Неточные совпадения
Вошла — и все я вспомнила:
Свечами воску ярого
Обставлен, среди горенки
Дубовый
стол стоял,
На нем гробочек крохотный
Прикрыт камчатной скатертью,
Икона в головах…
Разговаривая и здороваясь со встречавшимися знакомыми, Левин с князем прошел все комнаты: большую, где
стояли уже
столы и играли в небольшую игру привычные партнеры; диванную, где играли в шахматы и сидел Сергей Иванович, разговаривая с кем-то; бильярдную, где
на изгибе комнаты у дивана составилась веселая партия с шампанским, в которой участвовал Гагин; заглянули и в инфернальную, где у одного
стола, за который уже сел Яшвин, толпилось много державших.
Этим движением он зацепил столик,
на котором
стояла сельтерская вода и графин с коньяком, и чуть не столкнул его. Он хотел подхватить, уронил и с досады толкнул ногой
стол и позвонил.
На столе стояли аккуратно стклянки, графин, и сложено было нужное белье и работа broderie anglaise Кити.
Анна, забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала,
стоя пред
столом в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее внимание
на стук подъезжающего экипажа.
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом,
стоял у
стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож
на отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
У круглого
стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими
на воротнике его сюртука,
стоял на другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровавшись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз
на незнакомого человека.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами
стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел
на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
На круглом
столе была накрыта скатерть и
стоял китайский прибор и серебряный спиртовой чайник. Алексей Александрович рассеянно оглянул бесчисленные знакомые портреты, украшавшие кабинет, и, присев к
столу, раскрыл лежавшее
на нем Евангелие. Шум шелкового платья графини развлек его.
— Вот он вас проведет в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули
на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.) в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их в комнату присутствия, где
стояли одни только широкие кресла и в них перед
столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая
на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми книгами, сидел один, как солнце, председатель.
На одном
столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину.
Чичиков оглянулся и увидел, что
на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было.
Кое-где просто
на улице
стояли столы с орехами, мылом и пряниками, похожими
на мыло; где харчевня с нарисованною толстою рыбою и воткнутою в нее вилкою.
В столовой уже
стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за
стол, но еще
на высоких стульях. При них
стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям
на шею салфетки.
Смеркалось;
на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном
стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
Посредине комнаты,
на столе,
стоял гроб, вокруг него нагоревшие свечи в высоких серебряных подсвечниках; в дальнем углу сидел дьячок и тихим однообразным голосом читал псалтырь.
Я близко
стоял от
стола и взглянул
на надпись. Было написано: «Карлу Ивановичу Мауеру».
Он
стоял подле письменного
стола и, указывая
на какие-то конверты, бумаги и кучки денег, горячился и с жаром толковал что-то приказчику Якову Михайлову, который,
стоя на своем обычном месте, между дверью и барометром, заложив руки за спину, очень быстро и в разных направлениях шевелил пальцами.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного дома, за большим
столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею,
стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.
Карл Иваныч был глух
на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о
стол,
стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Maman уже не было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы ложились и вставали в те же часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было в обыкновенное время;
столы, стулья
стояли на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
Огромный глобус, заключенный в медный сферический крест экватора и меридиана,
стоял на круглом
столе.
Минуты две продолжалось молчание. Он сидел потупившись и смотрел в землю; Дунечка
стояла на другом конце
стола и с мучением смотрела
на него. Вдруг он встал...
На столе догорала свеча,
стоял почти пустой графин водки, рюмки, хлеб, стаканы, огурцы и посуда с давно уже выпитым чаем.
Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и положил фуражку
на стол и минут десять
стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег
на диван и болезненно, с слабым стоном, протянулся
на нем; глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
На краю
стола стоял догоравший сальный огарок в железном подсвечнике.
Полы были усыпаны свежею накошенною душистою травой, окна были отворены, свежий, легкий, прохладный воздух проникал в комнату, птички чирикали под окнами, а посреди залы,
на покрытых белыми атласными пеленами
столах,
стоял гроб.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату. Заметьте эту дверь, она заперта
на ключ. Возле дверей
стоит стул, всего один стул в обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за дверью
стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя
на стуле, два вечера сряду, оба раза часа по два, — и, уж конечно, мог узнать что-нибудь, как вы думаете?
— Это откуда? — крикнул он ей через комнату. Она
стояла все
на том же месте, в трех шагах от
стола.
Знаете, Родион Романыч, я в него чернильницей пустила, — тут, в лакейской, кстати
на столе стояла, подле листа,
на котором расписывались, и я расписалась, пустила да и убежала.
Толстоногий
стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы;
на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу
стояла сломанная электрическая машина.
К этой неприятной для него задаче он приступил у нее
на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна с улицы и в дверь с террасы; в саду, под красноватым небом, неподвижно
стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками.
На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо...
В большой комнате
на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки,
стояли кривоногие старинные стулья, два таких же
стола;
на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы;
на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония, в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим в кирпичную стену,
на большом
столе буйно кипел самовар,
стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин
на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак,
стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат
стоял у
стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел
на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Клим разделся, прошел
на огонь в неприбранную комнату; там
на столе горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая воду из-под крышки и обливаясь ею,
стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки, лежала раскрытая книга.
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к
столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом с толстяком. Самгин заметил, что все они смотрят
на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий офицер
стоял рядом с Тагильским,
на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то сказал — Тагильский ответил громко...
Клим Самгин, бросив
на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто,
стоял у подъезда ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами, шли в ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Самгин, почувствовав опасность, ответил не сразу. Он видел, что ответа ждет не один этот, с курчавой бородой, а все три или четыре десятка людей, стесненных в какой-то барской комнате, уставленной запертыми шкафами красного ‹дерева›, похожей
на гардероб, среди которого
стоит длинный
стол. Закурив не торопясь папиросу, Самгин сказал...
— Народники устроили? — спросил Тагильский. Пред ним,
на столе, тоже
стояла бутылка, но уже пустая.
У
стола в комнате Нехаевой
стояла шерстяная, кругленькая старушка, она бесшумно брала в руки вещи, книги и обтирала их тряпкой. Прежде чем взять вещь, она вежливо кивала головою, а затем так осторожно вытирала ее, точно вазочка или книга были живые и хрупкие, как цыплята. Когда Клим вошел в комнату, она зашипела
на него...
Блестели золотые, серебряные венчики
на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула
стояли посреди комнаты вокруг
стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным
столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей
на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами.
На скрещении улиц
стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла
на угол.
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать
стоит так же в углу, у двери, как
стояла там,
на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в ногах ее, карточный
стол с кривыми ножками,
на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Самгин обиделся, сердито швырнул листки
на стол, но один из них упал
на пол. Клим поднял листок и снова начал читать
стоя.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены
на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия;
на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
— Вчера хромой приглашал Лютова
на мельницу, — сказал Клим девушке, — она уже сидела у
стола, торопливо отхлебывая кофе, обжигаясь и шипя, а Макаров, поставив недопитый стакан, подошел к двери
на террасу и,
стоя там, тихонько засвистал.
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что, не успев начать сражения, он уже проиграл его. Он
стоял, глядя, как люди все более возбуждают друг друга, пальцы его играли карандашом, скрывая дрожь. Уже начинали кричать друг
на друга, а курносый человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул ладонью по
столу, что в буфете зазвенело стекло бокалов.
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал
на столе,
на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять в руки,
стоя в двух шагах от
стола. Потом, не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив ладонью по конверту.
Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной, и, кроме того, у стен
стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло и серебро
на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая
на цыганку горничная. Елена Прозорова,
стоя на стуле, весело командовала...