Неточные совпадения
— А
сколько, братцы, эта паскуда винища у нас слопала —
страсть! — прибавляли другие.
— Ты не знаешь,
сколько здоровья унесли у меня эти
страсти и заботы! — продолжал он.
А ведь есть упорство и у него, у Райского! Какие усилия напрягал он, чтоб… сладить с кузиной,
сколько ума, игры воображения, труда положил он, чтоб пробудить в ней огонь, жизнь,
страсть… Вот куда уходят эти силы!
Он посидел около памятника с полчаса, потом прошелся по боковым аллеям, со шляпой в руке, поджидая и думая о том,
сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам
страстью, отдаваясь, ласке.
Можно было бы сказать, что в корыстном интересе таится безумие, людьми управляют не столько рассудительные интересы,
сколько страсти.
— Нет, Саша, это так. В разговоре между мною и тобою напрасно хвалить его. Мы оба знаем, как высоко мы думаем о нем; знаем также, что
сколько бы он ни говорил, будто ему было легко, на самом деле было не легко; ведь и ты, пожалуй, говоришь, что тебе было легко бороться с твоею
страстью, — все это прекрасно, и не притворство; но ведь не в буквальном же смысле надобно понимать такие резкие уверения, — о, мой друг, я понимаю,
сколько ты страдал… Вот как сильно понимаю это…
Вот она и выходит к чаю, обнимает мужа: — «каково почивал, миленький?», толкует ему за чаем о разных пустяках и непустяках; впрочем, Вера Павловна — нет, Верочка: она и за утренним чаем еще Верочка — пьет не столько чай,
сколько сливки; чай только предлог для сливок, их больше половины чашки; сливки — это тоже ее
страсть.
Он выслушал меня с снисхождением, но,
сколько я мог заметить, сильного сочувствия к моей
страсти я в нем не возбудил.
Сверх передней и девичьей, было у меня еще одно рассеяние, и тут, по крайней мере, не было мне помехи. Я любил чтение столько же,
сколько не любил учиться.
Страсть к бессистемному чтению была вообще одним из главных препятствий серьезному учению. Я, например, прежде и после терпеть не мог теоретического изучения языков, но очень скоро выучивался кой-как понимать и болтать с грехом пополам, и на этом останавливался, потому что этого было достаточно для моего чтения.
— Тетенька Марья Порфирьевна капор сняла, чепчик надевает… Смотрите! смотрите! вынула румяны… румянится!
Сколько они пряников, черносливу, изюму везут…
страсть! А завтра дадут нам по пятачку на пряники… И вдруг расщедрятся, да по гривеннику… Они по гривеннику да мать по гривеннику… на торгу пряников, рожков накупим! Смотрите! да, никак, старик Силантий на козлах… еще не умер! Ишь ползут старушенции! Да стегни же ты, старый хрен, правую-то пристяжную! видишь, совсем не везет!
— Тут одного гвоздья
сколько! — восторгался Лукьяныч, бесстрашно водя меня по опустелым комнатам. — Кирпичу, изразцу, заслонок —
страсть! Опять же и дерево! только нижние венцы подгнили да балки поперечные сопрели, а прочее — хоть опять сейчас в дело! Сейчас взял, балки переменил, верхнюю половину дома вывесил, нижние венцы подрубил — и опять ему веку не будет, дому-то!
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил!
Сколько деньжищ выручил —
страсть!
Сколько на этом процессе деньжищ заработать бы можно —
страсть!
— И
сколько с нас этих сборов сходит —
страсть! И на думу, и на мирское управление, и на повинности, а потом пойдут портомойные, банные, мостовые, училищные, больничные. Да нынче еще мода на монаменты пошла… Месяца не пройдет, чтоб мещанский староста не объявил, что копейки три-четыре в год нового схода не прибавилось. Платишь-платишь — и вдруг: отдай два с полтиной!
— Вот это прелестно, милей всего! — продолжала восклицать Екатерина Петровна, имевшая то свойство, что когда она разрывала свои любовные связи, то обыкновенно утрачивала о предметах своей
страсти всякое хоть сколько-нибудь доброе воспоминание и, кроме злобы, ничего не чувствовала в отношении их.
—
Сколько, брат, она добра перегноила —
страсть! Таскали нынче, таскали: солонину, рыбу, огурцы — все в застольную велела отдать! Разве это дело? разве расчет таким образом хозяйство вести! Свежего запасу пропасть, а она и не прикоснется к нему, покуда всей старой гнили не приест!
И грустно, и смешно вспоминать,
сколько тяжелых унижений, обид и тревог принесла мне быстро вспыхнувшая
страсть к чтению!
Я мог бы рассказать здесь множество других примеров подобной же загадочной
страсти к усмирениям, но полагаю, что и этих двух вполне достаточно, тем более что причина этой усмирительной болезни и доднесь остается для меня неразъясненною, а следовательно,
сколько бы я ни плодил фактов, в основании их все-таки будет лежать таинственное: mais comment ne comprenez-vous pas ça? — и ничего более.
Все эти домики скоро развалятся, заместятся новыми, и никто об них не помянет; а между тем во всех них развивалась жизнь, кипели
страсти, поколения сменялись поколениями, и обо всех этих существованиях столько же известно,
сколько о диких в Австралии, как будто они человечеством оставлены вне закона и не признаны им.
Березки всё да дубки, а грибов
сколько —
страсть!
Голубые глаза её темнели, губы жадно вздрагивали, и грудь, высоко поднимаясь, как бы рвалась навстречу Илье. Он обнимал её, целовал,
сколько силы хватало, а потом, идя домой, думал: «Как же она, такая живая и горячая, как она могла выносить поганые ласки старика?» И Олимпиада казалась ему противной, он с отвращением плевал, вспоминая её поцелуи. Однажды, после взрыва её
страсти, он, пресыщенный ласками, сказал ей...
— Видал? В час вытекло восемь ведер… а
сколько часов текло — шесть? Эх, сладко вы едите!.. Шесть, стало быть, надо помножить на восемь… А ты любишь пироги с зеленым луком? Я —
страсть как! Ну вот, из первого крана в шесть часов вытекло сорок восемь… а всего налили в чан девяносто… дальше-то понимаешь?
Была уже совсем поздняя ночь. Луна светила во все окна, и Анне Михайловне не хотелось остаться ни в одной из трех комнат. Тут она лелеяла красавицу Дору и завивала ее локоны; тут он, со слезами в голосе, рассказывал ей о своей тоске, о сухом одиночестве; а тут…
Сколько над собою выказано силы,
сколько уважения к ней?
Сколько времени чистый поток этой любви не мутился
страстью, и… и зачем это он не мутился? Зачем он не замутился… И какой он… странный человек, право!..
— Эка
страсть, милостивый господь, — шепчет кто-то в ужасе. — Народичку
сколько погибнет позанапрасну…
Кто знает,
сколько горьких воздержаний,
Обузданных
страстей, тяжелых дум,
Дневных забот, ночей бессонных мне
Все это стоило?
Феона. Ну, какой в тебе ум? Делом тебе надо заниматься, а ты про любовь в голове держишь. И вся эта мечта твоя ни к чему хорошему не ведет, окромя к пьянству.
Сколько еще в тебе, Аполитка, глупости этой самой,
страсть! Учат тебя, учат, а все еще она из тебя не выходит.
Они говорили о Кавказе, о том, что такое истинная
страсть, о гальбике, о выгодных местах по службе; о том,
сколько доходу у гусара Подхаржевского, которого никто из них не знал лично, и радовались, что у него много доходу; о необыкновенной красоте и грации княгини Д-й, которую тоже никто из них никогда не видал; наконец, дошло до того, что Шекспир бессмертен.
И во
сколько раз торжественный покой выше всякого волненья мирского; во
сколько раз творенье выше разрушенья; во
сколько раз ангел одной только чистой невинностью светлой души своей выше всех несметных сил и гордых
страстей сатаны, — во столько раз выше всего, что ни есть на свете, высокое созданье искусства.
— Да-с, найдите-ка другую в нашем свете! С первого слова, только что заикнулся о нужде в трех тысячах, так даже сконфузилась, что нет у ней столько наличных денег; принесла свою шкатулку и отперла. «Берите, говорит,
сколько тут есть!» Вот так женщина! Вот так душа! Истинно будешь благоговеть перед ней, потому что она, кажется, то существо, о котором именно можно оказать словами Пушкина: «В ней все гармония, все диво, все выше мира и
страстей».
— Если б меня спросили, чего я хочу: минуту полного блаженства или годы двусмысленного счастия… я бы скорей решился сосредоточить все свои чувства и
страсти на одно божественное мгновенье и потом страдать
сколько угодно, чем мало-помалу растягивать их и размещать по нумерам в промежутках скуки или печали.
— Галок-то
сколько! Свадьба… Вот, брат Грохало: что есть — лишнее и что — нужное? Никто, брат, этого не знает точно… Дьякон говорит: «Нужное для людей — лишнее для бога…» Это он, конешно, спьяна. Всякому хочется оправдать свое безобразие…
Сколько лишнего народа в городах —
страсть! Все пьют, едят, а — чье пойло, чей хлеб? Да… И как это все, откуда явилось?
До Четыхера сторожем был младший брат Вавилы Бурмистрова — Андрей, но он не мог нести эту должность более двух зим: в холода заречное мещанство волчьей стаей нападало на развалины дома, отрывая от них всё, что можно сжечь в печи, и многое ломали не столь по нужде,
сколько по
страсти разрушать, — по тому печальному озорству, в которое одевается тупое русское отчаяние.
Очисти от скверны славы людской, обуревающей меня», — повторил он и вспомнил,
сколько раз он молился об этом и как тщетны были до сих пор в этом отношении его молитвы: молитва его делала чудеса для других, но для себя он не мог выпросить у бога освобождения от этой ничтожной
страсти.
Сколько прелестных местностей воссоздалось в его воображении; перед ним проходили как бы живые, совершенно новые и незнакомые ему лица, но понятные по общечеловечности
страстей людских.
Сколько он там нашел, неизвестно, но только в продолжение довольно значительного времени во всей его благородной фигуре было видно выражение какого-то самодовольства, как бы от сознания новой, до сих пор еще не испытанной им силы, а затем
страсть к корысти заметно уже стала отражаться во всех его действиях.
Страсть,
сколько рыбы тогда попалось!
— Так… — качнул головой Лёнька… — К тому, что, мол, вся-то она эвона какая!.. — Он махнул рукой за реку. — И всего на ней понастроено…
Сколько мы с тобой городов прошли!
Страсть! А людей везде
сколько!
Сколько бы раз ни пришлось тебе падать, не достигнув победы над своими
страстями, — не унывай. Всякое усилие борьбы уменьшает силу
страсти и облегчает победу над ней.
— Чего неправда! — горячо подхватил Шишкин; — а вот недавно еще, с месяц назад, в Славнобубенской губернии, в Высоких Снежках, помещики да генералы с солдатами по мужикам стреляли!
Сколько народу-то перебили, говорят!
Страсти просто!
Сколько людей ежечасно уловляет он в эти сети, омрачая невинные их души нечистым пламенем
страстей.
Страсть,
сколько я на своем веку рыбы переловил!
— Что это,
сколько страстей нарассказывали! Жутко будет спать! — вздохнула Аленка, девочка-подросток лет пятнадцати.
Она живо помнила, какое впечатление производил на нее в Варшаве, в доме Ладомирских, этот человек и
сколько нравственной ломки пришлось ей произвести над собой, чтобы выйти победительницей в борьбе с нахлынувшим на нее к нему чувством, после подлого поступка с ней Владимира, тем чувством любви,
страсти, самое воспоминание о котором она, казалось ей, похоронила навсегда в стенах Рязанского острога.
Княжна Анна, сделавший княгиней Шестовой, с своей стороны ни на йоту не изменила своих холодных, полупрезрительных отношений к Богом данному ей супругу, а эти отношения не могли, конечно, представить сколько-нибудь благодарную почву для дальнейшего роста горячей, продолжительной
страсти.
Она упала на кровать и в каком-то припадке бешеной неудовлетворенной
страсти стала грызть подушку. Все тело ее как-то конвульсивно передергивалось. Она не помнила,
сколько времени это продолжалось. После приступа нервного возбуждения наступила какая-то общая слабость.
Сколько странна была сия его перемена
страстей, столько же быстро действовала и переменчивость его душевного состояния; несколько раз в день можно было видеть его в полном веселии и удовольствии и столько же раз в совершенном унынии. Нередко случалось, что во время увеселений князь ясностью своего духа и радованием превосходил всех участвующих; но прежде, нежели кто-либо мог вообразить, делался он столь унылым, как бы произошли с ним все несчастия в свете.
Мариорица полюбила не постепенно;
страсть ее не созрела временем, пожертвованиями, оценкою достоинств любимого предмета — она вспыхнула в один миг, в один миг ее обхватила, и Мариорица не может уже любить ни более, ни менее,
сколько любит.
—
Сколько разов я сама его Христом Богом просила: «Исповедайся ты да приобщись», — слышать не хотел… — «Что ты меня спозаранку в гроб кладешь… еще поправлюсь… на спажинках отговею, сам, на ногах отговею…» Серчает, бывало,
страсть…
И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь на столько, на
сколько ему давали покоя
страсти, кипевшие вокруг него, как будто всё, чтό совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.