Неточные совпадения
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию.
Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на
том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
"Водка, — говорилось в
том указе, — не токмо не вселяет веселонравия, как многие полагают, но, при довольном употреблении, даже отклоняет от оного и порождает
страсть к убивству.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не было в
то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных
страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
Но чем более рос высокодаровитый юноша,
тем непреоборимее делалась врожденная в нем
страсть.
Как нарочно, это случилось в
ту самую пору, когда
страсть к законодательству приняла в нашем отечестве размеры чуть-чуть не опасные; канцелярии кипели уставами, как никогда не кипели сказочные реки млеком и медом, и каждый устав весил отнюдь не менее фунта.
По-видимому, эта женщина представляла собой тип
той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорается
страстью, но чувствует, что все его существо потихоньку тает.
Несмотря на
то, что вся внутренняя жизнь Вронского была наполнена его
страстью, внешняя жизнь его неизменно и неудержимо катилась по прежним, привычным рельсам светских и полковых связей и интересов.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими
страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия
того, что есть добро, без объяснения зла нравственного».
— Да, но зато, как часто счастье браков по рассудку разлетается как пыль именно оттого, что появляется
та самая
страсть, которую не признавали, — сказал Вронский.
Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на
то, что, казалось, презирал всякое чувство, — один, казалось Вронскому, мог понимать
ту сильную
страсть, которая теперь наполнила всю его жизнь.
— Должно дома, — сказал мужик, переступая босыми ногами и оставляя по пыли ясный след ступни с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей —
страсть…. Чего ты? — Он обернулся к кричавшему ему что-то от телеги парню. — И
то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи будете?..
Анна готовилась к этому свиданью, думала о
том, чтò она скажет ему, но она ничего из этого не успела сказать: его
страсть охватила ее. Она хотела утишить его, утишить себя, но уже было поздно. Его чувство сообщилось ей. Губы ее дрожали так, что долго она не могла ничего говорить.
— Ты во многом переменился с
тех пор, как женился, и к лучшему, — сказал Сергей Иванович, улыбаясь Кити и, очевидно, мало интересуясь начатым разговором, — но остался верен своей
страсти защищать самые парадоксальные
темы.
Не нравилось ей тоже
то, что по всему, что она узнала про эту связь, это не была
та блестящая, грациозная светская связь, какую она бы одобрила, но какая-то Вертеровская, отчаянная
страсть, как ей рассказывали, которая могла вовлечь его в глупости.
Он чувствовал всю мучительность своего и её положения, всю трудность при
той выставленности для глаз всего света, в которой они находились, скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать о других тогда, когда
страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали оба всем другом, кроме своей любви.
Остальную часть вечера я провел возле Веры и досыта наговорился о старине… За что она меня так любит, право, не знаю!
Тем более что это одна женщина, которая меня поняла совершенно, со всеми моими мелкими слабостями, дурными
страстями… Неужели зло так привлекательно?..
И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для
того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их
страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником!
Говорит он скоро и вычурно: он из
тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные
страсти и исключительные страдания.
Но ничуть не бывало! Следовательно, это не
та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная
страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели,
то есть конца.
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец
тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря.
Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для
того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и
страстями с
теми, которых судьба дала ему в товарищи.
Платон Михалыч Платонов был Ахиллес и Парид [Так в рукописи. Следует: Парис.] вместе: стройное сложение, картинный рост, свежесть — все было собрано в нем. Приятная усмешка с легким выраженьем иронии как бы еще усиливала его красоту. Но, несмотря на все это, было в нем что-то неоживленное и сонное.
Страсти, печали и потрясения не навели морщины на девственное, свежее его лицо, но с
тем вместе и не оживили его.
Кроме
страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в
том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди.
Таков уже русский человек:
страсть сильная зазнаться с
тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений.
И, может быть, в сем же самом Чичикове
страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено
то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес.
После всего
того, что бы достаточно было если не убить,
то охладить и усмирить навсегда человека, в нем не потухла непостижимая
страсть.
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной
страстиИ этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Высокой
страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о
том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
Но чаще занимали
страстиУмы пустынников моих.
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них
С невольным вздохом сожаленья;
Блажен, кто ведал их волненья
И наконец от них отстал;
Блаженней
тот, кто их не знал,
Кто охлаждал любовь — разлукой,
Вражду — злословием; порой
Зевал с друзьями и с женой,
Ревнивой не тревожась мукой,
И дедов верный капитал
Коварной двойке не вверял.
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в
то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
За что ж виновнее Татьяна?
За
то ль, что в милой простоте
Она не ведает обмана
И верит избранной мечте?
За
то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
Что так доверчива она,
Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия
страстей?
После долгих слез состоялся между нами такого рода изустный контракт: первое, я никогда не оставлю Марфу Петровну и всегда пребуду ее мужем; второе, без ее позволения не отлучусь никуда; третье, постоянной любовницы не заведу никогда; четвертое, за это Марфа Петровна позволяет мне приглянуть иногда на сенных девушек, но не иначе как с ее секретного ведома; пятое, боже сохрани меня полюбить женщину из нашего сословия; шестое, если на случай, чего боже сохрани, меня посетит какая-нибудь
страсть, большая и серьезная,
то я должен открыться Марфе Петровне.
И в женах, дочерях — к мундиру
та же
страсть!
— Как тебе не стыдно, Евгений… Что было,
то прошло. Ну да, я готов вот перед ними признаться, имел я эту
страсть в молодости — точно; да и поплатился же я за нее! Однако, как жарко. Позвольте подсесть к вам. Ведь я не мешаю?
Лекция была озаглавлена «Интеллект и рок», — в ней доказывалось, что интеллект и является выразителем воли рока, а сам «рок не что иное, как маска Сатаны — Прометея»; «Прометей — это
тот, кто первый внушил человеку в раю неведения
страсть к познанию, и с
той поры девственная, жаждущая веры душа богоподобного человека сгорает в Прометеевом огне; материализм — это серый пепел ее».
— Позвольте, — как это понять? — строго спрашивал писатель, в
то время как публика, наседая на Кутузова, толкала его в буфет. — История создается
страстями, страданиями…
Обиженно подумалось о
том, что его обгоняют, заскакивая вперед, мелкие люди, одержимые
страстью проповедовать, поучать, исповедоваться, какие-то пустые люди, какие-то мыльные пузыри, поверхностно отражающие радужную пестроту мышления. Он шел, поеживаясь от холода, и думал...
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы,
те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает
страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда… в Обломовке все почивают так крепко и покойно.
Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под
того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает человека собственная мысль и убивает
страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве человек и уходит с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытимый.
Но шалости прошли; я стал болен любовью, почувствовал симптомы
страсти; вы стали задумчивы, серьезны; отдали мне ваши досуги; у вас заговорили нервы; вы начали волноваться, и тогда,
то есть теперь только, я испугался и почувствовал, что на меня падает обязанность остановиться и сказать, что это такое.
Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в
том краю. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там; ни сильные
страсти, ни отважные предприятия не волновали их.
— Да уж, я думаю, и прошло! — сказал он, взглянув на нее в первый раз глазами
страсти и не скрывая этого, —
то есть все, что было.
Остается предположить одно, что ей нравилось, без всяких практических видов, это непрерывное, исполненное ума и
страсти поклонение такого человека, как Штольц. Конечно, нравилось: это поклонение восстановляло ее оскорбленное самолюбие и мало-помалу опять ставило ее на
тот пьедестал, с которого она упала; мало-помалу возрождалась ее гордость.
Хорошо, если б и
страсти так кончались, а
то после них остаются: дым, смрад, а счастья нет! Воспоминания — один только стыд и рвание волос.
— Где же идеал жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? — без увлечения, робко спросил он. — Разве не все добиваются
того же, о чем я мечтаю? Помилуй! — прибавил он смелее. — Да цель всей вашей беготни,
страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
Райский знал и это и не лукавил даже перед собой, а хотел только утомить чем-нибудь невыносимую боль,
то есть не вдруг удаляться от этих мест и не класть сразу непреодолимой дали между ею и собою, чтобы не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан был и с живой, полной прелести, стройной и нежной фигурой Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее
страсти к кому-то, вопреки, наконец, его грубым предположениям в ее женской распущенности, в ее отношениях… к Тушину, в котором он более всех подозревал ее героя.
— Он не романтик, а поэт, артист, — сказала она. — Я начинаю верить в него. В нем много чувства, правды… Я ничего не скрыла бы от него, если б у него у самого не было ко мне
того, что он называл
страстью. Только чтоб его немного охладить, я решаюсь на эту глупую, двойную роль… Лишь отрезвится, я сейчас ему скажу первая все — и мы будем друзья…
Но и
то хорошо, и
то уже победа, что он чувствовал себя покойнее. Он уже на пути к новому чувству, хотя новая Вера не выходила у него из головы, но это новое чувство тихо и нежно волновало и покоило его, не терзая, как
страсть, дурными мыслями и чувствами.
Он смеялся над своим увлечением, грозившим ему, по-видимому, серьезной
страстью, упрекал себя в настойчивом преследовании Веры и стыдился, что даже посторонний свидетель, Марк, заметил облака на его лице, нервную раздражительность в словах и движениях, до
того очевидную, что мог предсказать ему
страсть.
Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился
тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной
страсти, еще сделает попытку написать или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем конец этим покушениям.