зрит отца, отбивающего
у него,
у сына, на его же сыновние деньги, любовницу, — о господа присяжные, это отвратительно и жестоко!
— То ли
узрим? — как бы вырвалось
у него вдруг.
— Больше тысячи пошло на них, Митрий Федорович, — твердо опроверг Трифон Борисович, — бросали
зря, а они подымали. Народ-то ведь этот вор и мошенник, конокрады они, угнали их отселева, а то они сами, может, показали бы, скольким от вас поживились. Сам я в руках
у вас тогда сумму видел — считать не считал, вы мне не давали, это справедливо, а на глаз, помню, многим больше было, чем полторы тысячи… Куды полторы! Видывали и мы деньги, могим судить…
Тотчас
у меня в голове
созрел новый план: я решил подняться по реке Кусун до Сихотэ-Алиня и выйти на Бикин. Продовольствие, инструменты, теплая одежда, обувь, снаряжение и патроны — все это было теперь с нами.
В телеге перед нами не то сидело, не то лежало человек шесть в рубахах, в армяках нараспашку;
у двоих на головах не было шапок; большие ноги в сапогах болтались, свесившись через грядку, руки поднимались, падали
зря… тела тряслись…
Когда мы окончили осмотр пещер, наступил уже вечер. В фанзе Че Фана зажгли огонь. Я хотел было ночевать на улице, но побоялся дождя. Че Фан отвел мне место
у себя на кане. Мы долго с ним разговаривали. На мои вопросы он отвечал охотно,
зря не болтал, говорил искренно. Из этого разговора я вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек, и решил по возвращении в Хабаровск хлопотать о награждении его чем-нибудь за ту широкую помощь, какую он в свое время оказывал русским переселенцам.
Но Марья Маревна пуще всего боялась, чтобы из сына не выработался заурядный приживалец, а сверх того,
у нее уж
созрел насчет обоих детей особенный план, так что она ни на какие упрашивания не сдавалась.
Но, по-видимому,
у нее уже задолго до того, ввиду возрастающего недуга дочери,
созрела заветная мысль, и теперь она торопилась осуществить ее.
Сбор кончился. Несколько лотков и горшков нагружено верхом румяными, сочными и ароматическими плодами. Процессия из пяти человек возвращается восвояси, и
у каждого под мышками и на голове драгоценная ноша. Но Анна Павловна не спешит; она заглядывает и в малинник, и в гряды клубники, и в смородину. Все уже
созревает, а клубника даже к концу приходит.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри
у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй
зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Дура ты, дура! Куда тебя
зря нечистая сила прет… Эх ты, девятиногая буфетчица из помойной ямы!.. Рр-ра-ра! К началу-у, к началу!
— Ну, что
зря за номер платить! Переноси свою керосинку ко мне…
У меня комната побольше!
— Нет
у меня ничего, — уверял старик. — Вот хоть сейчас образ со стены сниму.
Зря про меня болтают. Я-то женился сам на босоножке, только что на себе было, а ты вон капиталов требуешь.
— Э, вздор!.. Так,
зря болтают. Я тебе скажу всего одно слово: Мышников. Понял?
У нас есть адвокат Мышников.
У него, брат, все предусмотрено… да. Я нарочно заехал к тебе, чтобы предупредить, а то ведь как раз горячку будешь пороть.
У него был пафос духовной свободы (этим проникнуто все его мышление), была гениальная интуиция соборности, которую он
узрел не в исторической действительности православной церкви, а за ней.
У нас тот, кто естественное имеет к оному право, не токмо от того исключен совершенно, но, работая ниву чуждую,
зрит пропитание свое, зависящее от власти другого!
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять
зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь
у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— Ужо будет летом гостей привозить на Рублиху — только его и дела, — ворчал старик, ревновавший свою шахту к каждому постороннему глазу. —
У другого такой глаз, что его и близко-то к шахте нельзя пущать… Не больно-то любит жильное золото, когда
зря лезут в шахту…
У мастерицы Таисьи быстро
созрел план, каким образом уговорить Петра Елисеича. С нею одной он не отпустил бы Нюрочку на богомолье, а с Парасковьей Ивановной отпустит. Можно проехать сначала в Мурмос, а там озером и тропами. Парасковья Ивановна долго не соглашалась, пока Таисья не уломала ее со слезами на глазах. Старушка сама отправилась на рудник, и Петр Елисеич, к удивлению, согласился с первого слова.
Для меня эти два года истинно были полезны — я научился терпению, которого
у меня недоставало, научился между тем
зрело рассуждать.
Маркиза понеслась
зря. Все ее слушали, кто удерживая смех, кто с изумлением, и только одна Рогнеда Романовна, по долгу дружбы, с восторгом, да Малек-Адель — с спокойною важностью, точно барышня вырезала его из картинки и приставила дыбки постоять
у стенки. А Белоярцев, смиренно пригнувшись к уху Арапова, слегка отпрукивал маркизу, произнося с расстановкой: «тпру, тпру, тпрусь, милочка, тпрусь».
— Ну, что еще выдумаете! Что тут о философии. Говоря о философии-то, я уж тоже позайму
у Николая Степановича гегелевской ереси да гегелевскими словами отвечу вам, что философия невозможна там, где жизнь поглощена вседневными нуждами.
Зри речь ученого мужа Гегеля, произнесенную в Берлине, если не ошибаюсь, осенью тысяча восемьсот двадцать восьмого года. Так, Николай Степанович?
В первый день Ольга Александровна по обыкновению была не в меру нежна; во второй — не в меру чувствительна и придирчива, а там
у нее во лбу сощелкивало, и она несла
зря, что ни попало.
— Какая ты глупая! Ну зачем же все ходят? Разве я тоже не мужчина? Ведь, кажется, я в таком возрасте, когда
у каждого мужчины
созревает… ну, известная потребность… в женщине… Ведь не заниматься же мне всякой гадостью!
Разговор внезапно оборвался. Эти перечисления до того взволновали моих спутников, что глаза
у них заблестели зловещим блеском и лица обозлились и осунулись, словно под гнетом сильного душевного изнурения. Мне показалось, что еще одна минута — и они совершенно
созреют для преступления. К счастью, в эту минуту поезд наш начал мало-помалу уменьшать ход, и все сердца вдруг забились в виду чего-то решительного.
— Ежели даже теперича срубить их, парки-то, — продолжал Лукьяныч, — так от одного молодятника через десять лет новые парки вырастут! Вон она липка-то — робёнок еще! Купят, начнут кругом большие деревья рубить — и ее тут же
зря замнут. Потому,
у него,
у купца-то, ни бережи, ни жаления: он взял деньги и прочь пошел… хоть бы тот же Осип Иванов! А сруби теперича эти самые парки настоящий хозяин, да сруби жалеючи — в десять лет эта липка так выхолится, что и не узнаешь ее!
А между тем посмотрите вы на наших губернских и уездных аристократов, как они привередничают, как они пыжатся на обеде
у какого-нибудь негоцианта, который только потому и кормит их, чтобы казну обворовать поделикатнее. Фу ты, что за картина! Сидит индейский петух и хвост распустит — ну, не подступишься к нему, да и только! Ан нет! покудова он там распускает хвост, в голове
у него уж
зреет канальская идея, что как, мол, не прибавить по копеечке такому милому, преданному негоцианту!
У нас уж был такой пример, что мы ограничились одним внушением-с, чтоб впредь поступал осторожнее, не сек бы
зря, так нас самих чуть-чуть под суд не отдали, а письма-то тут сколько было! целый год в страхе обретались.
— Непременно, — отвечает, — надежнее: видишь, он весь сухой, кости в одной коже держатся, и спиночка
у него как лопата коробленая, по ней ни за что по всей удар не падет, а только местечками, а сам он,
зри, как Бакшея спрохвала поливает, не частит, а с повадочкой, и плеть сразу не отхватывает, а под нею коже напухать дает.
Видя, с какою безнаказанностью действует клевета, он начинает бояться, и в уме
у него постепенно
созревает деморализирующее"учение о шкуре".
А сколько он народу погубил, покуда его теория оказалась несостоятельною? И кто же поручится, что он не воспрянет и опять? что
у него уж не
созрела в голове теория кукиша с маслом, и что он, с свойственною ему ретивостью, не поспешит положить и эту новинку на алтарь отечества при первом кличе: шествуйте, сыны!
— А я не оскорблен? Они меня не оскорбили, когда я помыслом не считаю себя виновным в службе? — воскликнул губернатор, хватая себя за голову и потом, с заметным усилием приняв спокойный вид, снова заговорил: — На вопрос о вступительной речи моей пропишите ее всю целиком, все, что припомните, от слова до слова, как и о какого рода взяточниках я говорил; а если что забыли, я сам дополню и добавлю:
у меня все на памяти. Я говорил тогда не
зря. Ну, теперь, значит, до свиданья… Ступайте, займитесь этим.
Всякого, как известно, начальника
у нас сопровождают сзади и спереди хвосты, известные под именем своих чиновников, в лице которых не свои чиновники уже заранее
зрят смерть.