Неточные совпадения
— Мой муж —
старый народник, — оживленно продолжала Елена. — Он любит все это: самородков, самоучек… Самоубийц, кажется, не любит. Самодержавие тоже не любит, это уж такая старинная будничная привычка, как чай пить. Я его понимаю: люди, отшлифованные гимназией,
университетом, довольно однообразны, думают по книгам, а вот такие… храбрецы вламываются во все за свой страх. Варвары… Я — за варваров, с ними не скучно!
Как таблица на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому жизнь
старого Штольца, и под ней больше подразумевать было нечего. Но мать, своими песнями и нежным шепотом, потом княжеский, разнохарактерный дом, далее
университет, книги и свет — все это отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи; русская жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы делала яркую, широкую картину.
Мы сидели с ней на террасе, под нашими
старыми липами, и читали этот роман, и солнце тоже закатывалось, и вдруг мы перестали читать и сказали друг другу, что и мы будем также добрыми, что и мы будем прекрасными, — я тогда в
университет готовился и…
Мы с вами
старые друзья, и я привык говорить с вами откровенно: штатской службой,
университетом вы ни вашему молодому человеку не сделаете добра, ни пользы для общества.
Московский
университет. «Татьянин день», 12 января
старого стиля, был студенческий праздник в Московском
университете.
— Тебе надо ехать в
университет, Вильгельм, — сказал
старый Райнер после этого грустного, поэтического лета снов и мечтаний сына. — В Женеве теперь пиэтисты, в Лозанне и Фрейбурге иезуиты. Надо быть подальше от этих католических пауков. Я тебя посылаю в Германию. Сначала поучись в Берлине, а потом можешь перейти в Гейдельберг и Бонн.
Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл новую роль — он сделался чем-то вроде
старого добряка-помещика, который сам был когда-то в
университете и теперь не может глядеть на студентов без тихого отеческого умиления.
Экзархатов поднял на него немного глаза и снова потупился. Он очень хорошо знал Калиновича по
университету, потому что они были одного курса и два года сидели на одной лавке; но тот, видно, нашел более удобным отказаться от знакомства с
старым товарищем.
Прежде всего он подошел к
университету и остановился перед
старым зданием.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее мужу, и опять на
старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский
университет, потому что отец его получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
Однажды он забежал к ней прямо из
университета, в
старом сюртуке, с руками, запачканными в чернилах.
Вот что, Николаша… Я знаю, ты станешь браниться, но… уважь
старого пьяницу! По-дружески… Гляди на меня, как на друга… Студенты мы с тобою, либералы… Общность идей и интересов… B Московском
университете оба учились… Alma mater… (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает. Возьми взаймы… (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески… Я бы от тебя взял, честное слово…
— А!
старый друг! господа! бывший товарищ по
университету! написал когда-то повесть, на которую обратил внимание Белинский! — рекомендовал он меня, и, в свою очередь, представил мне присутствующих: — Иван Николаевич Неуважай-Корыто, автор"Исследования о Чурилке"!
Бегушев, как ни расстроен был, но узнал Долгова, своего
старого товарища по пансиону и по
университету.
Милый дед, как странно меняется, как обманывает жизнь! Сегодня от скуки, от нечего делать, я взял в руки вот эту книгу —
старые университетские лекции, и мне стало смешно… Боже мой, я секретарь земской управы, той управы, где председательствует Протопопов, я секретарь, и самое большее, на что я могу надеяться, — это быть членом земской управы! Мне быть членом здешней земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я профессор Московского
университета, знаменитый ученый, которым гордится русская земля!
В Москве два
университета:
старый и новый. А если вам неугодно слушать, если мои слова раздражают вас, то я могу не говорить. Я даже могу уйти в другую комнату… (Уходит в одну из дверей.)
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой — словом, это был тип
старого студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с хорошим человеком», выпить при случае, а потом по горло закопаться в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся в русских
университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени.
Да, школу построил из
старого заводского камня, рублей за восемьсот, и «многая лета» пели ему на освящении школы, а вот, небось, пая своего не отдаст, и, небось, в голову ему не приходит, что мужики такие же люди, как он, и что их тоже нужно учить в
университетах, а не только в этих жалких заводских школах.
Даже такие картины рисовались в его воображении: сидит он, Василий Петрович, уже
старый, седой учитель, у себя, в своей скромной квартире, и посещают его бывшие его ученики, и один из них — профессор такого-то
университета, известный «у нас и в Европе», другой — писатель, знаменитый романист, третий — общественный деятель, тоже известный.
18-го сентября 1861 года, утром, в половине девятого часа, Хвалынцев шел в
университет. В этот день открывались лекции. Шел он бодро и весело, в ожидании встреч со
старыми товарищами, с знакомыми профессорами.
Там — все по-старому: те же грязно-желтые стены, те же две-три убогие скамьи, тот же дым и окурки, тот же подслеповатый сторож со своим запахом и тот же бородатый маркитант в синей поддевке, а у маркитанта все те же неизменные бутерброды с колбасой и сыром да слоеные пирожки с яблоками, вкус которых уже много лет отменно хорошо знаком всему
университету.
— А вы знаете точно, что нужно вашему человечеству: создание нового или разрушение
старого государства? Война или мир? Революция или покой? Кто вы такой, м-р Вандергуд из Иллинойса, что беретесь решать эти вопросы? Я ошибся: стройте богадельню и
университет в Чикаго, это… безопаснее.
Но главная привлекательность квартала была для меня доступность всяких лекций, и в Медицинской школе (куда я заглядывал по
старой памяти), и в Сорбонне, и в юридической Ecole de droit, и в College de France — этом единственном в Европе народном
университете, существующем для слушателей с улицы, без всяких дозволений, билетов и без малейшей платы.
Затем назначен был ректором
университета варшавский профессор А. С. Будилович, крупный ученый-славист, но уже в Варшаве проявивший себя ярым русификатором. Ломка
старого пошла вовсю. Делопроизводство стало вестись на русском языке, многим служащим, не знавшим русского, пришлось уйти. Профессорам-немцам русского подданства было предложено в течение двух лет перейти в преподавании на русский язык.
Воротившись с каникул осенью, мы, по
старой привычке, спешили в читальню, открывали дверь и в изумлении останавливались: вместо читальни был большой, великолепно оборудованный… ватерклозет! Кафельный пол, белые писсуары, желтые двери уютных каюток. Нужно же было придумать! Ходила острота, что в Петербургском
университете произошли две соответственных перемены: вместо Андреевского — Владиславлев и вместо читальни — ватерклозет.
У меня в
университете лекции начинались на две недели раньше, чем у Миши в Горном институте, я приехал в Петербург без Миши. Долго искал: трудно было найти за подходящую цену две комнаты в одной квартире, а папа обязательно требовал, чтобы жили мы на одной квартире, Наконец, на 15-й линии Васильевского острова, в мезонине
старого дома, нашел две комнаты рядом. Я спросил квартирную хозяйку, — молодую и хорошенькую, с глуповатыми глазами и чистым лбом...
При мне студентом
университета состоял один совсем
старый барон-помещик.
Стр. 284. «Terebratula Alfonskii» — род моллюска, названный в честь ректора Московского
университета А. А. Альфонского (1796–1869). «Terebratula Patrikewii» — шутка: моллюск, который мог бы быть назван в честь известного в
старой Москве трактира Патрикеева.
Лица девушек — есть совсем юные — рдеют… И они стоят за дорогие вольности
университета. И они знают, кто враг и кто друг этих
старых, честных и выносливых стен, где учат одной только правде, где знают заботу, но не о хлебе едином.
Татьянин день.–12 января по
старому стилю был днем святой Татьяны; считался университетским праздником, потому что именно в этот день был подписан указ об учреждении Московского
университета.
Являются писатели, которые остаются жить в памяти и мыслях потомства, является народный театр, журнал, в
старой Москве основывается
университет.
Только раз, уже не так давно, в Москве, куда она стала попадать чаще, с тех пор, как они живут в губернском городе, привелось ей быть в
университете, на утреннем заседании, где читались стихи, статьи и отрывки в память одного московского писателя. Она ожила на этом сборище, публика показалась ей чуткой и восприимчивой, от стен актовой залы веяло приветом
старого наставника. Она представляла себе, как должен был говорить со своею аудиторей Грановский: личность его оставалась для нее полулегендарной.
В сенях он очутился точно в шинельных
университета: студенческие пальто чернели сплошной массой, вперемежку со светло-серыми гимназистов, и с кофточками молодых женщин — "интеллигентного вида", определил он про себя. Такая точно публика бывает на лекциях в Историческом музее.
Старых лиц, тучных обывательских фигур — очень мало.
Публика была скромная, много девушек, без куафюр, в просто причесанных волосах и темных кашемировых платьях, молодые люди в черных парах, студенты
университета и академии, но не мало и пожилых, даже
старых мужчин, с седыми бородами, лысых, худых и толстых, с фигурами и выражением лица писателей, художников и особого класса посетителей публичных чтений и торжеств, существующего в Петербурге.
И она стала его расспрашивать об
университете, кого видает из
старых товарищей, из настоящих своих однокурсников.
— Да, ma chère, — сказал
старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и
университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба-то? — сказал граф вопросительно.