Неточные совпадения
— Что, я умру? —
спросил Козельцов
у священника, когда он подошел к нему.
— Что, выбиты французы везде? — твердо
спросил он
у священника.
— «Всегда держись так, как будто никого нет лучше тебя и нет никого хуже, — это будет верно! Дворянин и рыбак,
священник и солдат — одно тело, и ты такой же необходимый член его, как все другие. Никогда не подходи к человеку, думая, что в нем больше дурного, чем хорошего, — думай, что хорошего больше в нем, — так это и будет! Люди дают то, что
спрашивают у них».
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить
священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому —
у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и
спрашивает: «Примут ли ее?».
Замечательно, что впоследствии, когда Упадышевский
спрашивал его, отчего Аксаков, самый прилежный ученик везде, не находится
у него в числе лучших учеников и что, верно, он нехорошо знает свои уроки,
священник отвечал: «Нет, уроки он знает твердо; но он не охотник до катехизиса и священной истории».
Я даже просил
у няни вразумления: нельзя ли молиться за Сганареля? Но такой вопрос был выше религиозных соображений старушки, и она, позевывая и крестя рот рукою, отвечала, что наверно она об этом ничего не знает, так как ни разу о том
у священника не
спрашивала, но что, однако, медведь — тоже божие создание, и он плавал с Ноем в ковчеге.
У затворенных дверей комнаты стоял муж больной и пожилая женщина. На диване сидел
священник, опустив глаза и держа что-то завернутым в епитрахили. В углу, в вольтеровском кресле, лежала старушка — мать больной — и горько плакала. Подле нее горничная держала на руке чистый носовой платок, дожидаясь, чтобы старушка
спросила его; другая чем-то терла виски старушки и дула ей под чепчик в седую голову.
Год спустя,
у двери, на которой была прибита дощечка с именем Подозерова, позвонил белокурый
священник: он
спросил барина, — ему отвечали, что его нет теперь дома.
Горданов встал и вышел, как будто не обращая ни на кого внимания, хотя на самом деле он обозрел всех, мимо кого проходил, не исключая даже фельдшера и молодого
священника, стоявших в передней над разложенными на окне анатомическими инструментами. Спустясь по лестнице вниз, он, проходя мимо залы, где лежал труп Бодростина, заметил, что двери этой залы заперты, припечатаны двумя печатями и
у них стоит караул. Горданов
спросил, кто этим распорядился? и получил в ответ, что все это сделал Ропшин.
Духовник
спросил о сообщниках, о том, откуда
у нее появились духовные завещания Петра I, Екатерины I и Елизаветы Петровны, возмутительный манифест к русской эскадре, письма к султану и другие документы, о которых
священник предварительно узнал от князя Голицына.
Наконец
у дверей раздались шаги, но шаги были не ее; дверь отворилась, но вошла не она. На пороге, тихо затворив за собой дверь, стоял
священник в черной рясе. Предчувствие какого-то большого несчастья, чувство неизъяснимой тоски охватило его вдруг; он знал, он угадывал, что дело касалось ее, а между тем
спросить не хватало сил;
священник тоже молчал, очевидно, сам смущенный своим поручением.
—
У немцев,
у англичан, им… там… на все… есть инструмент! Пастор — это человек, это член общества, а
у нас? Я вас
спрашиваю, вы
священник, ну, скажите сами, пожалуйста: разве может иметь влияние учитель, стоящий умственно ниже ученика своего?