Неточные совпадения
— Смотри, не хвастай силою, —
Сказал
мужик с одышкою,
Расслабленный, худой
(Нос вострый, как у мертвого,
Как грабли руки тощие,
Как спицы
ноги длинные,
Не человек — комар).
Мужик этот
с длинною талией принялся грызть что-то в стене, старушка стала протягивать
ноги во всю длину вагона и наполнила его черным облаком; потом что-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом красный огонь ослепил глаза, и потом всё закрылось стеной.
— Идите, идите, вы найдете дорогу на мельницу! — крикнул Левин и, оглянувшись,
с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми
ногами и держа ружье в вытянутой руке, выбирался из болота к
мужикам.
— Должно дома, — сказал
мужик, переступая босыми
ногами и оставляя по пыли ясный след ступни
с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей — страсть…. Чего ты? — Он обернулся к кричавшему ему что-то от телеги парню. — И то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи будете?..
Заревела на выгонах облезшая, только местами еще неперелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим
с отпечатками босых
ног тропинкам, затрещали на пруду веселые голоса баб
с холстами, и застучали по дворам топоры
мужиков, налаживающих сохи и бороны.
Махая всё так же косой, он маленьким, твердым шажком своих обутых в большие лапти
ног влезал медленно на кручь и, хоть и трясся всем телом и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускал на пути ни одной травинки, ни одного гриба и так же шутил
с мужиками и Левиным.
По случаю несколько раз уже повторяемых выражений восхищения Васеньки о прелести этого ночлега и запаха сена, о прелести сломанной телеги (ему она казалась сломанною, потому что была снята
с передков), о добродушии
мужиков, напоивших его водкой, о собаках, лежавших каждая у
ног своего хозяина, Облонский рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он был прошлым летом.
— А вот что! — сказал барин, очутившийся на берегу вместе
с коропами и карасями, которые бились у
ног его и прыгали на аршин от земли. — Это ничего, на это не глядите; а вот штука, вон где!.. А покажите-ка, Фома Большой, осетра. — Два здоровых
мужика вытащили из кадушки какое-то чудовище. — Каков князек? из реки зашел!
Да ты смотри себе под
ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы
мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то что
с палкой в руке говорить: «Учись!» Черт знает,
с которого конца начинают!..
А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых
мужиках и солдатах,
с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые
ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия
с ужасным мотивом…
Однажды, в его присутствии, Василий Иванович перевязывал
мужику раненую
ногу, но руки тряслись у старика, и он не мог справиться
с бинтами; сын ему помог и
с тех пор стал участвовать в его практике, не переставая в то же время подсмеиваться и над средствами, которые сам же советовал, и над отцом, который тотчас же пускал их в ход.
К довершению всего,
мужики начали между собою ссориться: братья требовали раздела, жены их не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на
ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто
с избитыми рожами, в пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку
с мужскою бранью.
Мужик,
с деревянной
ногою, ловит несуществующего сома.
Уже смеркалось, когда явился веселый, румяный Фроленков и
с ним трое
мужиков: один — тоже высокий, широколобый, рыжий, на деревянной
ноге,
с палочкой в мохнатой лапе, суровое, носатое лицо окружено аккуратно подстриженной бородой, глаза спрятаны под густыми бровями, на его могучей фигуре синий кафтан; другой — пониже ростом, лысый, седобородый, курносый, в полукафтанье на вате, в сапогах из какой-то негнущейся кожи, точно из кровельного железа.
Над крыльцом дугою изгибалась большая, затейливая вывеска, — на белом поле красной и синей краской были изображены:
мужик в странной позе — он стоял на одной
ноге, вытянув другую вместе
с рукой над хомутом, за хомутом — два цепа; за ними — большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица
с парнем; пожимая друг другу руки, они целовались.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый
мужик с деревянной
ногой заступил ему дорогу.
— Это — Кубасов, печник, он тут у них во всем — первый. Кузнецы, печники, плотники — они, все едино, как фабричные, им — плевать на законы, — вздохнув, сказал
мужик, точно жалея законы. — Происшествия эта задержит вас, господин, — прибавил он, переступая
с ноги на
ногу, и на жидком лице его появилась угрюмая озабоченность, все оно как-то оплыло вниз, к тряпичной шее.
Мужик с чугунными
ногами проворчал, ковыряя пальцем гнилую ступень...
Клим вышел на террасу, перед нею стоял
мужик с деревянной
ногой и, подняв меховое лицо свое, говорил, упрашивая...
Он мотнул головой и пошел прочь, в сторону, а Самгин, напомнив себе: «Слабоумный», — воротился назад к дому, чувствуя в этой встрече что-то нереальное и снова подумав, что Марину окружают странные люди. Внизу, у конторы, его встретили вчерашние
мужики, но и лысый и
мужик с чугунными
ногами были одеты в добротные пиджаки, оба — в сапогах.
На восходе солнца Клим стоял под ветлами у мельничной плотины, слушая, как
мужик с деревянной
ногой вполголоса, вдохновенно рассказывает...
— И я знаю, что вы — спелись! Ну, и — будете плакать, — он матерно выругался, встал и ушел, сунув руки в карманы.
Мужик с чугунными
ногами отшвырнул гнилушку и зашипел...
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить
ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву.
С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и вышел на дорогу. По этой крутой и опасной горе ездили мало, больше
мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда, в телегах, на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
Телега ехала
с грохотом, прискакивая; прискакивали и
мужики; иной сидел прямо, держась обеими руками за края, другой лежал, положив голову на третьего, а третий, опершись рукой на локоть, лежал в глубине, а
ноги висели через край телеги.
Старик вытянул свою темно-бурую, сморщенную шею, криво разинул посиневшие губы, сиплым голосом произнес: «Заступись, государь!» — и снова стукнул лбом в землю. Молодой
мужик тоже поклонился. Аркадий Павлыч
с достоинством посмотрел на их затылки, закинул голову и расставил немного
ноги.
— Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих
ногах, — у меня там
мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы
с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
Несколько
мужиков в пустых телегах попались нам навстречу; они ехали
с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая
ногами на воздухе; но при виде нашей коляски и старосты внезапно умолкли, сняли свои зимние шапки (дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний.
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед
мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь,
с трудом топотал и шаркал ослабевшими
ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего не могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Оглянувшись, Анфим так и обомлел. По дороге бежал Михей Зотыч, а за ним
с ревом и гиком гналась толпа
мужиков. Анфим видел, как Михей Зотыч сбросил на ходу шубу и прибавил шагу, но старость сказывалась, и он начал уставать. Вот уже совсем близко разъяренная, обезумевшая толпа. Анфим даже раскрыл глаза, когда из толпы вылетела пара лошадей Ермилыча, и какой-то
мужик, стоя в кошевой на
ногах, размахивая вожжами, налетел на Михея Зотыча.
Дед стоял, выставив
ногу вперед, как
мужик с рогатиной на картине «Медвежья охота»; когда бабушка подбегала к нему, он молча толкал ее локтем и
ногою. Все четверо стояли, страшно приготовившись; над ними на стене горел фонарь, нехорошо, судорожно освещая их головы; я смотрел на всё это
с лестницы чердака, и мне хотелось увести бабушку вверх.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное лицо,
с мягким выражением серых глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к лицу и вискам молодой женщины: она чувствовала, что в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала
с этим
мужиком на одну арену, на равной
ноге, и он, «хлоп», победил.
Он не кричал на
мужиков, не топал
ногами, не приходил в неистовство, как, бывало, Лука Назарыч, а держал себя совершенно бесстрастно, как доктор
с пациентами.
Прослезился и Петр Елисеич, когда
с ним стали прощаться
мужики и бабы. Никого он не обидел напрасно, — после старого Палача при нем рабочие «свет увидели». То, что Петр Елисеич не ставил себе в заслугу, выплыло теперь наружу в такой трогательной форме. Старый Тит Горбатый даже повалился приказчику в
ноги.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние
ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили
с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни
мужики.
Он взмахнул глазами; перед ним, у самой почти головы его, стоял высокий
мужик,
с усами,
с бородой, но обритый и
с кандалами на руках и на
ногах.
Это был огромный
мужик,
с страшно загорелым лицом и шеей, так что шивороток у него был почти в воспалительном состоянии; на
ногах у него были кожаные башмаки, привязанные крепко увитыми на голенях ремнями; кафтан серый и в заплатах, и от всего его пахнуло сильно сыростью, точно от гриба какого-нибудь.
— Ужасно как трудно нам, духовенству,
с ним разговаривать, — начал он, — во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало, сядет на маленькую лошаденку, а
мужикам и бабам велит платки под
ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из себя представляет.
Когда
мужики начали кланяться этому замороженному холопу в
ноги, m-r Чарльз величественно пожал плечами и
с презрением улыбнулся над унижавшейся перед ним бесхарактерной «русской скотиной».
Все шумно поднялись
с своих мест и продолжали спорить уже стоя, наступая все ближе и ближе на Родиона Антоныча, который, весь красный и потный, только отмахивался обеими руками. «А Прейн еще предлагает привести сюда
мужиков…» — думал
с тоской бедный Ришелье, чувствуя, как почва начинает колебаться у него под
ногами.
—
Мужик спокойнее на
ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А
мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя
с места. Вон мать пришла!
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно.
Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом
с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под
ноги себе.
Затем мы встречаемся
с общиной, которая не только не защищает деревенского
мужика от внешних и внутренних неурядиц, но сковывает его по рукам и
ногам.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам
с гвоздями, в которые обуты были ее
ноги, она скорей походила на
мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
Дальнейшая очередь была за мной. Но только что я приступил к чтению"Исторической догадки": Кто были родители камаринского
мужика? — как послышался стук в наружную дверь. Сначала стучали легко, потом сильнее и сильнее, так что я, переполошенный, отворил окно, чтоб узнать, в чем дело. Но в ту самую минуту, как я оперся на подоконник, кто-то снаружи вцепился в мои руки и сжал их как в клещах. И в то же время, едва не сбив меня
с ног, в окно вскочил мужчина в кепи и при шашке.
Бабушка принесла на руках белый гробик, Дрянной
Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом
с черными досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и
ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
По воскресеньям молодежь ходила на кулачные бои к лесным дворам за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и
мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против города знаменитого бойца — мордвина, великана,
с маленькой головой и больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя
ноги, и добродушно вызывал...
В базарные дни, среду и пятницу, торговля шла бойко, на террасе то и дело появлялись
мужики и старухи, иногда целые семьи, всё — старообрядцы из Заволжья, недоверчивый и угрюмый лесной народ. Увидишь, бывало, как медленно, точно боясь провалиться, шагает по галерее тяжелый человек, закутанный в овчину и толстое, дома валянное сукно, — становится неловко перед ним, стыдно.
С великим усилием встанешь на дороге ему, вертишься под его
ногами в пудовых сапогах и комаром поешь...
В белом тумане — он быстро редел — метались, сшибая друг друга
с ног, простоволосые бабы, встрепанные
мужики с круглыми рыбьими глазами, все тащили куда-то узлы, мешки, сундуки, спотыкаясь и падая, призывая бога, Николу Угодника, били друг друга; это было очень страшно, но в то же время интересно; я бегал за людьми и все смотрел — что они делают?
Когда они шли
с дровами, матросы хватали их за груди, за
ноги, бабы визжали, плевали на
мужиков; возвращаясь назад, они оборонялись от щипков и толчков ударами носилок. Я видел это десятки раз — каждый рейс: на всех пристанях, где грузили дрова, было то же самое.
Ахилла, держа на себе черта
с такою же легкостью,
с какою здоровый
мужик несет сноп гороху, сделал несколько шагов назад на кладбище и, разбежавшись, прыгнул через канаву, но лукавый черт воспользовался этим мгновением и ловко обвил своими
ногами разметанные по воздуху
ноги дьякона в тот самый момент, когда оба они были над канавой. Неожиданно опутанный Ахилла потерял баланс и рухнул вместе
с своею ношей в холодную студень канавы.