Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин,
судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему
дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне
дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от
судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Судей сошлось десятка три,
Решили
дать по лозочке,
И каждый
дал лозу!
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(
Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант.
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку
дамОгнем нежданных эпиграмм.
— Что вам за дело до нее? и кто вам
дал право быть
судьей чужих пороков?
Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из дней моих, я иду к Господу!» — «Да, — кричат пасторы,
судьи и благотворительные
дамы, — это счастливейший день твой, ибо ты идешь к Господу!» Все это двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком.
— В низших местах берут заседатели, исправники,
судьи — этим взятки не крупные
дают. В средних местах берут председатели палат, губернаторы — к ним уж с малостью не подходи. А в верхних местах берут сенаторы — тем целый куш подавай. Не нами это началось, не нами и кончится. И которые люди полагают, что взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.
Хорошо, что еще
судья свой брат — дворянин, не сразу в обиду
даст, а что, ежели и его шарахнут?
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми
судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему
дать…
Ему
дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог
судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
— Это все Митька, наш совестный
судья, натворил: долез сначала до министров, тем нажаловался; потом этот молодой генерал, Абреев, что ли, к которому вы
давали ему письмо, свез его к какой-то важной барыне на раут. «Вот, говорит, вы тому, другому, третьему расскажите о вашем деле…» Он всем и объяснил — и пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, — нельзя ж подобного господина терпеть на службе, — и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его…
Из одного этого приема, что начальник губернии просил Вихрова съездить к
судье, а не послал к тому прямо жандарма с ролью, видно было, что он третировал
судью несколько иным образом, и тот действительно был весьма самостоятельный и в высшей степени обидчивый человек. У диких зверей есть, говорят, инстинктивный страх к тому роду животного, которое со временем пришибет их. Губернатор, не
давая себе отчета, почему-то побаивался
судьи.
— Почему? — переспросил Валек, несколько озадаченный… — Потому что граф — не простой человек… Граф делает, что хочет, и ездит в карете, и потом… у графа деньги; он
дал бы другому
судье денег, и тот бы его не засудил, а засудил бы бедного.
Первого князь встретил с некоторым уважением, имея в суде кой-какие делишки, а двум последним сказал по несколько обязательных любезностей, и когда гости введены были к хозяйке в гостиную, то
судья остался заниматься с
дамами, а инвалидный начальник и винный пристав возвратились в залу и присоединились к более приличному для них обществу священника и станового пристава.
— То-то пение душевное;
дали бы ему что-нибудь! — подхватил инвалидный начальник, подмигнув
судье.
— Не знаем. Стращает давно, а нет еще… Что-то бог
даст! Строгий, говорят, человек, — отвечал
судья, гладя рукой шляпу.
Вы видели здесь Кшепшицюльского, господа
судьи! видели только в течение нескольких минут, покуда он
давал показание…
— Что ж, арестанты? Я ведь не
судья им. Вижу — люди как люди, и говорю: братцы,
давайте жить дружно,
давайте весело жить; есть, говорю, такая песня...
— Ничего-с: иной мировой
судья за это еще рубль серебра на чай
даст.
Выбрали
судей, назначили предельную скорость бега, — всё, как на скачках, подробно и точно. Было много женщин и мужчин, которые, искренно желая видеть мать победительницей, благословляли ее и
давали добрые обеты мадонне, если только она согласится помочь Нунче,
даст ей силу.
Если, например, кто-нибудь на основании того, что мой галстук повязан не совсем изящно, решит, что я дурно воспитан, то такой
судья рискует
дать окружающим не совсем высокое понятие о его логике.
И, наконец, Мижуев, который служит мировым
судьей и ужасно страдает, потому что жена его (тетенька! представьте себе
даму, которая на карточках пишет: рожденная Ноздрева!) открыто живет с чичиковским Петрушкой, состоящим при Мижуеве в качестве письмоводителя.
Аристарх. Ну, не так, чтоб; зато уж хороший. Всех рассудит: и
судей и судимых, и тех, которые неправый суд
давали, и тех, которые никакого не
давали.
Это был очень остроумный человек,
судья, умевший большинство дел решать примирением сторон, никогда не
давая в обиду бедняка, чем и прославился среди малоимущего населения столицы.
— Немножко? Ну, хорошо, положим, что это немножко… Только вот что, дитя мое… позвольте мне
дать вам совет… я человек судейский… Он, этот Князев, подлец, да! Но и подлеца нельзя бить, ибо и он есть существо социальное, находящееся под отеческой охраной закона. Нельзя его трогать до поры, пока он не преступит границы уложения о наказаниях… Но и тогда не вы, а мы,
судьи, будем ему воздавать… Вы же — уж, пожалуйста, потерпите…
Мурзавецкая. Коли дело сделается, я тебе тысячу рублей
дам, а остальные сам промышляй покуда, сколачивай как-нибудь, я тебе не
судья. Только не больше; а две тысячи хоть и у Купавиной своруешь, так не бойся, ее не разоришь.
Мурзавецкая. Ах, ты,
судья праведный! Ну,
дай Бог нашему теляти да волка поймати!
Драч совесть выдает свою за образец,
А Драч так истцов драл, как алчный волк овец.
Он был моим
судьей и другом быть мне клялся;
Я взятки
дать ему, не знав его, боялся;
Соперник мой его и знал и сам был плут,
Разграбя весь мой дом, призвал меня на суд.
Напрасно брал себе закон я в оборону:
Драч правдой покривить умел и по закону.
Тогда пословица со мной сбылася та,
Что хуже воровства честная простота:
Меня ж разграбили, меня ж и обвинили
И вору заплатить бесчестье осудили.
Здесь сатира, можно сказать,
дает сама себе тонкий намек, что продолжение нападок на
судей может наконец принять вид неблагонамеренности и непокорства.
Советник. Так хорошее ли это дело? А в мое время всякий и с правым и неправым делом шел в приказ и мог, подружась с
судьею, получить милостивую резолюцию. В мое время
дале не совались. У нас была пословица: до Бога высоко, до царя далеко.
— Да, брат… — продолжал землемер. — Не
дай бог со мной связаться. Мало того, что разбойник без рук, без ног останется, но еще и перед судом ответит… Мне все
судьи и исправники знакомы. Человек я казенный, нужный… Я вот еду, а начальству известно… так и глядят, чтоб мне кто-нибудь худа не сделал. Везде по дороге за кустиками урядники да сотские понатыканы… По… по… постой! — заорал вдруг землемер. — Куда же это ты въехал? Куда ты меня везешь?
Но
судьи поверят вам и
дадут мне то, чего я хочу: каторгу. Прошу вас не придавать ложного толкования моим намерениям. Я не раскаиваюсь, что убил Савелова, я не ищу в каре искупления грехов, и если для доказательства, что я здоров, вам понадобится, чтобы я кого-нибудь убил с целью грабежа, — я с удовольствием убью и ограблю. Но в каторге я ищу другого, чего, я не знаю еще и сам.
Клеопатра Сергеевна. Разлюбила ли я тебя, Вячеслав, или нет, — это я не знаю, а если ты не видишь того, так бог тебе
судья за то!.. И тоже знаю, что любовью моею я наделала тебе много зла; но пора же и опомниться: теперь я не прежняя глупенькая мечтательница. Впрочем, довольно, я утомилась очень!.. Я столько сегодня пережила!.. Поди,
дай мне еще поцеловать тебя!..
Что мне теперь делать, пусть скажет каждый из вас: умно ли будет мне поспешить к моему противнику для заключения мировой? Или умно будет пролежать на своем диване единственный остающийся мне день? Или умно будет накинуться с грубыми ругательствами на благоприятствующего мне
судью, дружеское предуведомление которого
давало мне возможность с честью и выгодою для себя покончить мою тяжбу?
Приказный чертенок. А вот какую: прежде были приказные при
судьях, людей обманывали. А теперь я их научил особо от
судей быть. А кто денег больше
даст, за того он и хлопочет. И так хлопочут, что где и делать нечего, дела заводят. Много лучше чертей людей мутят.
— Возьми свою жену, — сказал
судья ученому, — а мужику
дать пятьдесят палок. — Ученый взял свою жену, а мужика тут же наказали.
Оставьте эту надежду, если когда-либо вы и были так легкомысленны, что имели ее. Вы выпьете чашу до последней капли. Вас возьмут, как воров; против вас будут искать ложных свидетельств, а на то, которое вы сами о себе
дадите, подымется крик: он богохульствует! И
судьи скажут: он достоин смерти. Когда это случится, радуйтесь: это последнее знамение, — знамение того, что вы сделали настоящее, нужное дело.
Вокруг нас сдержанно хихикали и смеялись. Дочь горийского
судьи, сестрички-барышни и прочие полковые и городские
дамы, не исключая и насмешницы Тамары, откровенно хохотали, закрыв лица веерами.
Длинною вереницею тянутся высшие сановники, светские
дамы,
судьи, тюремщики.
—
Дать тряпку своему отцу, чтобы он завязал себе губу. От мух ранка может прикинуться…Свинцовой примочки купи…Только это я и могу посоветовать…
Дать тебе еще совет, красавица? Изволь! Возьми своего толстого папашу под ручку и уходи…Не могу видеть дураков! Избавьте себя от присутствия
судьи неправедного, а мне
дайте возможность не беседовать с вами.
— Хоть на чёрте…За миллион всё! Миллион — это рычаг, которым я переверну ад с его чертями и огнем. Я говорю не про будущий ад, а про тот, в котором я теперь нахожусь. Если я не сделаю подлости, то этим самым
дам возможность другим натворить тысячу подлостей. Девочка в тюльпане, — обратился Артур к Ильке, — отчего у тебя нет миллиона? Будь у тебя миллион, у меня была бы хорошенькая жена, а ты была бы графиней, исполнила бы один из советов
судьи…
В первый раз в жизни видел он так близко смерть и до последнего дыхания стоял над нею… Слезы не шли, в груди точно застыло, и голова оставалась все время деревянно-тупой. Он смог всем распорядиться, похоронил ее,
дал знать по начальству, послал несколько депеш; деньги, уцелевшие от Калерии, представил местному мировому
судье, сейчас же уехал в Нижний и в Москву добыть под залог «Батрака» двадцать тысяч, чтобы потом выслать их матери Серафимы для передачи ей, в обмен на вексель, который она ему бросила.
— Гм… Меня оскорбили, да я же еще и сидеть должен… Удивление… Надо, господин мировой
судья, по закону судить, а не умствуя. Ваша покойная маменька, Варвара Сергеевна,
дай бог ей царство небесное, таких, как Осип, сечь приказывала, а вы им поблажку
даете… Что ж из этого выйдет? Вы их, шельмов, оправдаете, другой оправдает… Куда же идти тогда жаловаться?
Часу в десятом утра два помещика, Гадюкин и Шилохвостов, ехали на выборы участкового мирового
судьи. Погода стояла великолепная. Дорога, по которой ехали приятели, зеленела на всем своем протяжении. Старые березы, насаженные по краям ее, тихо шептались молодой листвой. Направо и налево тянулись богатые луга, оглашаемые криками перепелов, чибисов и куличков. На горизонте там и сям белели в синеющей
дали церкви и барские усадьбы с зелеными крышами.
Еще недавно я участвовала в любительских спектаклях в милом Царском с моим рыцарем Трумвилем, полковыми его товарищами и знакомыми барышнями и
дамами. Но веселый, бесплатный любительский спектакль, где
судьями и ценителями являются свои же родственники и знакомые, ничто в сравнении с этим «настоящим» театром, с настоящей публикой, которую необходимо захватить своею игрою, подчинить себе, заставить поверить в искренность переживаний артиста.
Провидение не
дало ему возможности совершить над отуманенной адским снадобьем девушкой еще более гнусное преступление. Она предстала пред Всевышним
Судьей не оскверненная насилием. Она в этом смысле осталась чиста и непорочна. Грязь и позор остались только на нем, графе Свянторжецком, — тоже самозванце-графе.
Иван Флегонтович, кроме службы у мирового
судьи, работал, и у Петухова,
давая отчеты о тех или других курьезных разбирательствах у мирового
судьи.
Павел Флегонтыч (в сторону). А! понимаю… (Вслух.) Без руки Натальи Ивановны этот акт для меня все равно, что лист белой бумаги. Не о благодарности, не о векселях, явленных у маклеров и в палатах, идет речь, Софья Андреевна, а о выполнении слова, скрепленного честию вашею, честию благородной
дамы; дело идет об исполнении обета, данного у смертного одра, перед лицом
Судьи, которого протест ужасен… дело идет о счастье или несчастье целой моей жизни. Теперь и я призываю вас к ответу.
— Не
дам тебе и помолиться… Пускай в ад напутствует тебя хохот сатаны! Слышишь?.. — вскричал ужасный
судья.
Веселы показались жителям Глухова 1751 и 1752 годы. У гетмана бал сменился комедией, комедия банкетом. На семейных праздниках гетманских вино лилось рекою. Как маленький властелин, он
давал даже аудиенции старшинам после богослужения в придворной церкви, вручал торжественно пернач полковому
судье миргородскому — Остроградскому, которого производил в полковники и на приемах у себя поздравлял кого с повышением, кого с наградой.