В Ново-Михайловке
телеграфная станция, школа, казарма для богадельщиков и остов недостроенной деревянной церкви. Есть пекарня, где пекут хлеб для каторжных, занятых дорожными работами в районе Ново-Михайловки; пекут, должно быть, без всякого контроля со стороны начальства, так как хлеб здесь отвратительный.
В 20 верстах от Кронштадта есть возвышенность, усыпанная красным песком и именуемая Красной горкой. На ней была построена
телеграфная станция, и на этой Красной горке женятся одни только телеграфисты. Кстати анекдот. Один немец, член нашей Академии наук, переводя что-то с русского на немецкий, фразу: «он женился на Красной горке», перевел таким образом: «Er heiratete die m-lle Krasnaja Gorka» [«Он женился на m-lle Красная Горка» (нем.).].
Уже есть четыре улицы и площадь, на которой, как предполагают, со временем будут выстроены церковь,
телеграфная станция и дом смотрителя поселений.
Неточные совпадения
В 1906 году в посту Ольги была небольшая деревянная церковь, переселенческая больница, почтово-телеграфная
станция и несколько мелочных лавок.
Походив, по крайней мере, с два часа, я заметил, что от
станции куда-то вправо от линии шли
телеграфные столбы и через полторы-две версты оканчивались у белого каменного забора; рабочие сказали, что там контора, и наконец я сообразил, что мне нужно именно туда.
«А ведь это я на
станцию еду! — подумал мельник, когда из-за холма показалась линия
телеграфных столбов.
Малахин выкладывает перед ним бланки, почтовые и
телеграфные расписки, счета… Что ему нужно от жандарма, он сам определенно не знает; ему хочется описать в протоколе не какой-нибудь отдельный эпизод, а все свое путешествие, все свои убытки, разговоры с начальниками
станций, описать длинно и язвительно.
Зима. Поздняя ночь. Я сижу на казенном клеенчатом диване в
телеграфной комнате захолустной пограничной
станции. Мне дремлется. Тихо, точно в лесу. Я слышу, как шумит кровь у меня в ушах, а четкое постукивание аппарата напоминает мне о невидимом дятле, который где-то высоко надо мною упорно долбит сосновый ствол.
А в России и Сибири все железные дороги уже стали. В Харбине выдавались билеты только до
станции Маньчжурия, Вскоре прекратилось и
телеграфное сообщение с Россией. Была в полном разгаре великая октябрьская забастовка. Слухи доходили смутные и неопределенные. Рассказывали, что во всех городах идет резня, что Петербург горит, что уже подписана конституция.
Мы укладывались спать в нашем сарайчике. Из штаба принесли приказ: завтра на заре идти на
станцию Каюань, в тридцати пяти верстах севернее Телина. Воротился с вокзала засидевшийся там Брук и сообщил, что на вокзале паника: снимают почтовые ящики и
телеграфные аппараты, все бегут; японцы подступают к Телину.
Мы двинулись к железной дороге и пошли вдоль пути на юг. Валялись разбитые в щепы
телеграфные столбы, по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам по пакету. Это был приказ из корпуса. В нем госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со
станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться на прежнее место стоянки к
станции Суятунь.