Неточные совпадения
— Что рано так поднялся, касатик? — дружелюбно, как к
старому доброму знакомому, обратилась к нему вышедшая из
избы старуха-хозяйка.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и
старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые
избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Из-за
изб тянулись во многих местах рядами огромные клади хлеба, застоявшиеся, как видно, долго; цветом походили они на
старый, плохо выжженный кирпич, на верхушке их росла всякая дрянь, и даже прицепился сбоку кустарник.
У ворот увидел я
старую чугунную пушку; улицы были тесны и кривы;
избы низки и большею частию покрыты соломою.
Через вершины
старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности воды; за рекою, на песчаных холмах, прилепились серые
избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с земли поднимались пышные облака.
Я велел скотнице,
старому кучеру и двум
старым девкам выбраться оттуда в
избу: долее опасно бы было оставаться».
Они прошли через сени, через жилую
избу хозяев и вошли в заднюю комнатку, в которой стояла кровать Марка. На ней лежал тоненький
старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе лежало десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле в беспорядке валялось несколько белья и платья.
Не думайте, чтобы храм был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему,
изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени большая беседка в
старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей, женщины убежали в
избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки, в
старой липовой роще.
— Что там такое происходит? — спросил он свойственным ему начальственным тоном у
старой бабы, стоявшей у порога своей
избы.
Приехали мы в Гришково, когда уж солнце закатывалось, и остановились у
старого Кузьмы, о котором я еще прежде от матушки слыхивал, как об умном и честном старике. Собственно говоря, он не держал постоялого двора, а была у него
изба чуть-чуть просторнее обыкновенной крестьянской, да особо от нее, через сенцы, была пристроена стряпущая. Вообще помещение было не особенно приютное, но помещики нашего околотка, проезжая в Москву, всегда останавливались у Кузьмы и любили его.
И для этого решился украсть месяц, в той надежде, что
старый Чуб ленив и не легок на подъем, к дьяку же от
избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг.
За недостатком места в
избах, 27 семейств живут в
старых, давно уже обреченных на снос постройках, в высшей степени грязных и безобразных, которые называются «казармами для семейных».
Лечебницы называются, по-старому, окружными лазаретами, а те
избы или камеры, куда помещают больных с легкими формами, — околотками.
Сколь мне ни хотелось поспешать в окончании моего путешествия, но, по пословице, голод — не свой брат — принудил меня зайти в
избу и, доколе не доберуся опять до рагу, фрикасе, паштетов и прочего французского кушанья, на отраву изобретенного, принудил меня пообедать
старым куском жареной говядины, которая со мною ехала в запасе.
Действительно, горел дом Петра Васильича, занявшийся с задней
избы. Громадное пламя так и пожирало
старую стройку из кондового леса, только треск стоял, точно кто зубами отдирал бревна. Вся Фотьянка была уже на месте действия. Крик, гвалт, суматоха — и никакой помощи. У волостного правления стояли четыре бочки и пожарная машина, но бочки рассохлись, а у машины не могли найти кишки. Да и бесполезно было: слишком уж сильно занялся пожар, и все равно сгорит дотла весь дом.
Старая высокая
изба, поставленная из кондового леса, выходила огородом на озеро.
В скитах ждали возвращения матери Енафы с большим нетерпением. Из-под горы Нудихи приплелась даже
старая схимница Пульхерия и сидела в
избе матери Енафы уже второй день. Федосья и Акулина то приходили, то уходили, сгорая от нетерпения. Скитские подъехали около полуден. Первой вошла Енафа, за ней остальные, а последним вошел Мосей, тащивший в обеих руках разные гостинцы с Самосадки.
Теперь запричитала Лукерья и бросилась в свою заднюю
избу, где на полу спали двое маленьких ребятишек. Накинув на плечи пониток, она вернулась, чтобы расспросить старика, что и как случилось, но Коваль уже спал на лавке и, как бабы ни тормошили его, только мычал.
Старая Ганна не знала, о ком теперь сокрушаться: о просватанной Федорке или о посаженном в машинную Терешке.
Это известие совсем ошеломило Ганну, у ней даже руки повело от ужаса, и она только смотрела на сноху.
Изба едва освещалась чадившим ночником. На лавке, подложив
старую свитку в головы, спала мертвым сном Федора.
Ухватив второпях
старую шубенку на беличьем меху, она выбежала из
избы.
Старая Ганна торопливо перебежала по берегу, поднялась на пригорок, где по праздникам девки играли песни, и через покосившийся
старый мост перешла на туляцкую сторону, где правильными рядами вытянулись всё такие крепкие, хорошие
избы.
Изба старого Коваля выходила лицом к речке Култыму, которая отделяла Хохлацкий конец от Туляцкого.
При сером свете занимавшегося мартовского утра, глядевшего в маленькие оконца
избы Елески жигаля,
старая Василиса Корниловна, наконец, «отошла»…
Но
старая Ганна уже не слушала его и торопливо шла на свою хохлацкую сторону с худыми
избами и пьянчугами хозяевами.
Через полчаса она вернулась: Терешка спал в машинной мертвецки пьяный, и Лукерья, заливаясь слезами, от души желала, чтобы завтра исправник хорошенько отодрал его.
Старая Ганна слушала сноху и качала головой. Закричавший в задней
избе ребенок заставил Лукерью уйти, наконец, к себе.
Старая Ганна потихоньку от
старого Коваля прокрадывалась к окошку
избы и начинала кликать дочь, называя ее прежними ласковыми словами, но Федорка молчала.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался с Мосеем несколько лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и
старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора, было то, что он никогда не смотрел прямо в глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в
избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке играет какую-то роль.
На мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались. Огороды избенки Рачителя и горбатовской
избы были рядом, что и связывало ребят: вышел Пашка в огород, а уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот.
Старая Ганна пристально посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы не семья ихняя.
В сенях, за вытащенным из
избы столиком, сидел известный нам
старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая; в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах у командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком в руках, дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
Потом мы поднялись на довольно крутой пригорок, на ровной поверхности которого стояло несколько новых и
старых недостроенных
изб; налево виднелись длинная полоса воды, озеро Киишки и противоположный берег, довольно возвышенный, а прямо против нас лежала разбросанная большая татарская деревня так называемых «мещеряков».
Усадьба состояла из двух
изб: новой и
старой, соединенных сенями; недалеко от них находилась людская
изба, еще не покрытая; остальную часть двора занимала длинная соломенная поветь вместо сарая для кареты и вместо конюшни для лошадей; вместо крыльца к нашим сеням положены были два камня, один на другой; в новой
избе не было ни дверей, ни оконных рам, а прорублены только отверстия для них.
— А мы так вот тутошние, — говорит она, шамкая губами, — верст за сто отселева живем… Человек я
старый, никому не нужный, ни поробить, ни в
избе посмотреть… Глазами-то плохо уж вижу; намеднись, чу, робенка — правнучка мне-то — чуть в корыте не утопила… Вот и отпустили к угоднику…
Одна из пристяжных пришла сама. Дворовый ямщик, как бы сжалившись над ней, положил ее постромки на вальки и, ударив ее по спине, чтоб она их вытянула, проговорил: «Ладно! Идет!» У дальней
избы баба, принесшая хомут, подняла с каким-то мужиком страшную брань за вожжи. Другую пристяжную привел, наконец, сам извозчик, седенький, сгорбленный старичишка, и принялся ее припутывать. Между тем
старый извозчик, в ожидании на водку, стоял уже без шапки и обратился сначала к купцу.
Это была светлая, довольно чистая крестьянская
изба в три окна и в две комнаты; и не то что постоялый двор, а так приезжая
изба, в которой по
старой привычке останавливались знакомые проезжие.
В
избе между тем при появлении проезжих в малом и
старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
Старуха Арина поспешила запереть весь свой домишко изнутри, но не прошло и пяти минут, как перед ее
избой снова показалась Маланья и уже в сопровождении своего
старого родителя, который явился босиком и в совершенно разорванной рубахе.
— Полно ж упираться, лебедка, выходи! — сказал широкоплечий Нагиба, вытащив на средину
избы Григорьевну. — Кой черт! Да это
старая колдунья! — закричал он, выпустив ее из рук.
В продолжение этого разговора они подошли к приказчиковой
избе; слуга, сдав Киршу с рук на руки хозяину, отправился назад. Веселое общество пирующих встретило его с громкими восклицаниями. Все уже знали, каким счастливым успехом увенчалась ворожба запорожца;
старая сенная девушка, бывшая свидетельницею этого чудного излечения, бегала из двора во двор как полоумная, и радостная весть со всеми подробностями и прикрасами, подобно быстрому потоку, распространилась по всему селу.
Несмотря на заманчивое плесканье рыбы, которая с приближением вечера начинала играть, покрывая зеркальную поверхность Оки разбегающимися кругами,
старый рыбак ни разу не обернулся поглядеть на реку. Молча приплелся он в
избу, молча лег на печку. В ответ на замечание тетушки Анны, которая присоветовала было ему подкрепить себя лапшою, Глеб произнес нетерпеливо...
Вместе с этим слабым детским криком как словно какой-то животворный луч солнца глянул неожиданно в темную, закоптелую
избу старого рыбака, осветил все лица, все углы, стены и даже проник в самую душу обывателей; казалось, ангел-хранитель новорожденного младенца осенил крылом своим дом Глеба, площадку, даже самые лодки, полузанесенные снегом, и дальнюю, подернутую туманом окрестность.
Уже ворота, выходящие на площадку, отворены: уже дедушка Кондратий отнес в
избу старую икону, которою родители благословили сына.
На пороге
избы показался
старый рыбак.
— Ты обогни
избу да пройди в те передние ворота, — примолвил он, — а я пока здесь обожду. Виду, смотри, не показывай, что здесь была, коли по случаю с кем-нибудь из робят встренешься… Того и смотри прочуяли; на слуху того и смотри сидят, собаки!.. Ступай! Э-хе-хе, — промолвил
старый рыбак, когда скрип калитки возвестил, что жена была уже на дворе. — Эх! Не все, видно, лещи да окуни, бывает так ину пору, что и песку с реки отведаешь!.. Жаль Гришку, добре жаль; озорлив был, плутоват, да больно ловок зато!
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать
старый рыбак). Давно бы и дело сладили, кабы не стройка, не новая
изба… Надо, видно, дело теперь порешить. На Святой же возьму его да схожу к Кондратию: просватаем, а там и делу конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает он, что один, без жены, живет: таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут, а женил, так и беда прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает! Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…»
Достигнув вершины высокого берегового хребта — вершины, с которой покойный дядя Аким боязливо спускался когда-то вместе с Гришкой к
избам старого рыбака, Глеб остановился.
Было еще довольно светло, когда они достигли противоположного берега. Солнце давно уже село. Но весенний, прозрачный воздух долго сохраняет отблеск заката; сквозь сумерки, потоплявшие углубление высокого хребта, где располагались
избы старого рыбака, можно было явственно различать предметы.
Первый предмет, поразивший
старого рыбака, когда он вошел на двор, была жена его, сидевшая на ступеньках крыльца и рыдавшая во всю душу; подле нее сидели обе снохи, опустившие платки на лицо и качавшие головами. В дверях, прислонившись к косяку, стоял приемыш; бледность лица его проглядывала даже сквозь густые сумерки; в
избе слышались голоса Петра и Василия и еще чей-то посторонний, вовсе незнакомый голос.
Во всю остальную часть дня, в обед, в ужин,
старый рыбак ни разу не показался в
избе.
Деревню было не видно в густой, чёрной тьме леса, но ему казалось, что он видит её, со всеми
избами и людьми, со
старой ветлой у колодца, среди улицы.