Неточные совпадения
Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы
спали на щеке, в тени нежного, выпуклого
виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под головой, пригибался к затылку.
Другой. Где уж жива! Высоко бросилась-то: тут обрыв, да, должно быть,
на якорь
попала, ушиблась, бедная! А точно, ребяты, как живая! Только
на виске маленькая ранка, и одна только, как есть одна, капелька крови.
У него
упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке
на лоб и
виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот.
На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
Гладкие черные волосы
падали на затылок и
на уши, а в
висках серебрилось несколько белых волос.
Чиновник сказал: «так вот от этого вызова не откажетесь» и ударил его по лицу; франт схватил палку, чиновник толкнул его в грудь; франт
упал,
на шум вбежала прислуга; барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и
попал виском на острый выступ резной подножки стола.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не
на таковских
напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за
виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
Прямые светлые волосы Эвелины чуть-чуть оттенялись
на мраморных
висках и
спадали тяжелою косой, как будто оттягивавшей назад ее голову при походке.
Приезд Мари благодетельно подействовал
на Вихрова: в неделю он почти совсем поправился, начал гораздо больше есть, лучше
спать и только поседел весь
на висках.
Только чудно, что она это словно нарочно
на самый, то есть,
висок упала.
Кожемякин не
спал по ночам, от бессонницы болела голова,
на висках у него явились серебряные волосы. Тело, полное болью неудовлетворённого желания, всё сильнее разгоравшегося, словно таяло, щеки осунулись, уставшие глаза смотрели рассеянно и беспомощно. Как сквозь туман, он видел сочувствующие взгляды Шакира и Натальи, видел, как усмехаются рабочие, знал, что по городу ходит дрянной, обидный для него и постоялки слух, и внутренне отмахивался ото всего...
Разговор обыкновенно начинался жалобою Глафиры Львовны
на свое здоровье и
на бессонницу; она чувствовала в правом
виске непонятную, живую боль, которая переходила в затылок и в темя и не давала ей
спать.
Заметив Боброва, Нина пустила лошадь галопом. Встречный ветер заставлял ее придерживать правой рукой перед шляпы и наклонять вниз голову. Поравнявшись с Андреем Ильичем, она сразу осадила лошадь, и та остановилась, нетерпеливо переступая ногами, раздувая широкие, породистые ноздри и звучно перебирая зубами удила, с которых комьями
падала пена. От езды у Нины раскраснелось лицо, и волосы, выбившиеся
на висках из-под шляпы, откинулись назад длинными тонкими завитками.
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел к столу, не поднимая глаз ни
на кого. Он стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы
падали ему
на лоб и
виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в глаза и сказал...
То, что экипаж мой опрокидывается в дороге, флакончики летят из кармана; опрокидываясь сам, я
попадаю виском на один из флакончиков, раздавливаю его, осколок стекла врезывается в мой
висок, и я умираю.
Рука Алексея остановилась, и, все не спуская с меня глаз, он недоверчиво улыбнулся, бледно, одними губами. Татьяна Николаевна что-то страшно крикнула, но было поздно. Я ударил острым концом в
висок, ближе к темени, чем к глазу. И когда он
упал, я нагнулся и еще два раза ударил его. Следователь говорил мне, что я бил его много раз, потому что голова его вся раздроблена. Но это неправда. Я ударил его всего-навсего три раза: раз, когда он стоял, и два раза потом,
на полу.
В голове у него помутилось от боли, в ушах зазвенело и застучало, он попятился назад и в это время получил другой удар, но уже по
виску. Пошатываясь и хватаясь за косяки, чтобы не
упасть, он пробрался в комнату, где лежали его вещи, и лег
на скамью, потом, полежав немного, вынул из кармана коробку со спичками и стал жечь спичку за спичкой, без всякой надобности: зажжет, дунет и бросит под стол — и так, пока не вышли все спички.
— Я боялся не застать вас, — продолжал он. — Пока ехал к вам, исстрадался душой… Одевайтесь и едемте, ради бога… Произошло это таким образом. Приезжает ко мне Папчинский, Александр Семенович, которого вы знаете… Поговорили мы… потом сели чай пить; вдруг жена вскрикивает, хватает себя за сердце и
падает на спинку стула. Мы отнесли ее
на кровать и… я уж и нашатырным спиртом тер ей
виски, и водой брызгал… лежит, как мертвая… Боюсь, что это аневризма… Поедемте… У нее и отец умер от аневризмы…
Я
упала головой
на стол, сжала
виски ладонями и невольно застонала сквозь стиснутые зубы.
Одна я не
спала, не могла уснуть. Душа моя рвалась
на части. Сердце билось и горело. Кровь стучала в
висках. Я задыхалась от бессильной, бешеной злости.
Но едва только Ашанин стал
на ноги, придерживаясь, чтобы не
упасть, одной рукой за койку, как внезапно почувствовал во всем своем существе нечто невыразимо томительное и бесконечно больное и мучительное. Голова, казалось, налита была свинцом, в
виски стучало, в каюте не хватало воздуха, и было душно, жарко и пахло, казалось, чем-то отвратительным. Ужасная тошнота, сосущая и угнетающая, словно бы вытягивала всю душу и наводила смертельную тоску.
Степан размахнулся и изо всей силы ударил кулаком по исказившемуся от гнева лицу Марьи. Пьяный удар пришелся по
виску. Марья пошатнулась и, не издав ни одного звука, повалилась
на землю. В то время, когда она
падала, Степан ударил ее еще раз по груди.
И дома он не давал ей покоя. Приехав из театра, она
упала на постель. Спрятав голову под подушку, она видела во мраке своих закрытых глаз его физиономию, искаженную гневом, и ей казалось, что он бьет ее по
вискам своей палочкой. Этот дерзкий был ее первою любовью!
Лещов ничего не ответил. Он с усилием откашливался. Жилы налились у него
на лбу и
висках. Лицо посинело. Надо было поддерживать ему голову. После припадка он
упал пластом
на подушки и с минуту лежал, не раскрывая глаз. В спальне слышалось его дыхание.
Наконец послышались в саду быстрые тяжелые шаги, и в комнату вошел Толстых, бледный, как полотно. Его трясло как в лихорадке, а, между тем, пот градом
падал с его лба. Волосы
на висках были смочены, как после дождя. Он тяжело дышал с каким-то хрипом и едва держался
на ногах.
— Ушиб немного
висок…
упал с лестницы… пройдет… Но отец, отец! ах, что с ним будет! Вот уж сутки не пьет, не ест, не
спит, все бредит, жалуется, что ему не дают подняться до неба… Давеча к утру закрыл глаза; подошел я к нему
на цыпочках, пощупал голову — голова горит, губы засохли, грудь дышит тяжело… откроет мутные глаза, смотрит и не видит и говорит сам с собою непонятные речи. Теперь сидит
на площади,
на кирпичах, что готовят под Пречистую, махает руками и бьет себя в грудь.
Архиерею же папаша написал письмо
на большом листе, но с небольшою вежливостью, потому что такой уже у него был военный характер. Прописано было в коротком шутливом тоне приветствие и приглашение, что когда он приедет к нам в Перегуды, то чтобы не позабыл, что тут живет его старый камрад, «с которым их в одной степени в бурсе
палями бито и за
виски драно». А в закончении письма стояла просьба: «не пренебречь нашим хлебом-солью и заезжать к нам кушать уху из печеней разгневанного налима».
Ребенок перестал плакать, но не
спал. Марина хотела положить его в кроватку и взяться за учебник. Однако все глядела
на ребенка, не могла оторваться, притрагивалась губами к золотистым волосикам
на виске, тонким и редким. Щелкала перед ним пальцами, старалась вызвать улыбку… Безобразие!
На душе — огромный курс геологии, а она в куклы, что ли, собралась играть?