Неточные совпадения
Вот мы и свернули налево и кое-как, после многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоящего из двух саклей, сложенных из плит и булыжника и обведенных такою же
стеною; оборванные хозяева приняли нас радушно. Я после узнал, что правительство им
платит и кормит их с условием, чтоб они принимали путешественников, застигнутых бурею.
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об
стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети
плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
Мешается; то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и всё… то руки ломает, кровью харкает,
плачет, вдруг стучать начнет головой об
стену, как в отчаянии.
Он ярко запомнил выражение лица Лизаветы, когда он приближался к ней тогда с топором, а она отходила от него к
стене, выставив вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как маленькие дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся
заплакать.
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я увидел войско мятежников с высоты городской
стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в
стенах оренбургских и чуть не
плакал от досады.
Она
плакала и все более задыхалась, а Самгин чувствовал — ему тоже тесно и трудно дышать, как будто
стены комнаты сдвигаются, выжимая воздух, оставляя только душные запахи. И время тянулось так медленно, как будто хотело остановиться. В духоте, в полутьме полубредовая речь Варвары становилась все тяжелее, прерывистей...
Клим прислонился к
стене, изумленный кротостью, которая внезапно явилась и бросила его к ногам девушки. Он никогда не испытывал ничего подобного той радости, которая наполняла его в эти минуты. Он даже боялся, что
заплачет от радости и гордости, что вот, наконец, он открыл в себе чувство удивительно сильное и, вероятно, свойственное только ему, недоступное другим.
За теплую
платите четыре реала, за холодную ничего — так написано в объявлении, выставленном в зале на
стене.
— Мне тяжело ехать, собственно, не к Ляховскому, а в этот старый дом, который построен дедом, Павлом Михайлычем. Вам, конечно, известна история тех безобразий, какие творились в
стенах этого дома. Моя мать
заплатила своей жизнью за удовольствие жить в нем…
Отец трепетал над ним, перестал даже совсем пить, почти обезумел от страха, что умрет его мальчик, и часто, особенно после того, как проведет, бывало, его по комнате под руку и уложит опять в постельку, — вдруг выбегал в сени, в темный угол и, прислонившись лбом к
стене, начинал рыдать каким-то заливчатым, сотрясающимся
плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не было слышно у Илюшечки.
Иван Федорович вскочил и изо всей силы ударил его кулаком в плечо, так что тот откачнулся к
стене. В один миг все лицо его облилось слезами, и, проговорив: «Стыдно, сударь, слабого человека бить!», он вдруг закрыл глаза своим бумажным с синими клеточками и совершенно засморканным носовым платком и погрузился в тихий слезный
плач. Прошло с минуту.
ПлачутЖены на
стенах и башнях высоких...
Долго Галактион ходил по опустевшему гнезду, переживая щемящую тоску. Особенно жутко ему сделалось, когда он вошел в детскую. Вот и забытые игрушки, и пустые кроватки, и детские костюмчики на
стене… Чем бедные детки виноваты? Галактион присел к столу с игрушками и
заплакал. Ему сделалось страшно жаль детей. У других-то все по-другому, а вот эти будут сиротами расти при отце с матерью… Нет, хуже! Ах, несчастные детки, несчастные!
— А мне кажется, Николай Ардалионович, что вы его напрасно сюда перевезли, если это тот самый чахоточный мальчик, который тогда
заплакал и к себе звал на похороны, — заметил Евгений Павлович, — он так красноречиво тогда говорил про
стену соседнего дома, что ему непременно взгрустнется по этой
стене, будьте уверены.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка стоял у
стены, опустив глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв лицо руками,
заплакал с какими-то детскими всхлипываниями.
Пишет она письмо к своему батюшке родимому и сестрицам своим любезныим: «Не
плачьте обо мне, не горюйте, я живу во дворце у зверя лесного, чуда морского, как королевишна; самого его не вижу и не слышу, а пишет он ко мне на
стене беломраморной словесами огненными, и знает он все, что у меня на мысли, и тое ж минутою все исполняет, и не хочет он называться господином моим, а меня называет госпожою своей».
Я стал ощупывать руками; девочка была тут, в самом углу, и, оборотившись к
стене лицом, тихо и неслышно
плакала.
Я любил ее страстно, и она
платила мне такою же любовью; но установившийся взгляд на меня, как на отпетого маленького разбойника, воздвиг и между нами высокую
стену.
Эти агенты рыщут по деревням, устанавливают цены, скупают, обвешивают, обмеривают, обсчитывают,
платят неосуществившимися деньгами, являются на аукционы, от которых
плачет недоимщик, чутко прислушиваются к бабьим
стенам и целыми обществами закабаляют людей, считающихся свободными.
— Ну, на вас трудно, барыня, угодить, — рассмеялась Арина Прохоровна, — то стой лицом к
стене и не смей на вас посмотреть, то не смей даже и на минутку отлучиться,
заплачете. Ведь он этак что-нибудь, пожалуй, подумает. Ну, ну, не блажите, не кукситесь, я ведь смеюсь.
Он следовал за ним в ужасном волнении, размахивал руками, бил кулаком по
стене, по нарам и даже чуть не
плакал.
Мы с ними
плакали, бродили
Вокруг зубчатых замка
стен,
И сердцем тронутым любили
Их тихий сон, их тихий плен...
Тяжелы были мне эти зимние вечера на глазах хозяев, в маленькой, тесной комнате. Мертвая ночь за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает по стеклам и по
стене, гудит в трубах, стучит вьюшками; в детской
плачут младенцы, — хочется сесть в темный угол и, съежившись, выть волком.
Сдержанные рыдания матери заставили ребенка проснуться, и, взглянув на мать и на стоявшую в дверях с зажженной восковой свечой бабушку, ребенок тоже
заплакал. Этот ребячий
плач окончательно отрезвил Татьяну Власьевну, и она, держась рукой за
стену, отправилась к горнице Гордея Евстратыча, который сначала не откликался на ее зов, а потом отворил ей дверь.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему горю, уже не ходила во флигель
плакать. В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не бывала в театрах и на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или в кабинете мужа, или у себя в комнате, где у нее были киоты, полученные в приданое, и висел на
стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке. Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то в доме отца.
Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда в тишине стоны и
плач звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и, скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым
стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
Сотни неразрывных нитей связывали ее сердце с древними камнями, из которых предки ее построили дома и сложили
стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и надеждами людей — теряло сердце матери ближайшего ему человека и
плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять — что легче, что тяжелей.
— А у вас хорошо… даже очень прилично… да! Обойцы на
стенах, драпри… а внизу на лестнице швейцар! Хорошо. Много за квартиру
платите?
Шёпот Петрухи, вздохи умирающего, шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в яму пред окном, — все эти звуки сливались в глухой шум, от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся от
стены и пошёл вон из подвала. Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся руками за перила, с трудом поднимал ноги, а дойдя до двери, встал и тихо
заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Он посмотрел в окно — за стёклами трепетало и билось во тьме что-то бесформенное, испуганное;
плакало, взвизгивая, хлесталось в стёкла, шаркалось о
стены, прыгало по крыше.
Звонок. С детства знакомые звуки: сначала проволока шуршит по
стене, потом в кухне раздается короткий, жалобный звон. Это из клуба вернулся отец. Я встал и отправился в кухню. Кухарка Аксинья, увидев меня, всплеснула руками и почему-то
заплакала.
Посмотрят они на меня да на пустые
стены и скажут: «Гуляй, Иван Петрович, по белому свету!» Один за жену сердит; этот, пожалуй, продержит месяца два в яме, пока не надоест кормовые
платить.
Ощутив же, признал себя свободным от всяких уз, как перед лицом неминуемой смерти свободен больной, когда ушли уже все доктора и убраны склянки с ненужными лекарствами, и заглушенный
плач доносится из-за
стены.
Маня сама тихо
заплакала, прислонясь к
стене своею головкой.
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга;
стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла
плакать; вырывала иголку из рук.
И они ушли. Как-то ушли. Были, стояли, говорили — и вдруг ушли. Вот здесь сидела мать, вот здесь стоял отец — и вдруг как-то ушли. Вернувшись в камеру, Сергей лег на койку, лицом к
стене, чтобы укрыться от солдат, и долго
плакал. Потом устал от слез и крепко уснул.
Было дико и нелепо. Впереди стояла смерть, а тут вырастало что-то маленькое, пустое, ненужное, и слова трещали, как пустая скорлупа орехов под ногою. И, почти
плача — от тоски, от того вечного непонимания, которое
стеною всю жизнь стояло между ним и близкими и теперь, в последний предсмертный час, дико таращило свои маленькие глупые глаза, Василий закричал...
Пока он жив, ни здесь, ни на могиле
Отцовской, ни в
стенах монастыря
Не в силах я ни
плакать, ни молиться.
Потом, с тем же пением, старшие жрецы вынесли из святилища статую богини, теперь уже не закрытую наосом. Но черная мантия, усыпанная золотыми звездами, окутывала богиню с ног до головы, оставляя видимыми только ее серебряные ноги, обвитые змеей, а над головою серебряный диск, включенный в коровьи рога. И медленно, под звон кадильниц и систр, со скорбным
плачем двинулась процессия богини Изиды со ступенек алтаря, вниз, в храм, вдоль его
стен, между колоннами.
Катерина Львовна сошла вниз, прошлась по пустым комнатам: везде все тихо; лампады спокойно горят; по
стенам разбегается ее собственная тень; закрытые ставнями окна начали оттаивать и
заплакали. Федя сидит и читает. Увидя Катерину Львовну, он только сказал...
В минуту одушевления он снимал со
стены довольно ветхую гитару и не без чувства изображал какой-то «
Плач Наполеона» и даже польку трамблям.
Чего ж ты хочешь теперь? Жить? Как жить? Жить, как ты живешь в суде, когда судебный пристав провозглашает: «суд идет!..» Суд идет, идет суд, повторил он себе. Вот он суд! «Да я же не виноват! — вскрикнул он с злобой. — За что? » И он перестал
плакать и, повернувшись лицом к
стене, стал думать всё об одном и том же: зачем, за что весь этот ужас?
Потом она погасила свечу и обернулась к
стене: казалось, она
плакала, но так тихо, так тихо, что если б вы стояли у ее изголовья, то подумали бы, что она спит покойно и безмятежно.
Увидев Вельчанинова одного, Лиза не изумилась; она только скорбно улыбнулась и отвернула свою горевшую в жару головку к
стене. Она ничего не отвечала на робкие утешения и на горячие обещания Вельчанинова завтра же наверно привезти ей отца. Выйдя от нее, он вдруг
заплакал.
Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!» Она с
плачем бросилась из спальни, шмыгнула в гостиной мимо какого-то незнакомого человека и вбежала в кабинет к мужу.
Мальчик закричал пронзительно и
заплакал: дед придавил его к
стене.
Поглядела она кругом на темные окна и
стены с картинами, на слабый свет, который шел из залы, и вдруг нечаянно
заплакала, и ей досадно стало, что она так одинока, что ей не с кем поговорить, посоветоваться.
Я перекинул ее через себя так, что она ударилась в
стену ступнями ног и тихонько, по-детски обиженно
заплакала, охая.
Она ясно представила себе то далекое время, когда ее звали Анюткой и когда она, маленькая, лежала под одним одеялом с матерью, а рядом, в другой комнате, стирала белье жилица-прачка, и из соседних квартир, сквозь тонкие
стены, слышались смех, брань, детский
плач, гармоника, жужжание токарных станков и швейных машин, а отец, Аким Иваныч, знавший почти все ремесла, не обращая никакого внимания на тесноту и шум, паял что-нибудь около печки или чертил или строгал.
— Я торгую только
стеной и крышей, за что сам
плачу мошеннику — хозяину этой дыры, купцу 2-й гильдии Иуде Петунникову, пять целковых в месяц, — объяснял Кувалда деловым тоном, — ко мне идет народ, к роскоши непривычный… а если ты привык каждый день жрать — вон напротив харчевня. Но лучше, если ты, обломок, отучишься от этой дурной привычки. Ведь ты не барин — значит, что ты ешь? Сам себя ешь!