Неточные совпадения
Правдин. Мне поручено взять под опеку дом и деревни при первом бешенстве, от которого могли бы
пострадать подвластные ей
люди.
Я обращаюсь к вам, а не к Алексею Александровичу только потому, что не хочу заставить
страдать этого великодушного
человека воспоминанием о себе.
«Я неизбежно сделала несчастие этого
человека, — думала она, — но я не хочу пользоваться этим несчастием; я тоже
страдаю и буду
страдать: я лишаюсь того, чем я более всего дорожила, — я лишаюсь честного имени и сына.
Губернский предводитель, в руках которого по закону находилось столько важных общественных дел, — и опеки (те самые, от которых
страдал теперь Левин), и дворянские огромные суммы, и гимназии женская, мужская и военная, и народное образование по новому положению, и наконец земство, — губернский предводитель Снетков был
человек старого дворянского склада, проживший огромное состояние, добрый
человек, честный в своем роде, но совершенно не понимавший потребностей нового времени.
И шагом едет в чистом поле,
В мечтанья погрузясь, она;
Душа в ней долго поневоле
Судьбою Ленского полна;
И мыслит: «Что-то с Ольгой стало?
В ней сердце долго ли
страдало,
Иль скоро слез прошла пора?
И где теперь ее сестра?
И где ж беглец
людей и света,
Красавиц модных модный враг,
Где этот пасмурный чудак,
Убийца юного поэта?»
Со временем отчет я вам
Подробно обо всем отдам...
Он очень
страдал и теперь
страдает от мысли, что теорию-то сочинить он умел, а перешагнуть-то, не задумываясь, и не в состоянии, стало быть
человек не гениальный.
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не
страдал? Позвольте, молодой
человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
— Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть
страдает, если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие
люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, — прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора.
Климу было любопытно посмотреть, как
страдает неприятный
человек.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у
человека, который
страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз
человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку, мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух;
страдая подагрой, он ходил так осторожно, как будто и землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью руки, возглашал барским, рокочущим басом...
Самгин видел, что большинство
людей стоит и сидит молча, они смотрят на кричащих угрюмо или уныло и почти у всех лица измяты, как будто
люди эти давно
страдают бессонницей. Все, что слышал Самгин, уже несколько поколебало его настроение. Он с досадой подумал: зачем Туробоев направил его сюда? Благообразный старик говорил...
Напомнил себе, что таких обреченных одиночеству
людей, вероятно, тысячи и тысячи и, быть может, он, среди них, — тот, кто
страдает наиболее глубоко.
— Вообще — это бесполезное занятие в чужом огороде капусту садить. В Орле жил под надзором полиции один политический
человек, уже солидного возраста и большой умственной доброты. Только — доброта не средство против скуки. Город — скучный, пыльный, ничего орлиного не содержит, а свинства — сколько угодно! И вот он, добряк, решил заняться украшением окружающих
людей. Между прочим, жена моя — вторая — немножко
пострадала от него — из гимназии вытурили…
— Насмотрелся. Монахи — тоже
люди. Заблуждаются. Иные — плоть преодолеть не могут, иные — от честолюбия
страдают. Ну, и от размышления…
— Это — не опасно. Они оба —
люди нездоровые, им пришлось много
страдать, они преждевременно постарели…
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько ни ошибался он в
людях, сколько бы ни ошибся еще,
страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права и приносил ей жертвы.
А он шел, мучась сомнениями, и
страдал за себя и за нее. Она не подозревала его тайных мук, не подозревала, какою страстною любовью охвачен был он к ней — как к женщине
человек и как к идеалу художник.
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего
человека никогда и никогда не поверила бы новому
человеку. Я слишком тяжело
страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…
«Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских личностей, которые внезапно из круга семьи выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были
людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь,
страдать, терпеть и не падать!
«Да, артист не должен пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он в забытьи, как в бреду. — Пусть он любит,
страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет
людям — как они живут, любят,
страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан в мир!..»
Таким образом, на этом поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности и терпении, и князь в конце концов уже не знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем
людей, кончил тем, что начал
страдать и винить во всем одного себя.
И привычным
людям казалось трудно такое плавание, а мне, новичку, оно было еще невыносимо и потому, что у меня, от осеннего холода, возобновились жестокие припадки, которыми я давно
страдал, невралгии с головными и зубными болями.
— За что же эти
люди страдали? — сказал Нехлюдов, принимая конверт.
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский
человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда
страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Не может
страдать церковь, нация, рабочий класс;
страдать могут только
люди, входящие в эти сверхличные образования.
Положим, я, например, глубоко могу
страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я
страдаю, потому что он другой, а не я, и, сверх того, редко
человек согласится признать другого за страдальца (точно будто это чин).
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды
людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, —
пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
Может быть, мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться и над теми
людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: «Хочу
пострадать за всех
людей», — и над этими
людьми, может быть, злобно издеваться будем.
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными маленьким
людям; бился как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно»
пострадал по службе и умер наконец не то на чердаке, не то в погребе, не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного хлеба.
На биваке Дерсу проявлял всегда удивительную энергию. Он бегал от одного дерева к другому, снимал бересту, рубил жерди и сошки, ставил палатку, сушил свою и чужую одежду и старался разложить огонь так, чтобы внутри балагана можно было сидеть и не
страдать от дыма глазами. Я всегда удивлялся, как успевал этот уже старый
человек делать сразу несколько дел. Мы давно уже разулись и отдыхали, а Дерсу все еще хлопотал около балагана.
Оно дурно, оно вредно; но Марья Алексевна не была, к сожалению, изъята от этого недостатка, которым
страдают почти все корыстолюбцы, хитрецы и дрянные
люди.
Теперь кто
пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще того
человека, который,
страдая оспою, прикоснулся к другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет.
Впрочем, одна теплая струйка в этом охлажденном
человеке еще оставалась, она была видна в его отношениях к старушке матери; они много
страдали вместе от отца, бедствия сильно сплавили их; он трогательно окружал одинокую и болезненную старость ее, насколько умел, покоем и вниманием.
Я испытал в эту минуту, насколько тягостнее всякий удар семейному
человеку, удар бьет не его одного, и он
страдает за всех и невольно винит себя за их страдания.
Знакомые поглощали у него много времени, он
страдал от этого иногда, но дверей своих не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие находили в этом большую слабость; да, время уходило, терялось, но приобреталась любовь не только близких
людей, но посторонних, слабых; ведь и это стоит чтения и других занятий!
Поэт, нашедший слово и голос для этой боли, был слишком горд, чтобы притворяться, чтоб
страдать для рукоплесканий; напротив, он часто горькую мысль свою высказывал с таким юмором, что добрые
люди помирали со смеха.
Первые обыкновенно
страдали тоской по предводительстве, достигнув которого разорялись в прах; вторые держались в стороне от почестей, подстерегали разорявшихся, издалека опутывая их, и, при помощи темных оборотов, оказывались в конце концов
людьми не только состоятельными, но даже богатыми.
Но как ни безупречна была, в нравственном смысле, убежденная восторженность
людей кружка, она в то же время
страдала существенным недостатком. У нее не было реальной почвы. Истина, добро, красота — вот идеалы, к которым тяготели лучшие
люди того времени, но, к сожалению, осуществления их они искали не в жизни, а исключительно в области искусства, одного беспримесного искусства.
Я буду называть «правым» такое мнение, которое подчиняет и, в сущности, порабощает
человека, живое существо, способное
страдать и радоваться, коллективным реальностям государства и его могуществу, нации и национальному богатству, внешней авторитарной церковности и прочему.
Я рассматривал комнату. Над столом углем была нарисована нецензурная карикатура, изображавшая
человека, который, судя по лицу, много любил и много
пострадал от любви; под карикатурой подпись...
Урсула была скверная женщина, от которой
страдали хорошенькая молодая девушка и прекрасный молодой
человек.
Он был
человек страстей, в нем была сильная стихия земли, инстинктами своими он был привязан к той самой земной жизни, от неправды которой он так
страдал.
Только новое религиозное сознание может осмыслить все, что произошло нового с
человеком, может ответить на его недоумение, излечить его от тяжкой болезни дуализма, которой
страдало все христианство в истории и которое передалось миру, с христианством порвавшему.
Человек перестал понимать, почему он так обижен природой, почему он
страдает и умирает, почему рушатся его надежды, и озлобляется, мечется, отрекается от благородства своего происхождения.
Но важно не то, что
люди страдают, и желанно не то, чтобы
люди перестали
страдать и начали наслаждаться.
Недавно в Рыковском скончалась фельдшерица, служившая много лет на Сахалине ради идеи — посвятить свою жизнь
людям, которые
страдают.
Эти
люди, или по крайней мере наиболее рассуждающие члены в этом семействе, постоянно
страдали от одного почти общего их фамильного качества, прямо противоположного тем добродетелям, о которых мы сейчас рассуждали выше.
Этот
человек должен сильно
страдать.