Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою
татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку.
Неточные совпадения
Все припасы для обеда были закуплены с вечера в
татарской деревне, не забыли и овса, а свежей, сейчас накошенной травы для
лошадей купили у башкирцев.
Наконец доплелись мы до какой-то
татарской деревушки, где надобно было переменить
лошадей, для заготовления которых ехал впереди кучер Степан.
Погода стояла мокрая или холодная, останавливаться в поле было невозможно, а потому кормежки и ночевки в чувашских, мордовских и
татарских деревнях очень нам наскучили; у татар еще было лучше, потому что у них избы были белые, то есть с трубами, а в курных избах чуваш и мордвы кормежки были нестерпимы: мы так рано выезжали с ночевок, что останавливались кормить
лошадей именно в то время, когда еще топились печи; надо было лежать на лавках, чтоб не задохнуться от дыму, несмотря на растворенную дверь.
Вечером опять повторилось то же событие, то есть мы остановились переменять
лошадей, вышли, только уж не в чистую
татарскую, а в гадкую мордовскую избу.
Зевая, почесываясь и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер двери. Узкие улицы
татарского базара были погружены в густую темно-синюю тень, которая покрывала зубчатым узором всю мостовую и касалась подножий домов другой, освещенной стороны, резко белевшей в лунном свете своими низкими стенами. На дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с верхнего шоссе, доносился звонкий и дробный топот
лошади, бежавшей иноходью.
Почти половину населения слободки составляли татары, которые смотрели на этот сезон с своей особой точки зрения. Мерзлая земля не принимает следов, а сыпучий снег, переносимый ветром с места на место, — тем более… Поэтому то и дело, выходя ночью из своей юрты, я слышал на
татарских дворах подозрительное движение и тихие сборы… Фыркали
лошади, скрипели полозья, мелькали в темноте верховые… А наутро становилось известно о взломанном амбаре «в якутах» или ограблении какого-нибудь якутского богача.
В спокойное время это было не особенно опасно, но теперь якуты могли счесть
лошадь татарской…
На следующей станции мы переменили
лошадей в таком селении, которое своими жителями произвело на меня необыкновенное впечатление: это были татары, перекрещенные в православное вероисповедание, как мне сказали, еще при царе Иване Васильевиче; и мужчины и женщины одевались и говорили по-русски; но на всей их наружности лежал отпечаток чего-то печального и сурового, чего-то потерянного, бесприютного и беспорядочного; и платье на них сидело как-то не так, и какая-то робость была видна во всех движениях; они жили очень бедно, тогда как вокруг и
татарские, и русские, и мордовские, и чувашские деревни жили зажиточно.
Сидит Жилин за татарином, покачивается, тычется лицом в вонючую
татарскую спину. Только и видит перед собой здоровенную
татарскую спину, да шею жилистую, да бритый затылок из-под шапки синеется. Голова у Жилина разбита, кровь запеклась над глазами. И нельзя ему ни поправиться на
лошади, ни кровь обтереть. Руки так закручены, что в ключице ломит.
Приехали в аул [Аул —
татарская деревня. (Примеч. Л. Н. Толстого.)]. Послезли с
лошадей татары, собрались ребята
татарские, окружили Жилина, пищат, радуются, стали каменьями пулять в него.
Дело вообще было счастливо: казаки, слышно было, сделали славную атаку и взяли три
татарских тела; пехота запаслась дровами и потеряла всего человек шесть ранеными; в артиллерии выбыли из строя всего один Веленчук и две
лошади.