Неточные совпадения
Друзья мои, что ж толку в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану быть
поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на
старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
Для одних не существует никакой связи между
старой Германией, — Германией великих мыслителей, мистиков,
поэтов, музыкантов, — и новой Германией, — Германией материалистической, милитаристической, индустриалистической, империалистической.
В этом отрицании, в этом улетучивании
старого общественного быта — страшная сила Прудона; он такой же
поэт диалектики, как Гегель, — с той разницей, что один держится на покойной выси научного движения, а другой втолкнут в сумятицу народных волнений, в рукопашный бой партий.
Дорога эта великолепно хороша с французской стороны; обширный амфитеатр громадных и совершенно непохожих друг на друга очертаниями гор провожает до самого Безансона; кое-где на скалах виднеются остатки укрепленных рыцарских замков. В этой природе есть что-то могучее и суровое, твердое и угрюмое; на нее-то глядя, рос и складывался крестьянский мальчик, потомок
старого сельского рода — Пьер-Жозеф Прудон. И действительно, о нем можно сказать, только в другом смысле, сказанное
поэтом о флорентийцах...
Поэты-символисты, со свойственной им чуткостью, чувствовали, что Россия летит в бездну, что
старая Россия кончается и должна возникнуть новая Россия, еще неизвестная.
Поэт, глашатай правды новой,
Нас миром новым окружил
И новое сказал нам слово,
Хоть правде
старой послужил...
Я вздрогнул. На меня — черные, лакированные смехом глаза, толстые, негрские губы.
Поэт R-13,
старый приятель, и с ним розовая О.
Опять не то. Опять с вами, неведомый мой читатель, я говорю так, как будто вы… Ну, скажем,
старый мой товарищ, R-13,
поэт, негрогубый, — ну да все его знают. А между тем вы — на Луне, на Венере, на Марсе, на Меркурии — кто вас знает, где вы и кто.
Он показал пальцем за печку, где стоял на полу бюст Пушкина, приобретенный как-то Ромашовым у захожего разносчика. Этот бюст, кстати, изображавший, несмотря на надпись на нем,
старого еврейского маклера, а не великого русского
поэта, был так уродливо сработан, так засижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действительно приказал на днях Гайнану выбросить его на двор.
Поэты старого доброго времени очень тонко это понимали и потому, ни на ком исключительно не останавливаясь и никого не обижая, всем подносили посильные комплименты.
Поле, дорога, звон проволоки, зной и обрывки ленивых мыслей тянутся, как облака, друг за другом… Путаются, сливаются. Опять прошлое, потом туман, из которого выплывает кусок тракта, обсаженного березками. Полотно заросло травой, пыльная узкая лента как-то осторожно жмется то к одной стороне, то к другой, — видно, что весной здесь езда самая горькая… И в уме Семена Афанасьевича возникает вдруг четверостишие
старого «земского
поэта...
— Я, да и не один. Вот мой
старый друг,
поэт Гиляровский.
— И таким образом, — сказал он с грустной усмешкой, — Таганка и Якиманка [Таганка и Якиманка — безапелляционные судьи. — Имеется в виду купечество, жившее в
старой Москве, главным образом в Замоскворечье — в «Таганках и Якиманках».] — безапелляционные судьи актера, музыканта,
поэта; о печальные времена!
Пыль рассеялась. По-прежнему виден дворец и спокойная фигура
старого Короля. Толпа затихает. Гулянье продолжается. Вместе с тем в воздухе проносятся освежительные струи, как будто жар спал. Плавно и медленно выступает из толпы Дочь Зодчего — высокая красавица в черных тугих шелках. Она останавливается на краю, прямо над скамьей, где сидит убитый тоскою
Поэт, — и смотрит на него сверху.
Кантемир А. Д. (1708–1744) — русский поэт-сатирик.] (чем
старее были стихи, тем больше они приходились Пунину по вкусу), но даже «Россиаду» Хераскова!
Многие читатели узнали знакомый голос и радушно приняли «
старые песни на новый лад», как называл г. Плещеев свои стихи, печатая их в «Русском вестнике» [С 1858 г.
поэт начал активно печататься в «Современнике» и сблизился с его сотрудниками, в том числе с Добролюбовым.].
— Это артист, а не ремесленник, — говорил чех, и рассказал мне, что
старый Венцель — кабалист и мистик, а также отчасти восторженный
поэт и большой суевер, но человек преоригинальный и подчас даже прелюбопытный.
— Марта! Марта! — грозно закричал барон, и на крик этот выбежала женщина не
старая, но с наружностью мегеры, в канифасной кофте и темной, стаметной [Солон — знаменитый афинский мудрец, законодатель и
поэт.] юбке, в засаленном чепце, с пуком ключей у пояса на одной стороне и лозою на другой, в башмаках с высокими каблуками, которые своим стуком еще издали докладывали о приближении ее. Это была достойная экономка барона Балдуина и домашний его палач.