Неточные совпадения
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе,
гнев Андрия. И видел он перед собою одного только
страшного отца.
Господину Заметову прежде всего ваш
гнев и ваша открытая смелость в глаза бросилась: ну, как это в трактире вдруг брякнуть: «Я убил!» Слишком смело-с, слишком дерзко-с, и если, думаю, он виновен, то это
страшный боец!
Объяснение
страшных катастроф в жизни людей Божьим
гневом и наказанием невыносимо.
— Клянусь, Алеша, — воскликнул он со
страшным и искренним
гневом на себя, — верь не верь, но вот как Бог свят, и что Христос есть Господь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но знаю, что я в миллион раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее — искренни, как у небесного ангела!
Павел выходил из себя: ему казалось, что он никак не приедет к пяти часам, как обещал это m-me Фатеевой. Она будет ждать его и рассердится, а
гнев ее в эту минуту был для него
страшнее смерти.
Сначала из кабинета доносился только глухой однотонный звук низкого командирского баса. Слов не было слышно, но по сердитым раскатистым интонациям можно было догадаться, что полковник кого-то распекает с настойчивым и непреклонным
гневом. Это продолжалось минут пять. Потом Шульгович вдруг замолчал; послышался чей-то дрожащий, умоляющий голос, и вдруг, после мгновенной паузы, Ромашов явственно, до последнего оттенка, услышал слова, произнесенные со
страшным выражением высокомерия, негодования и презрения...
Удар для самолюбия Крапчика был
страшный, так что он перестал даже выезжать в общество: ему стыдно было показаться кому бы то ни было из посторонних на глаза; но
гнев божий за все темные деяния Петра Григорьича этим еще не иссяк, и в одно утро он получил письмо от Катрин, надписанное ее рукою и запечатанное.
Действительно, всматриваясь в черты Морозова, легко было догадаться, что спокойное лицо его может в минуту
гнева сделаться
страшным, но приветливая улыбка и открытое, неподдельное радушие скоро изглаживали это впечатление.
«Напрасный
гнев, — продолжает Мопассан, — негодование поэта. Война уважаема, почитаема теперь более, чем когда-либо. Искусный артист по этой части, гениальный убийца, г-н фон Мольтке отвечал однажды депутатам общества мира следующими
страшными словами: «Война свята и божественного установления, война есть один из священных законов мира, она поддерживает в людях все великие и благородные чувства: честь, бескорыстие, добродетель, храбрость. Только вследствие войны люди не впадают в самый грубый материализм».
Давно не гневался Степан Михайлыч: тем
страшнее казался ожидаемый
гнев, от которого они поотвыкли.
Новый, страшнейший припадок
гнева овладел Степаном Михайлычем, того
гнева, который не проходил даром и оканчивался
страшными, отвратительными последствиями…
Сжав побелевшие губы, Гордей Евстратыч, как разъяренный бык, кинулся на Головинского с кулаками, но тот подставил ему стул и, отделенный этим барьером, даже не пробовал защищаться, а только показал своему врагу маленький револьвер. Брагин завизжал от бессильного
гнева, как лошадь, которую дерет медведь; он готов был в клочья разорвать своего спокойного компаньона, если бы не его
страшная «оборонка».
И с удовольствием отмечает, что руки у него особенно тверды, не дрожат нимало, и что вкус табачного дыма четок и ясен, и что при каждом движении ощущается тяжелая сила. Тупая и покорная тяжелая сила, при которой словно совсем не нужны мысли. И то, что вчера он ощутил такой свирепый и беспощадный
гнев, тоже есть
страшная сила, и нужно двигаться с осторожностью: как бы не раздавить кого. Он — Сашка Жегулев.
Он говорил ей о долгих и тяжелых годах скитаний, когда, спасаясь от
гнева своих братьев, от зависти Авессалома и от ревности Адонии, он принужден был под чужим именем скрываться в чужих землях, терпя
страшную бедность и лишения.
О. Игнатий умолк, и ему представилось что-то большое, гранитное,
страшное, полное неведомых опасностей и чуждых, равнодушных людей. И там, одинокая, слабая, была его Вера, и там погубили ее. Злая ненависть к
страшному и непонятному городу поднялась в душе о. Игнатия и
гнев против дочери, которая молчит, упорно молчит.
Смех Ницше — последнее, что у него осталось для жизни, — напоминает этот
страшный смех, хлещущий вместе с кровью из перерезанного горла жертвы. Грозно звучит через этот смех великий
гнев оскорбленного божества. И не радостным созвучным смехом отзовется душа на призывы покинутого богами человека, старающегося заглушить смехом черный ужас своего одиночества.
Илька, обладавшая более тонким слухом, могла бы указать, в какой стороне шумит ручей, если бы не то
страшное оскорбление, которое так недавно нанесли ее старому и, по ее мнению, больному отцу. Она машинально следовала за шагавшим отцом, ничего не видя, не слыша и не понимая. Ей было не до утомления и не до жажды. Всё уступало место сильному, молодому, справедливому
гневу. Она шла, глядела в землю и кусала верхнюю губу.
Тот, который заставлял бежать от себя тысячи воинов, неприятелей его отечества, который, стоя с полками перед
страшным Ахметом, в роковую для Руси минуту, не послушался повеления грозного владыки отступить, теперь так испугался
гнева Ивана Васильевича, что спрятался у немчина в шкапе.
Цвет глаз Дашутки в минуты
гнева действительно принимал зеленый оттенок и делался похож на змеиный. Все лицо, в обыкновенное время красивой девочки, преображалось — на нем отражались какие-то необычайно
страшные зверские инстинкты.
Он обеими руками охватил мать, и дикое,
страшное рыдание вырвалось из его груди, рыдание, в котором было столько же
гнева и горечи, сколько страдания.
— Это-то верно, что не такая… — как-то выкрикнула Настасья Лукьяновна, и глаза ее блеснули
страшным, почти нечеловеческим
гневом.
Весть о
страшном открытии князя тотчас облетела всех рабочих, и они, пересилив страх перед могущим обрушиться на них
гневом князя, собрались толпой у дверей беседки. Когда первое впечатление рокового открытия прошло, князь Сергей Сергеевич упавшим голосом обратился к отцу Николаю...
— Нельзя ни на что решаться в минуты
гнева… Берегись, Петр! Я боюсь за тебя… Я читаю в твоих глазах
страшные мысли.
Егора Егоровича, напротив, этот приказ ударил, как бы обухом по лбу — милость к нему графа, обманываемого им в его собственном доме, казалась ему тяжелей его
гнева,
страшнее всякого наказания, которое могло быть придумано Алексеем Андреевичем, если бы он узнал истину.
Она отказалась ехать, и на нее обрушилась
страшная гроза
гнева князя.