Неточные совпадения
Началось общее судбище; всякий припоминал про своего ближнего всякое, даже такое, что тому и во
сне не
снилось, и так как судоговорение было краткословное, то в городе только и слышалось: шлеп-шлеп-шлеп!
И
снится чудный
сон Татьяне.
Ей
снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток:
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.
Все мечты мои, во
сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне
приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение.
Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне
снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный
сон, и слезы полились уже от другой причины.
Ей
снился любимый
сон: цветущие деревья, тоска, очарование, песни и таинственные явления, из которых, проснувшись, она припоминала лишь сверканье синей воды, подступающей от ног к сердцу с холодом и восторгом.
В лихорадке и в бреду провела всю ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала, руки ломала, то забывалась опять лихорадочным
сном, и ей
снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия и он… он, с его бледным лицом, с горящими глазами… Он целует ей ноги, плачет… О господи!
И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно во
сне, когда
снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя.
А какие
сны мне
снились, Варенька, какие
сны!
Мне
приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю [Соображаю — здесь: сопоставляю, согласую.] с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам.
— В Петербурге —
сон тяжелее; в сырых местах
сон всегда тяжел. И сновидения в Петербурге — особенные, такого страшного, как там, в Орле — не
приснится.
Бальзаминов. Что
сон! Со мной наяву то было, что никому ни в жизнь не
приснится. У своей был… и у той был, что сваха-то говорила, у Белотеловой, я фамилию на воротах прочел, как выходил оттуда; а туда через забор…
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: «Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот
сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не
приснится.
В голове так тяжело, и
сны всё такие
снились страшные.
— Ну, брат, — дивился Тарантьев, насилу приходя в себя, — мне бы и во
сне не
приснилось! — Ну, а она что?
Не видала она себя в этом
сне завернутою в газы и блонды на два часа и потом в будничные тряпки на всю жизнь. Не
снился ей ни праздничный пир, ни огни, ни веселые клики; ей
снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное, что она еще раз, без трепета гордости, и только с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»
— Я счастлива! — шептала она, окидывая взглядом благодарности свою прошедшую жизнь, и, пытая будущее, припоминала свой девический
сон счастья, который ей
снился когда-то в Швейцарии, ту задумчивую, голубую ночь, и видела, что
сон этот, как тень, носится в жизни.
Ей стал
сниться другой
сон, не голубая ночь, открывался другой край жизни, не прозрачный и праздничный, в затишье, среди безграничного обилия, наедине с ним…
Если
сон был страшный — все задумывались, боялись не шутя; если пророческий — все непритворно радовались или печалились, смотря по тому, горестное или утешительное
снилось во
сне. Требовал ли
сон соблюдения какой-нибудь приметы, тотчас для этого принимались деятельные меры.
Это происходило частью от характера Марьи Михайловны, тетки Ольги, частью от совершенного недостатка всякого повода для обеих — вести себя иначе. Тетке не приходило в голову требовать от Ольги что-нибудь такое, что б резко противоречило ее желаниям; Ольге не
приснилось бы во
сне не исполнить желания тетки, не последовать ее совету.
Если ему и
снятся тяжелые
сны и стучатся в сердце сомнения, Ольга, как ангел, стоит на страже; она взглянет ему своими светлыми глазами в лицо, добудет, что у него на сердце, — и все опять тихо, и опять чувство течет плавно, как река, с отражением новых узоров неба.
— Я, друг мой, — рассказывает мне старушка, — уже решилась ему довериться… Что же делать: все равно ведь никто не берется, а он берется и твердо говорит: «Я вручу». Не гляди, пожалуйста, на меня так, глаза испытуючи. Я нимало не сумасшедшая, — а и сама ничего не понимаю, но только имею к нему какое-то таинственное доверие в моем предчувствии, и
сны такие
снились, что я решилась и увела его с собою.
— Я его вчера видел с ружьем — на острове, он и
приснился. Я ему стал кричать изо всей мочи, во
сне, — продолжал Райский, — а он будто не слышит, все целится… наконец…
Ей наяву
снилось, как царство ее рушилось и как на месте его легла мерзость запустения в близком будущем. После, от нее самой, он узнал страшный
сон, ей снившийся.
Снились ему такие горячие
сны о далеких странах, о необыкновенных людях в латах, и каменистые пустыни Палестины блистали перед ним своей сухой, страшной красотой: эти пески и зной, эти люди, которые умели жить такой крепкой и трудной жизнью и умирать так легко!
Потом
приснилось ему, что он сидит с приятелями у Сен-Жоржа и с аппетитом ест и пьет, рассказывает и слушает пошлый вздор, обыкновенно рассказываемый на холостых обедах, — что ему от этого стало тяжело и скучно, и во
сне даже спать захотелось.
Мне
приснился совершенно неожиданный для меня
сон, потому что я никогда не видал таких.
Покажись ты мне хоть разочек теперь,
приснись ты мне хоть во
сне только, чтоб только я сказал тебе, как люблю тебя, только чтоб обнять мне тебя и поцеловать твои синенькие глазки, сказать тебе, что я совсем тебя уж теперь не стыжусь, и что я тебя и тогда любил, и что сердце мое ныло тогда, а я только сидел как лакей.
— Во
сне мне
снится, — изрек Максим Иванович.
Вы мне и во
сне даже
снились.
Когда будете в Маниле, велите везти себя через Санта-Круц в Мигель: тут река образует островок, один из тех, которые
снятся только во
сне да изображаются на картинах; на нем какая-то миньятюрная хижина в кустах; с одной стороны берега смотрятся в реку ряды домов, лачужек, дач; с другой — зеленеет луг, за ним плантации.
Он пробудился оттого, что ему
приснился дурной
сон: его кто-то начал душить во
сне, но вдруг раздался отчаянный крик петуха под окном — и барин проснулся, обливаясь потом.
Снится как будто во
сне полоса берега, да между этой полосой и нашим фрегатом виден трепещущий парус рыбачьей лодки.
Но и вечером, в этом душном томлении воздуха, в этом лунном пронзительном луче, в тихо качающихся пальмах, в безмятежном покое природы, есть что-то такое, что давит мозг, шевелит нервы, тревожит воображение. Сидя по вечерам на веранде, я чувствовал такую же тоску, как в прошлом году в Сингапуре. Наслаждаешься и страдаешь, нега и боль! Эта жаркая природа, обласкав вас страстно, напутствует
сон ваш такими богатыми грезами, каких не
приснится на севере.
Едва станешь засыпать — во
сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, —
приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во
сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Как ни привыкнешь к морю, а всякий раз, как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и
сны перестают
сниться береговые. То
снится, что лежишь на окне каюты, на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок судна поднялся сажени на три от воды; то видишь в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Под этим небом, в этом воздухе носятся фантастические призраки; под крыльями таких ночей только
снятся жаркие
сны и необузданные поэтические грезы о нисхождении Брамы на землю, о жаркой любви богов к смертным — все эти страстные образы, в которых воплотилось чудовищное плодородие здешней природы.
Слушаю я вас, и мне мерещится… я, видите, вижу иногда во
сне один
сон… один такой
сон, и он мне часто
снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь или за шкап, прячусь унизительно, а главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
И всякий-то мне ласковое слово скажет, отговаривать начали, жалеть даже: «Что ты над собой делаешь?» — «Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему
сон накануне
приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего».
Вот он
снится теперь тебе, и ты мучаешься, а тогда он тебе кроткие
сны пошлет.
Приснился ему какой-то странный
сон, как-то совсем не к месту и не ко времени.
Под утро я немного задремал, и тотчас мне
приснился странный
сон: мы — я и Дерсу — были на каком-то биваке в лесу. Дерсу увязывал свою котомку и собирался куда-то идти, а я уговаривал его остаться со мной. Когда все было готово, он сказал, что идет к жене, и вслед за этим быстро направился к лесу. Мне стало страшно; я побежал за ним и запутался в багульнике. Появились пятипальчатые листья женьшеня. Они превратились в руки, схватили меня и повалили на землю.
А ты заснешь так тихо, как ребенок, и не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие
сны, — разве
приснятся веселые детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже веселые, беззаботные.
— Да, ласкай меня, спаси меня! мне
снился гадкий
сон, мне
снилось, что я не люблю тебя.
— Мой милый, обними меня, защити меня! Мне
снился страшный
сон! — Она жмется к мужу. — Мой милый, ласкай меня, будь нежен со мною, защити меня!
Ночью мне
приснился страшный
сон: будто маменька упрекает меня в неблагодарности и говорит правду, но такую ужасную правду, что я начала стонать.
Ночью даже
приснился ей
сон такого рода, что сидит она под окном и видит: по улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
И
снится Вере Павловне
сон...
А Вера Павловна? И Вера Павловна ничего не замечает. И в себе ничего не замечает? и в себе ничего не замечает Вера Павловна; только
снится Вере Павловне
сон.
И
снится Вере Павловне
сон, будто...