Неточные совпадения
— Да-с, о пенсионе… Потому, она легковерная и добрая, и от доброты всему верит, и… и… и… у ней такой ум… Да-с… извините-с, — сказала
Соня и опять встала
уходить.
Он перекрестился несколько раз.
Соня схватила свой платок и накинула его на голову. Это был зеленый драдедамовый платок, вероятно тот самый, про который упоминал тогда Мармеладов, «фамильный». У Раскольникова мелькнула об этом мысль, но он не спросил. Действительно, он уже сам стал чувствовать, что ужасно рассеян и как-то безобразно встревожен. Он испугался этого. Его вдруг поразило и то, что
Соня хочет
уйти вместе с ним.
— Так я скажу Катерине Ивановне, что вы придете… — заторопилась
Соня, откланиваясь, чтоб
уйти.
— За сущие пустяки, за луну там, что ли, избранила
Соню и Зину,
ушла, не прощаясь, наверх, двое суток высидела в своей комнате; ни с кем ни одного слова не сказала.
Соня старалась унять ее, но своими наивными уверениями, что ей кукла не нужна, что кукла
ушла гулять и скоро вернется, только вызывала недоумение служанок и возбуждала подозрение, что тут не простая пропажа.
— Как тебе не совестно,
Соня? И какие же это стихи. Ни смысла, ни музыки. Обыкновенные вирши бездельника-мальчишки: розы — грозы,
ушел — пришел, время — бремя, любовь — кровь, камень — пламень. А дальше и нет ничего. Вы уж, пожалуйста, Диодор Иванович, не слушайтесь ее, она в стихах понимает, как свинья в апельсинах. Да и я — тоже. Нет, прочитайте нам еще что-нибудь ваше.
Марья Львовна (
Соне). Уведи его к нам. (Власу.)
Уйдите, голубчик!
(Зимин быстро
уходит за угол дачи.
Соня смотрит ему вслед и медленно идет на террасу, потом в комнаты. Дудаков, Влас и Марья Львовна идут справа из лесу, потом за ними Двоеточие. Марья Львовна садится на скамью, Двоеточие рядом с нею. Зевает.)
(
Соня выходит из леса и стоит несколько секунд за копной. В руках у нее цветы, она хочет осыпать ими мать и Варвару Михайловну. Слышит слова матери, делает движение к ней и, повернувшись, неслышно
уходит.)
Соня (выглядывая в дверь). Мамашка! Я
ухожу гулять…
(Басов и Дудаков
уходят. Справа выходят
Соня и Влас. Из дачи Басова — Замыслов, он торопливо бежит к сцене, его встречают шумом. Около него собирается тесная группа, он что-то объясняет.)
Мы
ушли и больше не бывали. А Розанов, которому так нравилась
Соня, оправдывался...
Он
уходит.
Соня идет за ним со свечой, чтобы проводить его; Марина садится в свое кресло.
Соня(смеется). У меня глупое лицо… да? Вот он
ушел, а я все слышу его голос и шаги, а посмотрю на темное окно, — там мне представляется его лицо. Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупою? Сознайся… Скажи мне про него что-нибудь…
Выпитьбынадо. Пойдем, там, кажется, у нас еще коньяк остался. А как рассветет, ко мне поедем. Идёть? У меня есть фельдшер, который никогда не скажет «идет», а «идёть». Мошенник страшный. Так идёть? (Увидев входящую
Соню.) Извините, я без галстука. (Быстро
уходит.)
Серебряков,
Соня и Марина
уходят.
Соня. В комнате у дяди Вани. Что-то пишет. Я рада, что дядя Ваня
ушел, мне нужно поговорить с тобою.
Я уже не боялся быть и казаться чувствительным и весь
ушел в отеческое или, вернее, идолопоклонническое чувство, какое возбуждала во мне
Соня, дочь Зинаиды Федоровны.
Хотя я жила не так, как в начале зимы, а занималась и
Соней, и музыкой, и чтением, я часто
уходила в сад и долго, долго бродила одна по аллеям или сидела на скамейке, бог знает о чем думая, чего желая и надеясь.
Сарай был заперт, и садовников никого не было (он их всех
усылал на работы).
Соня побежала за ключом, но он, не дожидаясь ее, взлез на угол, поднял сетку и спрыгнул на другую сторону.
Яков (осторожно). Главное,
Соня, он
уйдёт из дома, и дети избавятся от его влияния… Ты позволь мне дать эти деньги…
Яков (тихо). Тише, Люба, дорогая моя… ты оцени этот момент… ты задумала, я не знаю, право, что это будет… Вот,
Соня, она ведёт меня… Петя, голубчик, на минуту
уйди, прошу тебя…
— А ты, девушка, зря не болтай… — строго оборвала Дуню нянька. — Тогда и
уйдет, когда приступит ее время; ты вот что, ложись-ка почивай, а коли про чего услышишь, один ответ давай! Знать не знаю, ведать не ведаю… Ни о какой монашке не слыхала… Помни, девушка, иначе погибель
Соне придет. Пожалей ты ее, ради господа, невинную чистую душу не погуби… Ведь умрет она от тоски по монастырю, совсем изведется бедная.
От
Сони Раскольников
ушел потому, что там была «или ее дорога, или его». Ее дорога — возвращение по сю сторону черты, к добру. Его дорога — пребывание за чертою, скорбное подвижничество во имя дьявола. Какой же дороги он ждал от Свидригайлова?
Соня. Вам хочется знать? Идите сюда… (Отводит ее немного в сторону.) Извольте, я скажу… Слишком чисто у меня сегодня на душе, чтобы я могла говорить с вами и продолжать скрывать. Вот возьмите! (Подает письмо.) Это я нашла в саду. Юлечка, пойдемте! (
Уходит с Юлей в левую дверь.)
Соня (узнав Хрущова, радостно вскрикивает). Михаил Львович! (Идет к нему.) Михаил Львович! (Орловскому.)
Уйдите, крестненький, мне поговорить с ним нужно. (Хрущову.) Михаил Львович, вы сказали, что полюбите другую… (Орловскому.)
Уйдите, крестненький… (Хрущову.) Я теперь другая… Я хочу одну только правду… Ничего, ничего, кроме правды! Я люблю, люблю вас… люблю…
Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и
Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и
уходил все дальше.
Соня (смеется). У меня глупое лицо… да? Вот он
ушел, а я все еще слышу его голос и шаги, а посмотрю на темное окно — там мне представляется его лицо… Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупой? Сознайся… Он хороший человек?
Соня. Не
уходите, крестненький… Когда ты объяснялся мне, я всякий раз задыхалась от радости, но я была скована предрассудками; отвечать тебе правду мне мешало то же самое, что теперь мешает моему отцу улыбаться Елене. Теперь я свободна…
Соня плачет, закрывает лицо и быстро
уходит в левую дверь.
Соня. Неправда! Вот назло же вам… я люблю! люблю, и мне больно, больно! Оставьте меня!
Уходите, умоляю… не бывайте у нас… не бывайте…
Федор Иванович. Ну вот еще! Безнадежно… На этом свете ничего нет безнадежного. Безнадежно, несчастная любовь, ox, ax — все это баловство. Надо только хотеть… Захотел я, чтоб ружье мое не давало осечки, оно и не дает. Захотел я, чтоб барыня меня полюбила, — она и полюбит. Так-то, брат
Соня. Уж если я какую намечу, то, кажется, легче ей на луну вскочить, чем от меня
уйти.
Соня. Так позвольте же, господа… Значит, сейчас мы пойдем на крокет пари держать… Потом пораньше пообедаем у Юли и этак часов в семь поедем к Леш… то есть вот к Михаилу Львовичу. Отлично. Пойдемте, Юлечка, за шарами. (
Уходит с Юлей в дом.)
К тому же я не очень-то верю… в аптеку. Что вы меня ведете? Я и сам могу. (
Уходит с Хрущовым и
Соней.)
Соня (Орловскому).
Уйдите, крестненький. (Хрущову.) Да, да, одной только правды и больше ничего… Говорите же, говорите… Я все сказала…
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузьминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что-то неясное, ласково-успокоительное. Графиня
ушла в образную, и
Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
— Он лучше всех вас, — вскрикнула Наташа, приподнимаясь. — Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что́ это, что́ это!
Соня, за что́?
Уйдите!.. — И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: — «
Уйдите,
уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!» — И опять бросилась на диван.
— Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? — кричала Наташа. —
Соня,
уйди, я не хочу с тобой ссориться,
уйди, ради Бога
уйди: ты видишь, как я мучаюсь, — злобно кричала Наташа сдержанно-раздраженным и отчаянным голосом.
Соня разрыдалась, и выбежала из комнаты.
— Ну пускай спит, — сказала Марья Дмитриевна,
уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с
Соней, несколько раз встававшею и подходившею к ней.
Соня боялась
уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними.
— Счастье его, что он от меня
ушел; да я найду его, — сказала она своим грубым голосом; — слышишь ты что ли, что́ я говорю? — Она поддела своею большою рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и
Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.