Неточные совпадения
Мы идем, идем —
Остановимся,
На леса,
лугаПолюбуемся.
Полюбуемся
Да послушаем,
Как шумят-бегут
Воды вешние,
Как поет-звенит
Жавороночек!
Мы
стоим, глядим…
Очи встретятся —
Усмехнемся мы,
Усмехнется нам
Лиодорушка.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и
на низах, ожидая косы,
стоят сплошным морем береженые
луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Между рощей и проезжей дорогой
стояла в стороне,
на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза
на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
«Тут!» — сказали они. «Что тут?» — «Пешкьюем надо». — «Где же Лена?» — спрашиваю я. Якуты, как и смотритель, указали назад,
на пески и
луга. Я посмотрел
на берег: там ровно ничего. Кустов дивно, правда, между ними бродит стадо коров да два-три барана, которых я давно не видал. За Лену их недавно послано несколько для разведения между русскими поселенцами и якутами. Еще
на берегу же
стоял пастушеский шалаш из ветвей.
К удивлению моему, здешние крестьяне недовольны приисками: все стало дороже: пуд сена теперь
стоит двадцать пять, а иногда и пятьдесят, хлеб — девяносто коп. — и так все. Якутам лучше: они здесь природные хозяева, нанимаются в рабочие и выгодно сбывают
на прииски хлеб; притом у них есть много
лугов и полей, а у русских нет.
Небольшое село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов
стояло в некотором расстоянии от довольно большого господского дома. С одной стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый
луг, с другой — вид
на запруженную речку для предполагаемой лет за пятнадцать тому назад мельницы и
на покосившуюся, ветхую деревянную церковь, которую ежегодно собирались поправить, тоже лет пятнадцать, Сенатор и мой отец, владевшие этим имением сообща.
Она
стояла на высоком берегу реки Перлы, и из большого каменного господского дома, утопавшего в зелени обширного парка, открывался единственный в нашем захолустье красивый вид
на поёмные
луга и
на дальние села.
Любо глянуть с середины Днепра
на высокие горы,
на широкие
луга,
на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что
стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие
на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те
луга — не
луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Теперь же
на месте тайги, трясин и рытвин
стоит целый город, проложены дороги, зеленеют
луга, ржаные поля и огороды, и слышатся уже жалобы
на недостаток лесов.
На поемных
лугах стояла вода широкими лиманами; белые облачка, отражаясь в них вместе с опрокинутым лазурным сводом, тихо плыли в глубине и исчезали, как будто и они таяли, подобно льдинам.
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит
на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его
стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид
на подгородное озеро,
на самый городок,
на идущие по другую сторону озера
луга, —
на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Но вот лес начинает мельчать; впереди сквозь редкие насаждения деревьев белеет свет, возвещающий поляну, реку или деревню. Вот лес уже кончился, и перед вами речонка, через которую вы когда-то переезжали летом вброд. Но теперь вы ее не узнаете; перед вами целое море воды, потопившей собою и
луга и лес верст
на семь. Вы подъезжаете к спуску, около которого должен
стоять дощаник, но его нет.
Не торопясь да Богу помолясь, никем не видимые, через поля и овраги, через долы и
луга, пробираются они
на пустошь Уховщину и долго не верят глазам своим.
Стоит перед ними лесище стена стеной,
стоит, да только вершинами в вышине гудёт. Деревья все одно к одному, красные — сосняк; которые в два, а которые и в три обхвата; стволы у них прямые, обнаженные, а вершины могучие, пушистые: долго, значит, еще этому лесу
стоять можно!
Погибель была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские пали
на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не было, и
на месте, где он
стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому
лугу.
За рекою развёртывались
луга, стоги сена
стояли там серыми башнями, и далеко,
на краю земли, в синее небо упиралась тёмная зубчатая стена леса.
Жара
стояла смертельная, горы, пыль, кремнем раскаленным пахнет, люди измучились, растянулись, а чуть команда: «Песенники, вперед», и ожило все, подтянулось. Загремит по горам раскатистая, лихая песня, хошь и не особенно складная, а себя другим видишь. Вот здесь, в России,
на ученьях солдатских песни все про бой да про походы поются, а там, в бою-то, в чужой стороне, в горах диких, про наши поля да
луга, да про березку кудрявую, да про милых сердцу поются...
Двухэтажный дом Николая Степановича Ижорского, построенный по его плану,
стоял на возвышенном месте, в конце обширного села, которое отделялось от деревни сестры его, Лидиной, небольшим
лугом и узенькой речкою.
Сделав несколько замечаний насчет украшений сада, посмеясь над деревянным раскрашенным китайцем, который с огромным зонтиком
стоял посреди одной куртины, и над алебастровой коровою, которая паслась
на небольшом
лугу, они сели
на скамейку против террасы дома, уставленной померанцевыми деревьями.
Посреди большого села,
на обширном
лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки,
стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее,
на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который
стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
Она опустилась с презрением и тревогой, холодно двинув бровью. Томсон, прикрыв лицо рукой, сидел, катая хлебный шарик. Я все время
стоял.
Стояли также Дюрок, Эстамп, капитан и многие из гостей.
На праздник, как
на луг, легла тень. Началось движение, некоторые вышли из-за стола, став ближе к нам.
Множество длинных саней, старых колымаг и раззолоченных карет
стояло уже
на лугу.
Ему ничего не дали, и он, крякнув, поплелся домой. Ольга потом
стояла на краю и смотрела, как обе повозки переезжали реку бродом, как по
лугу шли господа; их
на той стороне ожидал экипаж. А придя в избу, она рассказала мужу с восхищением...
А вокруг все замерло. Горный берег реки, бедные юрты селения, небольшая церковь, снежная гладь
лугов, темная полоса тайги — все погрузилось в безбрежное туманное море. Крыша юрты, с ее грубо сколоченною из глины трубой,
на которой я
стоял с прижимавшеюся к моим ногам собакой, казалась островом, закинутым среди бесконечного, необозримого океана… Кругом — ни звука… Холодно и жутко… Ночь притаилась, охваченная ужасом — чутким и напряженным.
Один берег,
на котором
стояла усадьба, был высок, крут и весь покрыт деревьями;
на другом, отлогом, зеленели широкие заливные
луга и блестели заливы.
На мысу рос тальник,
стояла маленькая грязная водокачка, с тонкой высокой трубой
на крыше, а за мысом, уютно прикрытая зеленью, встала полосатая купальня, синяя и белая. Берег укреплён фашинником, по склону его поло́го вырезана дорожка, он весь густо усажен молодым березняком, а с верха, через зелёную гриву, смотрит вниз,
на реку и в
луга, небольшой дом, приземистый, опоясанный стеклянной террасой, точно подавленный антресолями, неуклюжей башенкой и красным флюгером над нею.
Спи, кто может, — я спать не могу,
Я
стою потихоньку, без шуму
На покрытом стогами
лугуИ невольную думаю думу.
Не умел я с тобой совладать,
Не осилил я думы жестокой…
В том государстве, за темными лесами, за зелеными
лугами, за быстрыми реками, за крутыми берегами, в чистом поле,
на широком раздолье, белокаменны палаты
стоят, а во тех палатах, в высокóм терему, у косящата окна, три девицы, три сестрицы, три красавицы сидят, промеж себя разговаривают.
—
Стой, ямщик! жара несносная,
Дальше ехать не могу! —
Вишь, пора-то сенокосная —
Вся деревня
на лугу.
Шумит, бежит пароход, то и дело меняются виды: высятся крутые горы, то покрытые темно-зеленым орешником, то обнаженные и прорезанные глубокими и далеко уходящими врáгами. Река извивается, и с каждым изгибом ее горы то подходят к воде и
стоят над ней красно-бурыми стенами, то удаляются от реки, и от их подошвы широко и привольно раскидываются ярко-зеленые сочные покосы поемных
лугов. Там и сям
на венце гор чернеют ряды высоких бревенчатых изб, белеют сельские церкви, виднеются помещичьи усадьбы.
Разгорелась потеха, рассыпались бойцы по
лугу, а красные девицы, ровно спугнутая лебединая стая, без оглядки понеслись под угорье — там старики, люди пожилые, молодицы и малолетки,
стоя гурьбами,
на бой глядят.
И пахоты богачество, и
лугов вдоволь, и лесу руби не хочу, сукрома в анбарах от хлеба ломятся, скирды да одонья ровно горы
на гумнах
стоят, года по три нетронутые, немолоченные.
Барак
стоит за городом,
на лугу, рядом с обугленными развалинами прежнего барака.
На том берегу, где теперь заливной
луг, в ту пору
стоял крупный березовый лес, а вон
на той лысой горе, что виднеется
на горизонте, тогда синел старый-старый сосновый бор.
Мы с Мишей сели за весла; Вера, Соня, Лида и Петька разместились в середине, Наташа — у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла
на середину неподвижной реки; купальня медленно отошла назад и скрылась за выступом.
На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще, чем днем, а по ту сторону реки, над
лугом, высоко в небе
стоял месяц, окруженный нежно-синею каймою.
Расселись
на лугу, недалеко от сторожки, выложили свежие огурцы, хлеб, соль.
Стояло два глиняных кувшина с водкой, заткнутые комками свежей травы. Василий Панов взял чайную чашку с отбитою ручкою, налил ее доверху водкой и поднес мне.
Часу в десятом утра два помещика, Гадюкин и Шилохвостов, ехали
на выборы участкового мирового судьи. Погода
стояла великолепная. Дорога, по которой ехали приятели, зеленела
на всем своем протяжении. Старые березы, насаженные по краям ее, тихо шептались молодой листвой. Направо и налево тянулись богатые
луга, оглашаемые криками перепелов, чибисов и куличков.
На горизонте там и сям белели в синеющей дали церкви и барские усадьбы с зелеными крышами.
Был полдень,
стояла огромная тишина, когда земля замолкает и только в просторном небе безмолвно поет жгучий свет. И тихо сам я шел поверху мимо нависавшей ржи, по пояс в буйной, нетоптанной траве.
На повороте мелькнула вдали полоса речки. Зелен был
луг на том берегу, зелен был лес над ним, все было зелено и тихо. И синяя речка под синим небом была как скважина в небе сквозь зеленую землю.
Удивительное дело — самому ему ничего не нужно. И все время мягко и радостно смеются чему-то тусклые глаза. Сгорбившись дугою, он
стоит у конюшни, с наслаждением поглядывает
на далекие
луга.
Силин не слушал и, подперев голову кулаками, о чем-то думал. Церковь
стояла на краю улицы,
на высоком берегу, и нам сквозь решетку ограды были видны река, заливные
луга по ту сторону и яркий, багровый огонь от костра, около которого двигались черные люди и лошади. А дальше за костром еще огоньки: это деревушка… Там пели песню.
На Сивцевом Вражке, невдалеке от знакомого нам «красненького домика»,
на громадном пустыре
стояла покривившаяся от времени и вросшая в землю избушка с двумя окнами и почерневшей дверью. Летом, среди зеленого
луга из высокой травы, покрывавшей пустырь, и зимой, когда белая снежная пелена расстилалась вокруг нее, она производила
на проходящих, даже
на тех, кто не знал ее владельца и обитателя, впечатление чего-то таинственного.
Дорогой взвидела ли моя Мариуленька пригожий цветок
на лугу и манила его к себе ручками —
стой табор за цветком; приглянулся ли ей мотылек — и все мальчики и девочки, словно ее придворные, бросались ловить мотылька.
На обширном
лугу, против господского дома, расставлены были качели разного устройства, палатки с деревенскими лакомствами, балаганы с народными увеселениями,
стояли бочки с вином, пивом и медом.
Долго неслись они по голубому небу, среди белых перистых облачков, высматривая, где бы им спуститься. Спустились они прямо
на луг, окруженный лесом, непроходимым и дремучим.
На лужайке, вокруг костров, сидели большие, плечистые люди. Их было несколько тысяч. Среди них
стоял юноша выше, красивее и стройнее других. У всех за спиною были стрелы, лук, топорики и копья. Они говорили своему вождю, стройному юноше, вооруженному лучше и богаче других...
Яркие звезды одна за другой загораются в небе, полный месяц выкатится из-за леса, серебристым лучом обольет он широкие
луга и сонную речку, белоснежные песчаные берега и темные, нависшие в воду ракиты, а Гриша, ни голода, ни ночного холода не чуя,
стоит босой
на покрытой росой луговине и поет-распевает про прекрасную мать-пустыню…
— Ложись! — крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей
стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь вертелась между ним и лежащим адъютантом,
на краю пашни и
луга, подле куста полыни.