Неточные совпадения
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же
спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру мужиков.
Качаясь, Савва
с Гришею
Вели домой родителя
И пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные
и сильные
Гремели
голоса...
— Ну что за охота
спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный
голос, мы
с ним спелись дорогой. Он привез
с собою прекрасные романсы, новые два.
С Варварой Андреевной бы спеть.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался
и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался
спать с другой стороны сарая
с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными
и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки,
и как солдат хриплым
и сонным
голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото
и будут
палить из ружей,
и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «
Спи, Васька,
спи, а то смотри»,
и скоро сам захрапел,
и всё затихло; только слышно было ржание лошадей
и каркание бекаса.
Бывало, льстивый
голос света
В нем злую храбрость выхвалял:
Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях
попадал,
И то сказать, что
и в сраженье
Раз в настоящем упоенье
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный,
и французам
Достался в плен: драгой залог!
Новейший Регул, чести бог,
Готовый вновь предаться узам,
Чтоб каждым утром у Вери
В долг осушать бутылки три.
Вдруг Жиран завыл
и рванулся
с такой силой, что я чуть было не
упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо
и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне в голову,
и я все забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым
голосом, пустил собаку
и бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок
и больше я его не видал.
Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь,
с тобою сделалось? — сказал он жалким
голосом, — где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!» — «Молчи, хрыч! — отвечал я ему, запинаясь, — ты, верно, пьян, пошел
спать…
и уложи меня».
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся
и продолжал более чистым
голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со стола цепочку
с образком, взвесил ее на ладони
и сказал, не удивляясь: — А я думал — она
с филологом
спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
Вот она заговорила, но в топоте
и шуме
голосов ее
голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая в сторону, шлепались на пол
с мягким звуком, точно подушки,
и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко
и парами, но все
падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили в сторону
и там тоже бессильно валились
с ног, точно подрубленные.
Не устояв на ногах, Самгин спрыгнул в узкий коридор между вагонами
и попал в толпу рабочих, — они тоже, прыгая
с паровоза
и тендера, толкали Самгина, а на той стороне паровоза кричал жандарм, кричали молодые
голоса...
— А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того, как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о, какой удивительный
голос! — он оказался веселым человеком,
и втроем
с Гогиным,
с Алиной они бог знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула
с блюдца
и,
упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз
и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит
голосом умирающей. Я
попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком
с ее мужем, а она спросила: «Да?»
И — больше ни звука о нем, стерва!
Пушки стреляли не часто, не торопясь
и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов,
и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно
с потолка
упала Любаша Сомова,
и тревожно, возмущенно зазвучал ее
голос, посыпались путаные слова...
Чуть он вздремнет,
падал стул в комнате, так, сам собою, или
с шумом разбивалась старая, негодная посуда в соседней комнате, а не то зашумят дети — хоть вон беги! Если это не поможет, раздавался ее кроткий
голос: она звала его
и спрашивала о чем-нибудь.
Воцарилось глубочайшее молчание. Губернатор вынул из лакированного ящика бумагу
и начал читать чуть слышным
голосом, но внятно. Только что он кончил, один старик лениво встал из ряда сидевших по правую руку, подошел к губернатору, стал, или, вернее,
пал на колени,
с поклоном принял бумагу, подошел к Кичибе, опять
пал на колени, без поклона подал бумагу ему
и сел на свое место.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк
и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой
голос, он садится обедать
и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу
и бюро неотпираемые замки, снимает
с себя машинкой сапоги, заводит будильник
и ложится
спать. Вся машина засыпает.
— Мы
и то
с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает. Еще
и денег надают, под какой час
попадешь, — тотчас же начала своим певучим
голосом сторожиха. — Ан, вот оно что. Видно, сгад наш не в руку. Господь, видно, свое, касатка, — не умолкая вела она свою ласковую
и благозвучную речь.
«Если ты действительно любишь ее, — шептал ему внутренний
голос, — то полюбишь
и его, потому что она счастлива
с ним, потому что она любит его…» Гнетущее чувство смертной тоски сжимало его сердце,
и он подолгу не
спал по ночам, тысячу раз передумывая одно
и то же.
— «Из каких местов?» — «
С неба
упал…» А мы там сидим
и голосу не подаем, потому либо в свидетели потянут, либо тятенька этот пристрелит.
Пава, уже не мальчик, а молодой человек
с усами, стал в позу, подняв вверх руку
и сказал трагическим
голосом...
— Тс… тс… — прошептал он
и, словно извиняясь
и кланяясь в направлении кантагрюхинского
голоса, почтительно промолвил: — Слушаю-с, слушаю-с, извините-с… Ему позволительно
спать, ему следует
спать, — продолжал он снова шепотом, — ему должно набраться новых сил, ну хоть бы для того, чтоб
с тем же удовольствием покушать завтра. Мы не имеем права его беспокоить. Притом же я, кажется, вам все сказал, что хотел; вероятно,
и вам хочется
спать. Желаю вам доброй ночи.
—
С богом, — отвечал Кирила Петрович
и, взяв со стола образ, — подойди ко мне, Маша, — сказал он ей тронутым
голосом, — благословляю тебя… — Бедная девушка
упала ему в ноги
и зарыдала.
— Здравствуй, Володька! — сказал он слабым
голосом,
и Владимир
с жаром обнял отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились,
и он бы
упал, если бы сын не поддержал его.
Жар помаленьку
спадает; косцы в виду барского посула удваивают усилия, а около шести часов
и бабы начинают сгребать сено в копнушки. Еще немного,
и весь луг усеется
с одной стороны валами,
с другой небольшими копнами. Пустотелов уселся на старом месте
и на этот раз позволяет себе настоящим образом вздремнуть; но около семи часов его будит
голос...
Рабочий день кончился. Дети целуют у родителей ручки
и проворно взбегают на мезонин в детскую. Но в девичьей еще слышно движение. Девушки, словно заколдованные, сидят в темноте
и не ложатся
спать, покуда
голос Анны Павловны не снимет
с них чары.
В другой комнате послышались
голоса,
и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях
с длинными хвостами
и придворных в шитых золотом кафтанах
и с пучками назади. Он только видел один блеск
и больше ничего. Запорожцы вдруг все
пали на землю
и закричали в один
голос...
Вот наблюдения, сообщенные мне достоверными охотниками: 1) летающие вальдшнепы, всегда самцы (как
и мною замечено было), иногда внезапно опускаются на землю, услышав
голос самки, которому добычливые стрелки искусно подражают,
и вальдшнепы налетают на них очень близко; 2) если стоящий на тяге охотник, увидя приближающегося вальдшнепа, бросит вверх шапку, фуражку или свернутый комом платок, то вальдшнеп опустится на то место, где
упадет брошенная вещь; 3) там, где вальдшнепы детей не выводят, хотя
с весны держатся долго
и во множестве, тяги не бывает.
Правда, рано утром,
и то уже в исходе марта,
и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться
и взбудить чернохвостого русака
с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или кожи
с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на
голос самки рябца] подозвать рябчика —
и кусок свежей, неперемерзлой дичины может
попасть к вам на стол…
Сие последнее повествуя, рассказывающий возвысил свой
голос. — Жена моя, едва сие услышала, обняв меня, вскричала: — Нет, мой друг,
и я
с тобою. — Более выговорить не могла. Члены ее все ослабели,
и она
упала бесчувственна в мои объятия. Я, подняв ее со стула, вынес в спальную комнату
и не ведаю, как обед окончался.
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь
с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу
и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце
падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю,
и каким
голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем
и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй,
и о том, что меня избил, не думаешь
и не помнишь?» — «Может, говорю,
и думаю, не знаю».
Бывало, Агафья, вся в черном,
с темным платком на голове,
с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным
и выразительным лицом, сидит прямо
и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза
и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным
и ровным
голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели
и нужду, —
и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили
и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их
падала, цветы вырастали.
— А сейчас, слышь, на кладбище драка была!.. Хоронили, значит, одного политического человека, — из этаких, которые против начальства… там у них
с начальством спорные дела. Хоронили его тоже этакие, дружки его, стало быть.
И давай там кричать — долой начальство, оно, дескать, народ разоряет… Полиция бить их! Говорят, которых порубили насмерть. Ну,
и полиции тоже
попало… — Он замолчал
и, сокрушенно покачивая головой, странным
голосом выговорил: — Мертвых беспокоят, покойников будят!
В общей камере он жил среди двадцати человек, как будто был один, никого не видел, ни
с кем не говорил
и всё так же мучался. Особенно тяжело ему было, когда все
спали, а он не
спал и попрежнему видел ее, слышал ее
голос, потом опять являлись черные
с своими страшными глазами
и дразнили его.
Я ложусь
спать, но
и во сне меня преследует мальчуган,
и вместе
с тем какой-то тайный
голос говорит мне:"Слабоумный
и праздный человек! ты праздность
и вялость своего сердца принял за любовь к человеку,
и с этими данными хочешь найти добро окрест себя!
— Неизвестно… должно, на Сиверную, вашбородие! Нынче, вашбородие, — прибавил он протяжным
голосом и надевая шапку, — уже скрость
палить стал, всё больше
с бомбов, ажно в бухту доносить; нынче так бьеть, что бяда, ажно…
Пришла осень. Желтые листья
падали с деревьев
и усеяли берега; зелень полиняла; река приняла свинцовый цвет; небо было постоянно серо; дул холодный ветер
с мелким дождем. Берега реки опустели: не слышно было ни веселых песен, ни смеху, ни звонких
голосов по берегам; лодки
и барки перестали сновать взад
и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит в траве, ни одна птичка не защебечет на дереве; только галки
и вороны криком наводили уныние на душу;
и рыба перестала клевать.
Ему что-то говорило, что если б он мог
пасть к ее ногам,
с любовью заключить ее в объятия
и голосом страсти сказать ей, что жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания — была она, что его методический образ поведения
с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее сердце…
Сообразив все это, Аггей Никитич взобрался на акацию, а
с нее шагнул на верхний брус забора
и, ухватившись за ветку той же акации, попробовал спрыгнуть на землю, до которой было аршина четыре; ветка при этом обломилась,
и Аггей Никитич
упал, но сейчас же
и поднялся
с земли, причем он, как это после уже припомнил, почувствовал, что что-то такое обронил,
и вместе
с тем раздались громкие
голоса: «Кто это?
— Ну, что, батюшка? — сказала Онуфревна, смягчая свой
голос, — что
с тобой сталось? Захворал, что ли? Так
и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть
и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот
и я молюсь, молюсь о тебе
и денно
и нощно, а теперь
и того боле стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в рай не
попаду, да тебя отмолю!
Ужас был в доме Морозова. Пламя охватило все службы. Дворня кричала,
падая под ударами хищников. Сенные девушки бегали
с воплем взад
и вперед. Товарищи Хомяка грабили дом, выбегали на двор
и бросали в одну кучу дорогую утварь, деньги
и богатые одежды. На дворе, над грудой серебра
и золота, заглушая
голосом шум, крики
и треск огня, стоял Хомяк в красном кафтане.
Отец протопоп, услыхав мое козлогласие, вскочили
с постели, подошли в сорочке к окну
и, распахнув раму, гневным
голосом крикнули: «Ступай
спать, Каин неистовый!» Верите ли: я даже затрепетал весь от этого слова, что я «Каин», потому, представьте себе, что я только собирался в Каины, а он уже это провидел.
Пароход остановился на ночь в заливе,
и никого не спускали до следующего утра. Пассажиры долго сидели на палубах, потом бо́льшая часть разошлась
и заснула. Не
спали только те, кого, как
и наших лозищан, пугала неведомая доля в незнакомой стране. Дыма, впрочем, первый заснул себе на лавке. Анна долго сидела рядом
с Матвеем,
и порой слышался ее тихий
и робкий
голос. Лозинский молчал. Потом
и Анна заснула, склонясь усталой головой на свой узел.
Когда он говорил, звуки его
голоса вдруг возникали, — громкие, как бы назначенные спорить
с шумом ветра, — заглушали все, что только что звучало,
и вдруг обрывались
и падали.
В сумраке вечера, в мутной мгле падающего снега
голоса звучали глухо, слова
падали на голову, точно камни; появлялись
и исчезали дома, люди; казалось, что город сорвался
с места
и поплыл куда-то, покачиваясь
и воя.
Пела скрипка, звенел чистый
и высокий тенор какого-то чахоточного паренька в наглухо застёгнутой поддёвке
и со шрамом через всю левую щёку от уха до угла губ; легко
и весело взвивалось весёлое сопрано кудрявой Любы Матушкиной; служащий в аптеке Яковлев пел баритоном, держа себя за подбородок, а кузнец Махалов, человек
с воловьими глазами, вдруг открыв круглую чёрную
пасть, начинал реветь — о-о-о!
и, точно смолой обливая, гасил все
голоса, скрипку, говор людей за воротами.
Катя не отвечает
и завертывается в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она смотрит вдоль по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни
с серебряными главами… Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается перед нею. Повозка
падает, Катя смеется. «Елена! Елена!» слышится
голос из бездны.
Велиткин, высокого роста, стоял на правом фланге третьим, почти рядом
с ротным командиром. Вдруг он вырвался из строя
и бросился к Вольскому. Преступление страшнейшее, караемое чуть не расстрелом. Не успели мы прийти в себя, как Велиткин
упал на колени перед Вольским
и слезным
голосом взвыл...
Сильный в крепости
и крепкий во бранех…» — народ
пал ниц, зарыдал,
и все мольбы слились в одну общую, единственную молитву: «Да спасет господь царство Русское!» По окончании молебствия Феодосий, осенив животворящим крестом
и окропив святой водою усердно молящийся народ, произнес вдохновенным
голосом: «
С нами бог!
Квашнин
попал в засаду. В какую сторону он ни оборачивался, везде ему путь преграждали валявшиеся на земле
и стоявшие на коленях бабы. Когда он пробовал протиснуться между ними, они ловили его за ноги
и за полы длинного серого пальто. Видя свое бессилие, Квашнин движением руки подозвал к себе Шелковникова,
и, когда тот пробрался сквозь тесную толпу баб, Василий Терентьевич спросил его по-французски,
с гневным выражением в
голосе...
Глаза старого рыбака были закрыты; он не
спал, однако ж, морщинки, которые то набегали, то сглаживались на высоком лбу его, движение губ
и бровей, ускоренное дыхание ясно свидетельствовали присутствие мысли; в душе его должна была происходить сильная борьба. Мало-помалу лицо его успокоилось; дыхание сделалось ровнее; он точно заснул. По прошествии некоторого времени
с печки снова послышался его
голос. Глеб подозвал жену
и сказал, чтобы его перенесли на лавку к окну.
—
Спи, старик,
спи, — послышался
с печки спокойный
голос Мотри. — Вот всегда так: в бурю по ночам все Оксану зовет.
И забыл, что Оксана уж давно на том свете. Ох-хо!