Неточные совпадения
Ну вот, например, хоть на ту же опять тему, насчет колокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь факт-с!) я вам так,
с руками и
с ногами, и выдал, я-то,
следователь!
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический — для всех возможных
следователей — сперва начать издалека,
с пустячков, или даже
с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
Изо ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как одна английская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а со страстями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и
следователь человек-с.
— Вам следует подать объявление в полицию, —
с самым деловым видом отвечал Порфирий, — о том-с, что, известившись о таком-то происшествии, то есть об этом убийстве, — вы просите, в свою очередь, уведомить
следователя, которому поручено дело, что такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить… или там… да вам, впрочем, напишут.
Ну, так вот-с, продолжаю-с: остроумие, по-моему, великолепная вещь-с; это, так сказать, краса природы и утешение жизни, и уж какие, кажется, фокусы может оно задавать, так что где уж, кажется, иной раз угадать какому-нибудь бедненькому
следователю, который притом и сам своей фантазией увлечен, как и всегда бывает, потому тоже ведь человек-c!
Ну, а как я
с вами давеча поступил (я-то,
следователь), сам вам подсказывая и выдавая все средства к защите, сам же вам всю эту психологию подводя: «Болезнь, дескать, бред, разобижен был; меланхолия да квартальные», и все это прочее?
Да натура-то бедненького
следователя выручает-с, вот беда!
— Ну, ты!
следователь!.. Ну, да черт
с вами со всеми! — отрезал Разумихин и вдруг, рассмеявшись сам,
с повеселевшим лицом, как ни в чем не бывало, подошел к Порфирию Петровичу.
Вы вот изволите теперича говорить: улики; да ведь оно, положим, улики-с, да ведь улики-то, батюшка, о двух концах, большею-то частию-с, а ведь я
следователь, стало быть слабый человек, каюсь: хотелось бы следствие, так сказать, математически ясно представить, хотелось бы такую улику достать, чтобы на дважды два — четыре походило!
Да и увлекаться этак мне,
следователю, совсем даже неприлично: у меня вон Миколка на руках, и уже
с фактами, — там как хотите, а факты!
Дело
следователя ведь это, так сказать, свободное художество, в своем роде-с или вроде того… хе! хе! хе!..
— Так вот-с, — тихо журчавшим мягким басом говорил
следователь, — обеспокоил я вас, почтенный Клим Иванович, по делу о таинственном убийстве клиентки вашей…
Самгин нередко встречался
с ним в Москве и даже, в свое время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг той цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток, статей, запрещенных цензурой; он славился тем, что первый узнавал анекдоты из жизни министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный
следователь, подбирал все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
После полудня он сидел у
следователя в комнате
с окном во двор и видом на поленницу березовых дров.
Следователь вздохнул, погладил усы пальцем и сказал
с сожалением...
Когда Самгин проснулся, разбуженный железным громом, поручика уже не было в комнате. Гремела артиллерия, проезжая рысью по булыжнику мостовой,
с громом железа как будто спорил звон колоколов, настолько мощный, что казалось — он волнует воздух даже в комнате. За кофе
следователь объяснил, что в городе назначен смотр артиллерии, прибывшей из Петрограда, а звонят, потому что — воскресенье, церкви зовут к поздней обедне.
— Эх, Париж! Да-а! —
следователь сожалительно покачал годовой. — Был я там студентом, затем, после свадьбы, ездил
с женой, целый месяц жили. Жизнь-то, Клим Иванович, какова? Сначала — Париж, Флоренция, Венеция, а затем — двадцать семь лет — здесь. Скучный городок, а?
Следователь говорил
с паузами, и они были отвратительны.
—
Следователь, старый осел, вызывал вас, но я прекратил эту процедуру. Дельце это широкой огласке не подлежит. Вы спросите — почему? А я — не знаю. Вероятно — по глупости, возможно — по глупости, соединенной
с подлостью. Ваше здоровье!
Он перебирал каждый ее шаг, как судебный
следователь, и то дрожал от радости, то впадал в уныние и выходил из омута этого анализа ни безнадежнее, ни увереннее, чем был прежде, а все
с той же мучительной неизвестностью, как купающийся человек, который, думая, что нырнул далеко, выплывает опять на прежнем месте.
Судьба всех этих часто даже
с правительственной точки зрения невинных людей зависела от произвола, досуга, настроения жандармского, полицейского офицера, шпиона, прокурора, судебного
следователя, губернатора, министра.
Перед
следователем стоял молодой человек
с бледным лицом и жгучими цыганскими глазами.
Оказалось, что это был письмоводитель
следователя, которого привез тот
с собою.
— Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом ходил к Хохлаковой за тремя тысячами, а та не дала, и проч., и всякая эта всячина, — резко прервал Митя, — да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг тысячи появились, а? Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как не скажет, откуда взял? Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, — отчеканил вдруг Митя
с чрезвычайною решимостью.
Следователи капельку помолчали.
В существенном же явилось одно показание панов, возбудившее необыкновенное любопытство
следователей: это именно о том, как подкупал Митя, в той комнатке, пана Муссяловича и предлагал ему три тысячи отступного
с тем, что семьсот рублей в руки, а остальные две тысячи триста «завтра же утром в городе», причем клялся честным словом, объявляя, что здесь, в Мокром,
с ним и нет пока таких денег, а что деньги в городе.
Уже давно постепенно
с ответами на вопросы
следователя он становился все мрачнее и мрачнее.
— Успокойтесь, Дмитрий Федорович, — напомнил
следователь, как бы, видимо, желая победить исступленного своим спокойствием. — Прежде чем будем продолжать допрос, я бы желал, если вы только согласитесь ответить, слышать от вас подтверждение того факта, что, кажется, вы не любили покойного Федора Павловича, были
с ним в какой-то постоянной ссоре… Здесь, по крайней мере, четверть часа назад, вы, кажется, изволили произнести, что даже хотели убить его: «Не убил, — воскликнули вы, — но хотел убить!»
— Катерина Ивановна? —
с удивлением переспросил
следователь. Прокурор тоже ужасно уставился.
— Запиши сейчас… сейчас… «что схватил
с собой пестик, чтобы бежать убить отца моего… Федора Павловича… ударом по голове!» Ну, довольны ли вы теперь, господа? Отвели душу? — проговорил он, уставясь
с вызовом на
следователя и прокурора.
В соседней комнате,
с барышнями, сидел и наш молодой судебный
следователь Николай Парфенович Нелюдов, всего два месяца тому прибывший к нам из Петербурга.
— Ну-с, — сказал
следователь, — вы выхватили оружие и… и что же произошло затем?
Факт
с Гриденкой очень помнили и
следователь, и прокурор, а потому и Митину фуражку отложили и решили, что все это надо будет потом пересмотреть серьезно, да и все платье.
— Слушай, голубчик: что ты такое тогда сморозил, когда я уходил от тебя из больницы, что если я промолчу о том, что ты мастер представляться в падучей, то и ты-де не объявишь всего
следователю о нашем разговоре
с тобой у ворот? Что это такое всего? Что ты мог тогда разуметь? Угрожал ты мне, что ли? Что я в союз, что ли, в какой
с тобою вступал, боюсь тебя, что ли?
Все это самое и весь разговор наш предыдущий
с вами-с, накануне того дня вечером у ворот-с, как я вам тогда мой страх сообщил и про погреб-с, — все это я в подробности открыл господину доктору Герценштубе и
следователю Николаю Парфеновичу, и все они в протокол записали-с.
Со
следователем же познакомиться еще не успел, но, однако, встречал и его и даже говорил
с ним раз или два, оба раза о женском поле.
— Ночью пир горой. Э, черт, господа, кончайте скорей. Застрелиться я хотел наверно, вот тут недалеко, за околицей, и распорядился бы
с собою часов в пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина написал, когда пистолет зарядил. Вот она бумажка, читайте. Не для вас рассказываю! — прибавил он вдруг презрительно. Он выбросил им на стол бумажку из жилетного своего кармана;
следователи прочли
с любопытством и, как водится, приобщили к делу.
Безучастная строгость устремленных пристально на него, во время рассказа, взглядов
следователя и особенно прокурора смутила его наконец довольно сильно: «Этот мальчик Николай Парфенович,
с которым я еще всего только несколько дней тому говорил глупости про женщин, и этот больной прокурор не стоят того, чтоб я им это рассказывал, — грустно мелькнуло у него в уме, — позор!
Безличность математики, внечеловеческая объективность природы не вызывают этих сторон духа, не будят их; но как только мы касаемся вопросов жизненных, художественных, нравственных, где человек не только наблюдатель и
следователь, а вместе
с тем и участник, там мы находим физиологический предел, который очень трудно перейти
с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружавшего строя.
С большим трудом я объяснил
следователю Чека, что такое духовная культура и чем она отличается от материальной.
Нагибинское дело остановилось в неопределенном положении. За недостатком улик был выпущен и Полуянов. Выпущенный раньше Лиодор несколько раз являлся к
следователю с новыми показаниями, и его опять сажали в острог, пока не оказывалось, что все это ложь. Все внимание
следователя сосредоточивалось теперь именно на Лиодоре, который казался ему то психически ненормальным человеком, то отчаянным разбойником, смеявшимся над ним в глаза. В последний раз Лиодора к
следователю отправил сам Харитон Артемьич.
Следователя сбивало многое. Во-первых, Ечкин держал себя слишком уж спокойно и слишком
с достоинством, как настоящий крупный преступник. Ясно было, что все было устроено через Лиодора, который путался в показаниях и завирался на глазах. Но опять странно, что такой умный и дальновидный человек, как Ечкин, доверит исполнение беспутному и спившемуся Лиодору.
— Э, вздор! — успокаивал Штофф. — Черт дернул Илюшку связаться
с попом. Вот теперь и расхлебывай… Слышал, Шахма-то как отличился у
следователя? Все начистоту ляпнул. Ведь все равно не получит своих пять тысяч, толстый дурак… Ну, и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
— Ну, а что твоя деревенская баба? — спрашивала Харитина, подсаживаясь к Галактиону
с чашкой чая. — Толстеет? Каждый год рожает ребят?.. Ха-ха! Делать вам там нечего, вот и плодите ребятишек. Мамаша, какой милый этот
следователь Куковин!.. Он так смешно ухаживает за мной.
— Господин Карачунский, вы не могли, следовательно, не знать, что принимаете приисковый инвентарь только по описи, не проверяя фактически, — тянул
следователь, записывая что-то, — чем,
с одной стороны, вы прикрывали упущения и растраты казенного управления промыслами, а
с другой — вводили в заблуждение собственных доверителей, в данном случае компанию.
— Ах, Родион Потапыч! — обрадовался Кишкин. — А я-то и не узнал тебя. Давненько не видались… Когда в последний-то раз мы
с тобой встретились? Ах да, вот здесь же у
следователя. Еще ты меня страмил…
Сейчас
следователь, напримерно, ко мне: «Вы Тарас Мыльников?» — «Точно так, ваше высокородие…» — «Можете себя оправдать по делу отставного канцелярского служителя Андрона Кишкина?» — «Точно так-с…» — «А где Кишкин?» Тут уж я совсем испугался и брякнул: «Не могу знать, ваше высокородие…
Ничего не мог поделать
следователь только
с Зыковым, который стоял на своем, что ничего не знает.
Свои собственные вопросы
следователь проверял по выражению лиц Ястребова и Кишкина, которые не спускали глаз
с Родиона Потапыча.
Следователь сидел в чистой горнице и пил водку
с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез, борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д.
Следователь был пожилой лысый мужчина
с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал своей лысой прежде времени головой.
Из дела
следователь видел, что Зыков — главный свидетель, и налег на него
с особенным усердием, выжимая одно слово за другим.