Преследование невест, зависть товарищей, более сочиненная им самим, чем действительная, чьи-то подозреваемые им козни — все это делало его жизнь скучною и печальною, как эта погода, которая несколько дней под ряд
стояла хмурая и часто разрешалась медленными, скучными, но долгими и холодными дождями. Скверно складывалась жизнь, чувствовал Передонов, — но он думал, что вот скоро сделается он инспектором, и тогда все переменится к лучшему.
С утра погода
стояла хмурая; небо было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором, осветил сопку на берегу и скрылся опять в облаках. Вслед за тем пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться дома, но просвет на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро пошли вперед. Часа через 2 снег перестал идти, мгла рассеялась, и день выдался на славу — теплый и тихий.
Неточные совпадения
Начальничек помалчивал,
Поскрипывал пером,
Поп трубочкой попыхивал,
Не шелохнувшись,
хмурыеСтояли мужики.
В этот день погода
стояла такая же
хмурая, как и накануне.
Стоят и те трое,
хмурые все.
(В гостиную справа входит Пётр, садится в кресло, закрыв глаза и закинув голову. Иван смотрит на часы, открывает дверцу, переводит стрелку. Часы бьют восемь. Пётр открывает глаза, оглядывается. Иван, насвистывая «Боже царя храни»,
стоит посреди столовой,
хмурый и озабоченный. Пётр решительно идёт к отцу.)
Она с некоторых пор стала опускать их, чего раньше не делала, а Гришка, видя это, зловеще
хмурил брови и тихонько скрипел зубами. Но, тайком от мужа, она пока ещё ходила к гадалкам и знахаркам, принося от них наговорные корешки и угли. А когда всё это не помогло, она отслужила молебен святому великомученику Вонифатию, помогающему от запоя, и во всё время молебна,
стоя на коленях, горячо плакала, беззвучно двигая дрожащими губами.
Хмурая ночь окутала всю степь тяжёлым мраком, и в небе неподвижно
стояли ещё серые облака. В одном месте их было белесоватое, странное пятно — это луна хотела пробиться сквозь тучи и не могла. Приехали к плотине.
Прошло минут с пять; один молчит, другой ни слова. Что делать, Алексей не придумает — вон ли идти, на диван ли садиться, новый ли разговор зачинать, или,
стоя на месте, выжидать, что будет дальше… А Сергей Андреич все по комнате ходит,
хмуря так недавно еще сиявшее весельем лицо.
Стояла холодная погода: земля основательно промерзла, а снегу еще не было. Пасмурное небо,
хмурые посиневшие горы вдали, деревья, лишенные листвы, и буро-желтая засохшая трава — все вместе имело унылый вид и нагоняло тоску.
Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса. Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами,
стоял на пороге двери и с кем-то громко разговаривал. Светало…
Хмурый, синий рассвет гляделся в дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись на полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать с ним каждую ночь.
Ширяев, Евграф Иванович, мелкий землевладелец из поповичей (его покойный родитель о. Иоанн получил в дар от генеральши Кувшинниковой 102 десятины земли),
стоял в углу перед медным рукомойником и мыл руки. По обыкновению, вид у него был озабоченный и
хмурый, борода не чесана.
Он вздрагивает и, оглядевшись,
хмурит брови. Возле него, словно из земли выросши,
стоит бледнолицая баба лет тридцати, с серпом в руке. Она старается заглянуть в его лицо и застенчиво улыбается.
Похоронили Андрея Ивановича на самом конце кладбища, в одном из последних разрядов. Был
хмурый весенний день. В колеях дорог
стояла вода, по откосам белел хрящеватый снег, покрытый грязным налетом, деревья были голы, мокрая буро-желтая трава покрывала склоны могил, в проходах гнили прошлогодние листья.
Андрей Иванович, в ожидании Александры Михайловны, угрюмо лежал на кровати. Он уж и сам теперь не надеялся на успех. Был
хмурый мартовский день, в комнате
стоял полумрак; по низкому небу непрерывно двигались мутные тени, и трудно было определить, тучи ли это или дым. Сырой, тяжелый туман, казалось, полз в комнату сквозь запертое наглухо окно, сквозь стены, отовсюду. Он давил грудь и мешал дышать. Было тоскливо.
— Ничего,
стоит, — ответил он грудным, тоже
хмурым тенором.