Неточные совпадения
Всколебалась вся
толпа. Сначала пронеслось по всему берегу молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг
поднялись речи, и весь заговорил берег.
Толпа разбрелась тут же праздновать избранье, и
поднялась гульня, какой еще не видывали дотоле Остап и Андрий.
Через несколько минут он растянулся на диване и замолчал; одеяло на груди его волнообразно
поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел на крупный, вздернутый нос, на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред
толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные
толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы
поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Когда арестованные, генерал и двое штатских,
поднялись на ступени крыльца и следом за ними волною хлынули во дворец люди, — озябший Самгин отдал себя во власть
толпы, тотчас же был втиснут в двери дворца, отброшен в сторону и ударил коленом в спину солдата, — солдат, сидя на полу, держал между ног пулемет и ковырял его каким-то инструментом.
Пришлось самому тащить два тяжелых чемодана, шагать подземным коридором в
толпе сердитых людей,
подниматься с ними вверх по лестнице.
Толпа заколебалась;
поднялся говор, как внезапный шум волн, и шел crescendo.
Огромные холмы с белым гребнем, с воем толкая друг друга, встают, падают, опять встают, как будто
толпа вдруг выпущенных на волю бешеных зверей дерется в остервенении, только брызги, как дым,
поднимаются да стон носится в воздухе.
По лестнице в это время
поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая
толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров с женой, потом сдал ее с рук на руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и поднял в знак удивления плечи.
Проезжая однажды верхом по соседней деревне, Чертопханов услыхал мужичий гам и крик
толпы около кабака. Посреди этой
толпы, на одном и том же месте, беспрестанно
поднимались и опускались дюжие руки.
«Видишь ли, Прохоров, — сказал бригадир от имени всей честной компании, — все мы
поднялись на твое приглашение; остались дома только те, которым уже невмочь, которые совсем развалились да у кого остались одни кости без кожи, но и тут один не утерпел — так хотелось ему побывать у тебя…» В эту минуту маленький скелет продрался сквозь
толпу и приближился к Адриану.
Староста обратился к
толпе, спрашивая, кто говорил? но все молчали; вскоре в задних рядах
поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и хотел было их уговаривать. «Да что на него смотреть, — закричали дворовые, — ребята! долой их!» — и вся
толпа двинулась. Шабашкин и другие члены поспешно бросились в сени и заперли за собою дверь.
Разговор шел деловой: о торгах, о подрядах, о ценах на товары. Некоторые из крестьян поставляли в казну полотна, кожи, солдатское сукно и проч. и рассказывали, на какие нужно
подниматься фортели, чтоб подряд исправно сошел с рук. Время проходило довольно оживленно, только душно в комнате было, потому что вся семья хозяйская считала долгом присутствовать при приеме. Даже на улице скоплялась перед окнами значительная
толпа любопытных.
Тут Черевик хотел было потянуть узду, чтобы провести свою кобылу и обличить во лжи бесстыдного поносителя, но рука его с необыкновенною легкостью ударилась в подбородок. Глянул — в ней перерезанная узда и к узде привязанный — о, ужас! волосы его
поднялись горою! — кусок красного рукава свитки!..Плюнув, крестясь и болтая руками, побежал он от неожиданного подарка и, быстрее молодого парубка, пропал в
толпе.
На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату
толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом —
подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.
Подъезжает в день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков в белых штанах и расшитом «благотворительном» мундире «штатского генерала», входит в вестибюль, сбрасывает на руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с вельможной важностью треуголкой дежурящему в вестибюле участковому приставу,
поднимается по лестнице в
толпе дам и почетных гостей.
Когда
поднялась Аннушка,
толпа поденщиц уже была обыскана и, разделившись на две партии, с говором расходилась на плотине, — кержанки шли в свой Кержацкий конец, а мочегане в Туляцкий и Хохлацкий.
Вдруг
поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная
толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в землю.
В этот момент
толпа на улице глухо загудела, точно по живой человеческой ниве гулкой волной прокатилась волна. «Едет!.. Едет!..» —
поднялось в воздухе, и Студеная улица зашевелилась от начала до конца, пропуская двух верховых, скакавших к господскому дому на взмыленных лошадях во весь опор. Это и были давно ожидаемые всеми загонщики, молодые крестьянские парни в красных кумачных рубахах.
Но главное внимание Родиона Антоныча было занято улицей, где гудела десятитысячная
толпа и время от времени нестройными вспышками
поднималось «ура»; он постоянно подбегал к окошку и зорко вглядывался в море голов, отыскивая кого-то глазами.
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но
толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь
толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа. И еще
толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая
подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
Стало тихо, чутко. Знамя
поднялось, качнулось и, задумчиво рея над головами людей, плавно двинулось к серой стене солдат. Мать вздрогнула, закрыла глаза и ахнула — Павел, Андрей, Самойлов и Мазин только четверо оторвались от
толпы.
Сотские остановились перед
толпой, она все росла быстро, но молча, и вот над ней вдруг густо
поднялся голос Рыбина...
Он снова пошел сквозь
толпу, но теперь сзади него возникал глухой ропот, и чем глубже уходила его фигура, тем выше
поднимались крики.
Порой, в минуты этих проблесков сознания, когда до слуха его долетало имя панны с белокурою косой, в сердце его
поднималось бурное бешенство; глаза Лавровского загорались темным огнем на бледном лице, и он со всех ног кидался в
толпу, которая быстро разбегалась.
На этом colloquium был прерван. Далее я ничего не мог разобрать, потому что в хлеву
поднялся такой гвалт, что до слуха моего лишь смутно долетало: «правда ли, что в университете…», «правда ли, что на женских курсах…» В одно мгновение ока Правда была опутана целой сетью дурацки предательских подвохов, причем всякая попытка распутать эту сеть встречалась чавканьем свиньи и грохотом
толпы: давай, братцы, ее своим судом судить… народным!!
Артист поднял смычок и — все мгновенно смолкло. Заколебавшаяся
толпа слилась опять в одно неподвижное тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные; от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова
поднималась, нос вздергивался выше: они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул
толпы, как народная молва…
Поднялся смех, ропот;
толпа стеснилась, стали ругаться, дошло бы и до побоев, если бы не подоспела полиция.
Подобно грому прокатились слова от
толпы до
толпы, пронеслися до самых отдаленных костров, и все
поднялось и закипело, и все обступили курень, где Серебряный сидел в жарком разговоре с Перстнем.
Тогда вся пестрая
толпа сокольников рассеялась по полю. Иные с криком бросились в перелески, другие поскакали к небольшим озерам, разбросанным как зеркальные осколки между кустами. Вскоре стаи уток
поднялись из камышей и потянулись по воздуху.
Кое-как, наконец,
поднялись и спустились к реке, едва волоча ноги. В
толпе тотчас же появились и «распорядители», по крайней мере на словах. Оказалось, что барку не следовало рубить зря, а надо было по возможности сохранить бревна и в особенности поперечные кокоры, [Кокора — комлевая часть ствола с корнем клюкою, с коленом; использовалась при строительстве барок.] прибитые по всей длине своей ко дну барки деревянными гвоздями, — работа долгая и скучная.
Поэтому он даже вздохнул с облегчением и с радостной доверчивостью
поднялся навстречу добродушному Джону Келли, который шел к нему, расталкивая
толпу.
Перед ним
поднялось что-то огромное и дикое,
поднялось, навалилось — и полисмен Гопкинс упал на землю, среди
толпы, которая вся уже волновалась и кипела…
Но однажды,
поднявшись к старцу Иоанну и оглянув
толпу, он заметил в ней одинокий, тёмный глаз окуровского жителя Тиунова: прислонясь к стволу сосны, заложив руки за спину, кривой, склонив голову набок, не отрываясь смотрел в лицо старца и шевелил тёмными губами. Кожемякин быстро отвернулся, но кривой заметил его и дружелюбно кивнул.
Кто-то закричал, что он умирает:
поднялся ужаснейший вой; но более всех ревел Фалалей, стараясь пробиться сквозь
толпу барынь к Фоме Фомичу, чтобы немедленно поцеловать у него ручку…
— Толкуй! — крикнул Лука, скидывая портки. Он живо разделся, перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил в воду, обмакнулся и, вразмашку кидая белыми руками и высоко поднимая спину из воды и отдувая поперек течения, стал перебивать Терек к отмели.
Толпа казаков звонко, в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали в объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка
поднялся на отмели, нагнулся над телом, ворохнул его раза два. — Как есть мертвый! — прокричал оттуда резкий голос Луки.
И вот видит он во сне города Киев с угодниками и
толпами богомольцев, Ромен с купцами и товарами, видит Одест и далекое синее море с белыми парусами, и город Царьград с золотыми домами и белогрудыми, чернобровыми турчанками, куда он летит,
поднявшись на каких-то невидимых крыльях.
Толпа вылилась на площадь потоком масла и как-то сразу образовала круг, и вот эта женщина — черная, как облачная ночь, — вдруг вся, как бы
поднявшись на воздух, поплыла ко Христу, а подойдя почти вплоть к нему, остановилась, сбросила капюшон с головы, и облаком опустился плащ к ногам ее.
Дома
поднимались по горе густою, красивой
толпой всё выше, на самом гребне горы они вытянулись в ровную линию и гордо смотрели оттуда через реку.
Крик его, как плетью, ударил
толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец
поднялся на ноги, шагнул к мёртвой жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Втискиваю голову в чьи-то ноги на эстраде,
поднимаюсь, упершись на руках, вползаю между стоящих, потратив на этот гимнастический прием всю силу, задыхаюсь, прижимаясь к стене. За
толпой его не видно. Натыкаюсь у стены на обрубок, никем, должно быть, не замеченный. Еще усилие — и я стою на нем, выше всех на голову.
Его жест смутил Фому, он
поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей
толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило в его душе, определилось в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные плечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему…
У горного берега стояли на якорях две порожние баржи, высокие мачты их,
поднявшись в небо, тревожно покачивались из стороны в сторону, выписывая в воздухе невидимый узор. Палубы барж загромождены лесами из толстых бревен; повсюду висели блоки; цепи и канаты качались в воздухе; звенья цепей слабо брякали…
Толпа мужиков в синих и красных рубахах волокла по палубе большое бревно и, тяжело топая ногами, охала во всю грудь...
Толпа загалдела. На ходока посыпались упреки и ругательства, но он только моргал глазами и отмахивался бессильным жестом рук. К этой артели присоединились другие, и в воздухе
поднялся какой-то стон от взрыва общего негодования. Тут же толклись чердынцы, кунгуряки, соликамцы и тоже галдели и ругались, размахивая руками.
Отчего они тогда казались нам невероятны?.. а теперь! — русские дворяне гибнут и скрываются в лесах от простого казака, подлого самозванца, и
толпы кровожадных разбойников!.. все, которые доселе готовы были целовать наши подошвы, теперь
поднялись на нас… о змеи!
Во второй раз пропел священник, и хор подхватил стройно и радостно «Во Иордане». Наконец, в третий раз
поднялся крест над
толпой и вдруг, брошенный рукой священника, полетел, описывая блестящую дугу в воздухе, и звонко упал в море.
Все произошло быстро, как один миг. Сашкина скрипка высоко
поднялась, быстро мелькнула в воздухе, и — трах! — высокий человек в папахе качнулся от звонкого удара по виску. Скрипка разлетелась в куски. В руках у Сашки остался только гриф, который он победоносно подымал над головами
толпы.
Толпа садится на коней;
При свете гаснущих огней
Мелькают сумрачные лица.
Так опоздавшая станица
Пустынных белых журавлей
Вдруг
поднимается с полей…
Смех, клики, ропот, стук и ржанье!
Всё дышит буйством и войной!
Во всем приличия незнанье,
Отвага дерзости слепой.
Сказал, и шумною
толпоюПоднялся табор кочевой
С долины страшного ночлега,
И скоро все в дали степной
Сокрылось.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый пол. Руки он сложил на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы
толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех
поднимался голос варщика Никиты...