Неточные совпадения
В университете Райский делит время, по утрам, между
лекциями и Кремлевским садом, в воскресенье
ходит в Никитский монастырь к обедне, заглядывает
на развод и посещает кондитеров Пеэра и Педотти. По вечерам сидит в «своем кружке», то есть избранных товарищей, горячих голов, великодушных сердец.
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале
лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать,
на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы
проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Я ему сказал: «Зачем же Вы
ходите на такие
лекции, как мои?» Ответ был неожиданный: «Я хочу, чтобы мне опровергли доказательства против веры в Бога».
Павел опустился — от волнения он едва стоял
на ногах; но потом, когда
лекция кончилась и профессор стал
сходить по лестнице, Павел нагнал его.
Ну, а потом? — спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты — гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений: — Для приготовления к
лекциям я буду
ходить пешком
на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать
лекции; иногда возьму с собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь.
Когда уже все начали
ходить аккуратнее
на лекции, профессор физики кончил свой курс и простился до экзаменов, студенты стали собирать тетрадки и партиями готовиться, я тоже подумал, что надо готовиться.
Буду составлять
лекции и даже вперед
проходить предметы, так что
на первом курсе буду первым и напишу диссертацию;
на втором курсе уже вперед буду знать все, и меня могут перевести прямо в третий курс, так что я восемнадцати лет кончу курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями, потом выдержу
на магистра,
на доктора и сделаюсь первым ученым в России… даже в Европе я могу быть первым ученым…
Лекция оканчивалась тем, что Колосов, вооружившись длинным тонким карандашом, показывал все отдельные части чертежа и называл их размеры: скат три фута четыре дюйма. Подъем четыре фута. Берма, заложение, эскарп, контрэскарп и так далее. Юнкера обязаны были карандашами в особых тетрадках перечерчивать изумительные чертежи Колосова. Он редко проверял их. Но случалось, внезапно
пройдя вдоль ряда парт, он останавливался, показывал пальцем
на чью-нибудь тетрадку и своим голосом без тембра спрашивал...
— «Но зачем же вы
ходите на мои
лекции, чего вы ждете от социализма?»
А жуировать совсем не значит
ходить в публичную библиотеку, посещать
лекции профессора Сеченова, защищать в педагогических и иных собраниях рефераты и проч., а просто, в переводе
на французский язык, означает: buvons, chantons, dansons et aimons! [будем пить, петь, танцевать и любить!]
Каникулы приходили к концу, скоро должны были начаться
лекции. В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода в прудах потемнела, отяжелела.
На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними. С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и падали
на землю, мелькая, как червонное золото,
на фоне темных аллей. Поля тоже пожелтели кругом, и поезда железной дороги, пролегающей в полутора верстах от академии, виднелись гораздо яснее и, казалось,
проходили гораздо ближе, нежели летом.
У крыльца стояла линейка, ожидавшая трех часов и конца
лекций, чтобы отправиться в Москву. Я
сошел со ступенек и сел в линейку. Только отъехав
на некоторое расстояние, я вдруг вспомнил, что мне совсем не надо в Москву. Тогда я соскочил
на ходу.
На меня посмотрели с удивлением, но мне было безразлично. Я оказался как раз у дорожки, где когда-то видел Урмановых вместе… Куда же мне идти? Да, я вышел с последней
лекции…
Однажды,
сходя к
лекции, Шевырев сказал мне
на лестнице: «Михаил Петрович готовит вам подарок». А так как Степан Петрович не сказал, в чем заключается подарок, то я находился в большом недоумении, пока через несколько дней не получил желтого билета
на журнал «Москвитянин».
На обороте рукою Погодина было написано: «Талантливому сотруднику от журналиста; а студент берегись! пощады не будет, разве взыскание сугубое по мере талантов полученных. Погодин».
Так же начал он
ходить и
на лекции: приходил, садился где-нибудь вдали, записывал слова профессора, а потом уходил.
Профессор кончил и
сошел с кафедры. Тогда
на месте его тотчас же появился какой-то лохматый господин и громогласно объявил, что так как профессор Павлов сослан, то распорядители порешили, что публичные
лекции сегодняшним числом прекращаются и никаких более чтений вперед уже не будет.
А их были и тогда тысячи в Латинском квартале. Они
ходили на медицинские
лекции, в анатомический театр, в кабинеты, в клиники.
Ходили — но далеко не все —
на курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И в первый же мой сезон в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Моя жизнь вне университета
проходила по материальной обстановке совсем не так, как у Телепнева. Мне пришлось сесть
на содержание в тысячу рублей ассигнациями, как тогда еще считали наши старики, что составляло неполных триста рублей, — весьма скудная студенческая стипендия в настоящее время; да и тогда это было очень в обрез, хотя слушание
лекций и стоило всего сорок рублей.
Я продолжал заниматься наукой, сочинял целый учебник,
ходил в лабораторию, последовательно перешел от специальности химика в область биологических наук, перевел с товарищем целый том"Физиологии"Дондерса, усердно посещал
лекции медицинского факультета, даже практиковал как"студент-куратор",
ходил на роды и дежурил в акушерской клинике.
Как"возделыватель"науки (cultor), студент не знал никаких стеснений; а если не попадался в кутежных и дуэльных историях, то мог совершенно игнорировать всякую инспекцию. Его не заставляли
ходить к обедне, носить треуголку, не переписывали
на лекциях или в шинельных, как делали еще у нас в недавнее время.
В последние годы в некоторых аудиториях Сорбонны у лекторов по истории литературы дамский элемент занимал собою весь амфитеатр, так что студенты одно время стали протестовать и устраивать дамам довольно скандальные манифестации. Но в те годы ничего подобного не случалось. Студенты крайне скудно посещали
лекции и в College de France и
на факультетах Сорбонны, куда должны были бы обязательно
ходить.
Мне уже нельзя было так"запоем"
ходить на лекции, как в первую мою зиму, но все-таки я удосуживался посещать всех лекторов, которые меня более интересовали. Из них к Лабуле я
ходил постоянно, вряд ли пропуская хоть одну из прекрасно изложенного курса о"Духе законов"Монтескье.
И в одном из первых я выразил свое недоумение насчет двух девиц, которых встретил
на лекции в Думе, куда молодежь стала
ходить очень усердно. Это были две типичных нигилистки. Можно было, конечно, оставить их в покое. Но не было преступлением и отнестись к ним с некоторой критикой.
В тех маскарадах, где мы встречались, с ней почти всегда
ходил высокий, франтоватый блондин, с которым и я должен был заводить разговор. Это был поляк П., сын эмигранта, воспитывавшийся в Париже, учитель французского языка и литературы в одном из венских средних заведений. Он читал в ту зиму и публичные
лекции, и
на одну из них я попал: читал по писаному, прилично, с хорошим французским акцентом, но по содержанию — общие места.
По-нынешнему, иные были бы сейчас же „бойкотированы“, так они плохо читали; мы просто не
ходили на их
лекции; но шикать, или посылать депутации, или требовать, чтобы они перестали читать, это никому и в голову не приходило!
Поступив
на «камеральный» разряд, я стал
ходить на одни и те же
лекции с юристами первого курса в общие аудитории; а
на специально камеральные
лекции, по естественным наукам, — в аудитории, где помещались музеи, и в лабораторию, которая до сих пор еще в том же надворном здании, весьма запущенном, как и весь университет, судя по тому, как я нашел его здания летом 1882 года, почти тридцать лет спустя.
Ренан, когда я много лет спустя попал в эту самую аудиторию
на его
лекции, разбирал какие-то спорные пункты библейской экзегетики и полемизировал с немецкими учеными. Он
ходил вдоль стола, около которого сидели слушатели и слушательницы, и, с книжкой в руках, горячился, высокими нотами, похожий
на жирненького аббата, со своим полным лицом и кругленьким брюшком.
На лекции разговорился и познакомился со студентом однокурсником. Нарыжный-Приходько, Павел Тимофеевич. Украинец, из новгород-северской гимназии. Кудлатая голова, очки, крупные губы,
на плечах плед,
ходит вразвалку — самый настоящий студент. Мне приятно было
ходить с ним по улицам: вот если бы Конопацкие или сестры увидели, с какими настоящими студентами я вожу компанию. Я и сам перестал стричь волосы и с нетерпением ждал, когда они волной лягут мне
на плечи.
Референт обвинял вас в незнании основных правил и приемов медицины, радовался, что вы бросили практику, убедившись в своей бездарности, называл вас не только невеждой, но и шарлатаном; Да и лгуном, потому что медики, выходят знающие, если учатся. Им и операции дают делать, и материала масса под рукой, А вы не хотели учиться,
на лекции не
ходили, оттого ничего не знаете. Да и не умны, потому что прачке, которой было вредно ее ремесло, вы должны были сказать: „Брось работу, не будь прачкой“ и т. п.
В два часа
на курсовой сцене назначена репетиция шекспировского «Сна в летнюю ночь». Теперь уже
на лекции ходить не надо: мы — практиканты-третьекурсники. Как гордо это звучит!
Много проделал он проказ, но они всегда
сходили ему с рук сравнительно легко — имя Аракчеева было для него могущественным талисманом. Впрочем, он учился хорошо, способности его были бойки, его знанием иностранных языков были все восхищены.
На лекциях закона Божьего он читал Вольтера и Руссо, хотя, правда, немного понимал их, но тогда это было современно: кто не приводил цитат из Вольтера, того считали отсталым, невеждой.
— Во-первых, я тогда был нездоров.
На лекции я не
ходил. И не потому — смею вас уверить, — что трусил. Это, надеюсь, подтвердил бы и Заплатин.
(Красный дневничок. Почерк Нинки.) — Вчера была грусть. Вместо того чтобы пойти
на лекцию,
ходила в темноте по трамвайным путям и плакала о том, что есть комсомол, партия, рациональная жизнь, материалистический подход к вещам, а я тянусь быть шарлатаном-факиром, который показывает фокусы в убогом дощатом театре.
Он
на четвертом курсе. Одна из первых
лекций в начале учебного года. Каждый год в это время появляются в университете новые лица — еще совсем юноши, робко, нетвердою походкою вступающие под своды храма наук. Как бы чем-то испуганные, чего-то конфузясь, с тетрадками в руках, сторонясь других,
ходят они по коридорам и залам; это первокурсники, находящиеся еще под свежим впечатлением гимназической скамьи.