Неточные совпадения
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. —
С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы
поехала к ней и
с ней повсюду. Пожалуйста,
передайте ей от меня
мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Теодор! — продолжала она, изредка вскидывая глазами и осторожно ломая свои удивительно красивые пальцы
с розовыми лощеными ногтями, — Теодор, я
перед вами виновата, глубоко виновата, — скажу более, я преступница; но вы выслушайте меня; раскаяние меня мучит, я стала самой себе в тягость, я не могла более переносить
мое положение; сколько раз я думала обратиться к вам, но я боялась вашего гнева; я решилась разорвать всякую связь
с прошедшим… puis, j’ai été si malade, я была так больна, — прибавила она и провела рукой по лбу и по щеке, — я воспользовалась распространившимся слухом о
моей смерти, я покинула все; не останавливаясь, день и ночь спешила я сюда; я долго колебалась предстать пред вас,
моего судью — paraî tre devant vous, mon juge; но я решилась наконец, вспомнив вашу всегдашнюю доброту,
ехать к вам; я узнала ваш адрес в Москве.
Тут я узнал, что дедушка приходил к нам
перед обедом и, увидя, как в самом деле больна
моя мать, очень сожалел об ней и советовал
ехать немедленно в Оренбург, хотя прежде, что было мне известно из разговоров отца
с матерью, он называл эту поездку причудами и пустою тратою денег, потому что не верил докторам.
Видя мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она
ехала поскорее к доктору; но как только я или оставался один, или хотя и
с другими, но не видал
перед собою матери, тоска от приближающейся разлуки и страх остаться
с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что
мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и
мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал к матери, как безумный, в тоске и страхе.
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть
перед Захаревскими, сел и написал им, брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит
мой товарищ,
с которым я
еду».
Перед тем, как мне
ехать на ревизию, Миропе Дмитриевне угодно было (при этом Аггей Никитич потер у себя под глоткой, как бы затем, чтобы утишить схвативший его горло спазм)… угодно было, — повторил он, — поручить всем ямщикам, всем почтальонам, чтобы они в каждой почтовой конторе говорили, что это
еду я,
мое высокоблагородие, начальник их, и чтобы господа почтмейстеры чувствовали это и понимали, так как я желаю
с них хапнуть!..
— А я вас не прощаю и не извиняю, — ответила та ему, — и скажу прямо: если вам не угодно будет дать сегодня же бумагу, которую я требую от вас, то я
еду к генерал-губернатору и расскажу ему всю
мою жизнь
с вами, — как вы развращали первого
моего мужа и подставляли ему любовниц, как потом женились на мне и прибрали к себе в руки весь капитал покойного отца, и, наконец,
передам ему те подозрения, которые имеет на вас Марфин и по которым подан на вас донос.
—
Поехать бы я вас просил, — сказал на это Тулузов, — завтра, часов в одиннадцать утра, когда господин предводитель только еще просыпается и пьет чай; вы
с ним предварительно переговорите,
передадите ему, как сами смотрите на
мое предложение, а часов в двенадцать и я явлюсь к нему!
— Мне самой очень приятно вспомнить обворожительную tete d'or. А знаете, я через месяц опять
еду в Ниццу
с моей maman. Может быть, хотите что-нибудь
передать им?
(Прим. автора)] У нас же в семье такой драгоценности не было, да и притом я должен был совершить
мое рождественское путешествие не на своих лошадях, а
с тетушкою, которая как раз
перед святками продала дом в Орле и, получив за него тридцать тысяч рублей,
ехала к нам, чтобы там, в наших краях, купить давно приторгованное для нее
моим отцом имение.
— Послушайте, может быть, вы все-таки доскажете, что было дальше? — спросил я через некоторое время, видя, что
мой спутник задумался и как будто забыл о своем рассказе, глядя прямо
перед собой на освещенные солнцем горы нашего берега. Реки
с ледоходом теперь не было видно. Мы
ехали лугом, впереди плелись
мои спутники, о чем-то весело балагуря
с своим ямщиком.
Едем мы тихо: сначала нас держали неистовые морозные метели, теперь держит Михайло Иванович. Дни коротки, но ночи светлы, полная луна то и дело глядит сквозь морозную мглу, да и лошади не могут сбиться
с проторенной «по торосу» узкой дороги. И однако, сделав станка два или три,
мой спутник, купчина сырой и рыхлый, начинает основательно разоблачаться
перед камельком или железной печкой, без церемонии снимая
с себя лишнюю и даже вовсе не лишнюю одежду.
— Я? В пространство. Такое у меня в голове столпотворение, что я и сам не разберу, куда я
еду. Везет судьба, ну и
еду. Ха-ха… Голубчик, видали ли вы когда-нибудь счастливых дураков? Нет? Так вот глядите!
Перед вами счастливейший из смертных! Да-с! Ничего по
моему лицу не заметно?
На именины
мои, одиннадцатого ноября, сестра Юля
передала мне в письме поздравление
с днем ангела от Любы. Всколыхнулись прежние настроения, ожила вера, что не все уже для меня погибло, сладко зашевелились ожидания скорой встречи: на святки мы
ехали домой. Все бурливее кипело в душе вдохновение. Писал стихов все больше.
Сам-то,муж
мой, то есть, строго наказывал
перед тем, как
ехать в магазин (у нас фруктовый магазин, знаете), учительницу постепеннее да построже нанять, чтобы
с моими Гусынями справляться.
— Я коммивояжер Генрих Бораль, родом из Тулузы, был по торговым делам в Англии, возвращаюсь во Францию. У меня Англии,
перед самым
моим отъездом украли бумажник
с бумагами — паспортом и деньгами… Я думал отсюда послать в Лионский кредит чек к учету и по присылке денег
ехать дальше… Теперь же, чтобы заплатить в гостинице, я хотел продать жемчужную булавку.