Неточные совпадения
Холод сердито щипал лицо. Самгин шел и думал, что, когда Варвара
станет его любовницей, для нее наступят не сладкие дни. Да. Она, вероятно, все уже испытала с Маракуевым или с каким-нибудь
актером, и это лишило ее права играть роль невинной, влюбленной девочки. Но так как она все-таки играет эту роль, то и будет наказана.
Во время рассказа судья — что ваши петербургские
актеры! — все
становится серьезнее, глаза эдакие сделает страшные и ни слова.
Я помнил его молодым человеком, талантливым начинающим
актером, и больно
стало при виде этого опустившегося бедняка: опух, дрожит, глаза слезятся, челюсти не слушаются.
Актеры собирались в «Ливорно» до тех пор, пока его не закрыли. Тогда они
стали собираться в трактире Рогова в Георгиевском переулке, на Тверской, вместе с охотнорядцами, мясниками и рыбниками. Вверху в этом доме помещалась библиотека Рассохина и театральное бюро…
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста
актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал в ресторане,
стал варить кушанье дома, особенно семейные.
Актер стал рассказывать похабные анекдоты, высыпая их как из мешка, и женщины визжали от восторга, сгибались пополам от смеха и отваливались на спинки кресел. Вельтман, долго шептавшийся с Пашей, незаметно, под шумок, ускользнул из кабинета, а через несколько минут после него ушла и Паша, улыбаясь своей тихой, безумной и стыдливой улыбкой.
Громадное самолюбие этого юноши до того было уязвлено неудачею на театре, что он был почти не в состоянии видеть Павла, как соперника своего на драматическом поприще; зато сей последний, нельзя сказать, чтобы не
стал в себе воображать будущего великого
актера.
Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и
стали выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился к
актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
В этих же стенах
стал появляться Пров Михайлович Садовский [Садовский Пров Михайлович (1818—1872) — русский
актер, приятель Писемского.]; он был в то время совсем еще молодой и обыкновенно или играл на бильярде, или как-то очень умно слушал, когда разговаривали другие.
Наконец начался счет полученным за наряды билетикам. Клубские старшины составили комитет. У дверей в судейскую комнату собралась напряженно ожидавшая толпа. В клубе на короткое время
стало тихо и скучно. Музыка не играла. Гости притихли. Передонову
стало жутко. Но скоро в толпе начались разговоры, нетерпеливый ропот, шум. Кто-то уверял, что оба приза достанутся
актерам.
И
стал мой дядя веселый, речистый: пошел вспоминать про Брюллова, как тот, уезжая из России, и платье, и белье, и обувь по сю сторону границы бросил; про Нестора Васильевича Кукольника, про Глинку, про
актера Соленика и Ивана Ивановича Панаева, как они раз, на Крестовском, варили такую жженку, что у прислуги от одних паров голова кругом шла; потом про Аполлона Григорьева со Львом Меем, как эти оба поэта, по вдохновению, одновременно друг к другу навстречу на Невский выходили, и потом презрительно отозвался про нынешних литераторов и художников, которые пить совсем не умеют.
Да полно, брат, личину ты сними,
Не опускай так важно взоры.
Ведь это хорошо с людьми,
Для публики, — а мы с тобой
актеры.
Скажи-ка, брат… Да как ты бледен
стал,
Подумаешь, что ночь всю в карты проиграл.
О, старый плут — да мы разговориться
Успеем после… Вот твоя родня:
Покойнице идут, конечно, поклониться.
Прощай же, до другого дня.
В театре обратили внимание на Раевскую. Погонин
стал давать ей роли, и она понемногу выигралась и ликовала. Некоторые
актеры, особенно Давыдов и Большаков, посмеивались надо мной по случаю Гаевской, но негромко: урок Симонову был памятен.
Несчастливцев. А вот что: уйди, попробуй, так увидишь. Мне, братец, только мигнуть, и пойдешь ты по этапу на место жительства, как бродяга. Я ведь знаю, ты двенадцать лет без паспорта ходишь. Вместо паспорта у тебя в кармане
статья Курских губернских ведомостей, где напечатано, что приехал
актер такой-то и играл очень скверно. Вот и весь твой вид. Ну, что ж ты замолчал? То-то же! А ты сделай, братец, для меня! Кто тебя просит, подумай! Ну, по-товарищески, понимаешь, по-товарищески!
Актер. Это меня не касается… иди хоть на каторгу… а пол мести твоя очередь… я за других не
стану работать…
Актер. Раньше, когда мой организм не был отравлен алкоголем, у меня, старик, была хорошая память… А теперь вот… кончено, брат! Всё кончено для меня! Я всегда читал это стихотворение с большим успехом… гром аплодисментов! Ты… не знаешь, что такое аплодисменты… это, брат, как… водка!.. Бывало, выйду, встану вот так… (
Становится в позу.) Встану… и… (Молчит.) Ничего не помню… ни слова… не помню! Любимое стихотворение… плохо это, старик?
Сатин. Пойдешь — так захвати с собой
Актера… Он туда же собирается… ему известно
стало, что всего в полуверсте от края света стоит лечебница для органонов…
Нет, просто я привык за кулисами, передружился с
актерами, своим человеком
стал.
— А Перун наш, — поторопился Казаков. — Потом Мосолов ставил «Крещение Руси, или Владимир Красное Солнышко». Декорации писать
стали: Перуна сделали из огромнейшего осокоря, вырубленного в парке, да тут у барина с барыней вышла заворошка, она из ревности потребовала закрыть театр и распустить
актеров.
С Абакумыча маркер снял скрипучие сапоги и
стал переобувать его в огромные серые валенки, толсто подшитые войлоком, а в это время вошел наш
актер Островский, тоже пузатенький, но с лицом римского сенатора — прямо голова Юлия Цезаря!
Вот идет на свое место небольшой, с палочкой, человечек. Это — С. Ф. Флеров, самый серьезный из рецензентов, писавший в «Московских ведомостях» под псевдонимом С. Васильев; к его
статьям, всегда руководящим, очень прислушивались
актеры.
Сначала ходил на галерку, потом до задних рядов партеpa дошел, а там, заведя дружбу с
актерами, за кулисами своим человеком
стал.
Лет через десять из Ханова выработался недюжинный
актер. Он женился на молодой актрисе, пошли дети. К этому времени положение
актеров сильно изменилось к лучшему. Вместо прежних бродячих трупп, полуголодных, полураздетых, вместо антрепренеров-эксплуататоров, игравших в деревянных сараях, явились антрепренеры-помещики, получавшие выкупные с крестьян. Они выстроили в городах роскошные театры и наперебой
стали приглашать
актеров, платя им безумные деньги.
Пользуясь правом директора, я не позволил никому, кроме играющих
актеров, присутствовать на этой репетиции, но в самое то время, когда Александр Панаев в роли генерала вел со мною сцену, я заметил, что двери отворились и Балясников, сопровождаемый Кузминским, Кинтером, Зыковым и другими, вошел с насмешливым и наглым видом и
стал перед самою сценою.
Через неделю он сам
стал разговаривать со мною о театре и сценическом искусстве, дал об нем настоящее понятие и рассказал мне о многих славных
актерах, живых и мертвых, иностранных и русских.
Позднее она
стала привозить с собою целыми дюжинами портреты
актеров и актрис, на которых молилась; потом попробовала несколько раз участвовать в любительских спектаклях и в конце концов, когда кончила курс, объявила мне, что она родилась быть актрисой.
Катя
стала писать мне о том, что хорошо бы где-нибудь на Волге построить большой театр, не иначе как на паях, и привлечь к этому предприятию богатое купечество и пароходовладельцев; денег было бы много, сборы громадные,
актеры играли бы на условиях товарищества…
Когда
актер, с головы до ног опутанный театральными традициями и предрассудками, старается читать простой, обыкновенный монолог «Быть или не быть» не просто, а почему-то непременно с шипением и с судорогами во всем теле или когда он старается убедить меня во что бы то ни
стало, что Чацкий, разговаривающий много с дураками и любящий дуру, очень умный человек и что «Горе от ума» не скучная пьеса, то на меня от сцены веет тою же самой рутиной, которая скучна мне была еще сорок лет назад, когда меня угощали классическими завываниями и биением по персям.
Точно так искусный и впечатлительный певец может войти в свою роль, проникнуться тем чувством, которое должна выражать его песня, и в таком случае он пропоет ее на театре, перед публикою, лучше другого человека, поющего не на театре, — от избытка чувства, а не на показ публике; но в таком случае певец перестает быть
актером, и его пение
становится песнью самой природы, а не произведением искусства.
Дорн. Блестящих дарований теперь мало, это правда, но средний
актер стал гораздо выше.
Я даже предложил Погодину писать для него
статьи о театре с разбором игры московских
актеров и актрис, что могло разнообразить и оживлять его журнал.
Она вышла потом за известного оперного
актера г. Лаврова,
стала редко являться на сцене и довольно скоро умерла.] и Н. В. Репина, которая была тогда украшением московской сцены в водевилях и даже в комических операх.
Мольер. Ах, сердце человеческое! Ах, куманек мой, ах, король! Король ошибся: ты
актер первого ранга, а в сыщики ты не годишься — у тебя сердце неподходящее. Об одном я сожалею — что играть мне с тобой не придется долго. Спустили на меня, мой сын, одноглазую собаку — мушкетера. Лишил меня король покровительства, и,
стало быть, зарежут меня. Бежать придется.
Рассказывал он уже не так вычурно, но очень подробно, приводя наизусть целые описания и разговоры; действующие лица романа восхищали его, и, характеризуя их, он
становился в позы, менял выражение лица и голос, как настоящий
актер.
А Михаленко с Лидиным-Байдаровым после обеда, как ни в чем не бывало, сели играть в шестьдесят шесть. Но Михаленке не везло и в картах. Он проиграл два с полтиной, что вместе со старым долгом составило круглую сумму в две тысячи рублей. Это рассердило Михаленку. Он
стал проверять записи партнера и кончил тем, что уличил его в нечестной игре.
Актеры опять сцепились и в продолжение двух часов выдумывали друг о друге самые грязные и неправдоподобные истории.
Но так как оба его соседа начинали чувствовать себя неловко, а многие посетители, оставив свои места, собирались вокруг почетного столика, то сам хозяин подошел к пьяному
актеру и
стал его уговаривать...
Чад похвал и вина охватил его молодую голову: он счел себя за великого
актера, за мастера, а не за ученика в искусстве,
стал реже и реже посещать Дмитревского и, наконец, совсем его оставил.
Конечно, роли он не знал и читал ее такими стихами, что даже у
актеров, давно привыкших к тому, что публика — дура и ничего не понимает,
становились волосы дыбом. Но особенно отличался он в той сцене, где Иоанн в покаянном припадке
становится на колени и исповедуется перед боярами: «Острупился мой ум» и т. д.
Спектакль окончился. Сторож тушил лампы. Я ходил по сцене в ожидании, когда последние
актеры разгримируются и мне можно будет лечь на мой старый театральный диван. Я также мечтал о том куске жареной трактирной печенки, который висел у меня в уголке между бутафорской комнатой и общей уборной. (С тех пор как у меня однажды крысы утащили свиное сало, я
стал съестное подвешивать на веревочку.) Вдруг я услышал сзади себя голос...
Прочитав письмо еще раз, матушка созвала всех домочадцев и прерывающимся от волненья голосом
стала объяснять нам, что всех братьев Гундасовых было четверо: один Гундасов помер еще младенцем, другой пошел по военной и тоже помер, третий, не в обиду будь ему сказано,
актер, четвертый же…
Сами понимаете, женщина образованная и воспитанная живет с глупым, тяжелым человеком; встретится ей какой-нибудь интеллигентный человек, офицер,
актер или доктор, ну полюбит,
станет ей невыносима жизнь, она и бежит от мужа.
Один Магнус продолжал ухмыляться, все остальные
стали, как мне казалось, серьезны и ждали ответа кардинала. И он последовал: бритая обезьяна оказалась недурным
актером. Сделав преувеличенно испуганное лицо, кардинал поднял правую руку и произнес с выражением крайнего добродушия, противоречившего жесту и словам...
Павел Васильев к тому времени как-то оселся и отяжелел,
стал забывать, что он прежде всего был комик, считал себя чуть не трагическим
актером и серьезно готовил не только Ричарда III (он мне читал отрывки), но и Гамлета.
И как проповедь театрального нутра в половине 50-х годов нашла уже целую плеяду московских
актеров, так и суть"стасовщины"упала на благодарную почву. Петербургская академия и Московское училище
стали выпускать художников-реалистов в разных родах. Русская жизнь впервые нашла себе таких талантливых изобразителей, как братья Маковские, Прянишников, Мясоедов, потом Репин и все его сверстники. И русская природа под кистью Шишкина, Волкова, Куинджи
стала привлекать правдой и простотой настроений и приемов.
Когда я сам сделался рецензентом, я
стал громить и то и другое. И действительно, при разовой плате
актеры и актрисы бились только из-за того, чтобы как можно больше играть, а при бенефисном режиме надо было давать каждую неделю новый спектакль и ставить его поспешно, с каких-нибудь пяти-шести репетиций.
Тогда в русской опере бывали провинциалы, чиновники (больше все провиантского ведомства, по соседству), офицеры и учащаяся молодежь. Любили"Жизнь за царя",
стали ценить и"Руслана"с новой обстановкой; довольствовались такими певцами, как Сетов (тогдашний первый сюжет, с смешноватым тембром, но хороший
актер) или Булахов, такими примадоннами, как Булахова и Латышева. Довольствовались и кое-какими переводными новинками, вроде"Марты", делавшей тогда большие сборы.
Разовая плата поощряла
актеров в вашей пьесе, и первые сюжеты не отказывались участвовать, а что еще выгоднее, в сезоне надо было поставить до двадцати (и больше) пьес в четырех и пяти действиях;
стало быть, каждый бенефициант и каждая бенефициантка сами усердно искали пьес, и вряд ли одна мало-мальски сносная пьеса (хотя бы и совершенно неизвестного автора) могла проваляться под сукном.
Климов заходил из угла в угол молча, как бы в раздумье или нерешимости. Мясистое лицо его
становилось всё багровее и на шее надулись жилы. Походив минуты две, он подошел к
актеру и сказал плачущим голосом...
Все больше Печерников
становился мне чужд, мне странно было, что он так долго оказывал на меня влияние почти гипнотическое, видел я, что он — человек мелкий и, кажется, просто паршивый — фразер и
актер.
Воспоминание о себе Куликов оставил у нас хорошее. У меня в памяти он остался как олицетворение краткой лорис-меликовской эпохи «диктатуры сердца». Года через два Куликов ушел со службы. Не знаю, из-за либерализма ли своего или другие были причины. Слышал, что потом он
стал драматургом (псевдоним — Н. Николаев) и что драмы его имели успех на сцене. Он был сын известного в свое время водевилиста и
актера Н. И. Куликова.