Неточные совпадения
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с
кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое
тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
— Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «
Кто этот господин, у которого такой неприятный
тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам не нужно сказывать дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А
кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей
тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в
тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «
Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Но
тяжелая туша Бердникова явилась в игре Самгина медведем сказки о том, как маленькие зверки поселились для дружеской жизни в черепе лошади, но пришел медведь, спросил —
кто там, в черепе, живет? — и, когда зверки назвали себя, он сказал: «А я всех вас давишь», сел на череп и раздавил его вместе с жителями.
Идет всеобщее соревнование в рассказах о несчастии жизни, взвешивают люди,
кому тяжелее жить.
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и
тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит. Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас чудеса.
Кто есть бог, этого я уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот — как же это, время — бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что бог — против нас, — зачем же?
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот
кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали
тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
«
Кто всю жизнь ставит меня свидетелем мучительно
тяжелых сцен, событий?» — думал он, прислонясь спиною к теплым изразцам печки. И вдруг, точно кто-то подсказал ему...
Притом, глядя на вас, слушая вас по целым часам,
кто бы добровольно захотел принимать на себя
тяжелую обязанность отрезвляться от очарования?
Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал в собственной его душе принесенные ему в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли. Какой-то тайный враг наложил на него
тяжелую руку в начале пути и далеко отбросил от прямого человеческого назначения…
После завтрака, состоявшего из горы мяса, картофеля и овощей, то есть
тяжелого обеда, все расходились: офицеры в адмиралтейство на фрегат к работам, мы, не офицеры, или занимались дома, или шли за покупками, гулять,
кто в Портсмут,
кто в Портси,
кто в Саутси или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
— Позвольте. Если бы на ней женился свободный, она всё точно так же должна отбыть свое наказание. Тут вопрос:
кто несет более
тяжелое наказание — он или она?
Вдруг впереди меня послышался треск сучьев, и вслед за тем я услыхал чьи-то шаги. Кто-то шел мерной
тяжелой походкой. Я испугался и хотел было уйти назад, но поборол в себе чувство страха и остался на месте. Вслед за тем я увидел в кустах какую-то темную массу. Это был большой медведь.
Сон переносил на волю, иной раз в просоньях казалось: фу, какие
тяжелые грезы приснились — тюрьма, жандармы, и радуешься, что все это сон, а тут вдруг прогремит сабля по коридору, или дежурный офицер отворит дверь, сопровождаемый солдатом с фонарем, или часовой прокричит нечеловечески «
кто идет?», или труба под самым окном резкой «зарей» раздерет утренний воздух…
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то
тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так
кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «
Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
Я, конечно, ничего ни с
кем не говорил, но отец с матерью что-то заметили и без меня. Они тихо говорили между собой о «пане Александре», и в тоне их было слышно искреннее сожаление и озабоченность. Кажется, однако, что на этот раз Бродский успел справиться со своим недугом, и таким пьяным, как других письмоводителей, я его не видел. Но все же при всей детской беспечности я чувствовал, что и моего нового друга сторожит какая-то
тяжелая и опасная драма.
И еще выделялся глубокий, тревожный гул тополей, а на старой крыше «магазина» железные листы гремели, как будто
кто трогал их или пробегал
тяжелыми торопливыми шагами.
Конечно, она страдала в этом случае, как мать, отражением сыновнего недуга и мрачным предчувствием
тяжелого будущего, которое ожидало ее ребенка; но, кроме этих чувств, в глубине сердца молодой женщины щемило также сознание, что причина несчастия лежала в виде грозной возможности в тех,
кто дал ему жизнь…
Кончив работу, он, к удивлению, пережил
тяжелое настроение: не с
кем было поделиться своими мыслями.
Должность лесообъездчика считалась доходной, и охотников нашлось бы много, тем более что сейчас им назначено было жалованье — с лошадью пятнадцать рублей в месяц. Это хоть
кому лестно, да и работа не
тяжелая.
— А
кто же их утешит, этих старушек? — просто ответил о. Сергей. — Ведь у них никого не осталось, решительно никого и ничего, кроме церкви… Молодые, сильные и счастливые люди поэтому и забывают церковь, что увлекаются жизнью и ее радостями, а когда придет настоящее горе,
тяжелые утраты и вообще испытания, тогда и они вернутся к церкви.
Колокольчик гудит, версты мелькают, вот еще колокольчик навстречу, какое-то семейство я модном экипаже, что-то весело разговаривают, а мне еще
тяжелее, — с
кем я, одинокая, слово молвлю?…
«
Кто поселится в этом подземелье, о том и петух не запоет», — говорит каменщик, сгибаясь под
тяжелой ношей.
Тут бедной Любке стало еще хуже. Она и так еле-еле поднималась одна, а ей пришлось еще тащить на буксире Лихонина, который чересчур
отяжелел. И это бы еще ничего, что он был грузен, но ее понемногу начинало раздражать его многословие. Так иногда раздражает непрестанный, скучный, как зубная боль, плач грудного ребенка, пронзительное верещанье канарейки или если
кто беспрерывно и фальшиво свистит в комнате рядом.
Перед Ромашовым встало удивительное, красивое лицо Осадчего, с его
тяжелым, звериным взглядом. «Нет —
кто угодно, только не он. Только не он. Вторая рота — Тальман. Милый Тальман: он вечно и всюду хватает рубли, даже у подпрапорщиков. Хутынский?»
Кто испытывал приятное ощущение входить начальническим образом на лестницы присутственных мест, тот поймет, конечно, что решительно надобно быть человеком с самыми тупыми нервами, чтоб не испытать в эта минуты какого-то гордого сознания собственного достоинства; но герой мой, кажется, не ощущал этого — так, видно, было много на душе его
тяжелых и мрачных мыслей. Он шел, потупя голову и стараясь только не отстать от своего начальника.
— Это
тяжелая и скорбная история, которую я, впрочем, охотно рассказываю всякому,
кто предлагает мне серьезное угощение. И если вы желаете назначить мне день и час в"Старом Пекине"или в гостинице"Москва", то я — готов!
Проснулся он внезапно, точно
кто толкнул его в бок, вскочил и, не отдавая себе отчета, куда и зачем, пошел опять по дороге. Море совсем угасло, на берегу никого не было, дорога тоже была пуста. Коттеджи спали, освещаемые месяцем сверху, спали также высокие незнакомые деревья с густою,
тяжелою зеленью, спало недопаханное квадратное поле, огороженное проволокой, спала прямая дорога, белевшая и искрившаяся бледною полоской…
— Не смейся, пострел, — сказала Людмила, взяла его за другое ухо и продолжала: — сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это — его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для того, о
ком мечтают, и это — его желание, — цветок и золотое солнце над ним. И третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для того,
кто любит, и это — его любовь, — бедный цветок и полдневный
тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, — понимаешь, мой светик?
Крепко ударяя в землю
тяжёлыми ногами, в ярко начищенных сапогах и кожаных галошах, человек перешёл на тротуар и не спеша двинулся прочь, а Кожемякин шагал сзади него, не желая обогнать, и тревожно думал —
кто это?
—
Кто мы есть? Народ, весьма примученный
тяжёлою жизнью, ничем не вооружённый, голенький, сиротский, испуганный народ, азбучно говоря! Родства своего не помним, наследства никакого не ожидаем, живём вполне безнадёжно, день да ночь — сутки прочь, и все — авось, небось да как-нибудь — верно? Конечно — жизнь каторжная, скажем даже — анафемская жизнь! Но — однакоже и лентяи ведь и лежебоки, а? Ведь этого у нас не отнимешь, не скроешь, так ли?
Сад кутался пеленою душного сумрака;
тяжёлая, оклеенная пылью листва не шелестела, в сухой траве, истощённой жаждою, что-то настойчиво шуршало, а в тёмном небе, устало и не сверкая, появились жёлтенькие крапинки звёзд. Кто-то негромко стучал в монастырские ворота, в устоявшейся тишине неприютно плавал всхлипывающий тонкий голос...
Кто-то у них чихнул, и его шепотом побранили; за ширмами раздавалось
тяжелое и неровное дыхание, изредка прерываемое коротким стоном да тоскливым метанием головы по подушке…
Одним словом, я вернулся ни с чем, кроме
тяжелого предчувствия, что мой первый блин выйдет
комом. Мое положение было до того скверное, что я даже не мог ничего говорить, когда в трактире Агапыча встретил «академию». Пепко так и сверлил меня глазами, изнемогая от любопытства. Он даже заглядывал мне в карманы, точно я по меньшей мере спрятал Голконду. [Голконда — древний город в Индии, славившийся своими богатствами.] Меня это взорвало, и я его обругал.
Кто дал нам злое право отравлять людей
тяжелым видом наших личных язв?
Я еще не знал,
кто такой Иван Иванович, но слышал
тяжелые, слоновьи шаги по коридору, и при каждом шаге вздрагивала стеклянная дверь нашего класса.
— Вы обвиняетесь в том, — ласковым голосом говорил Громов, но Илья не видел,
кому Громов говорит: он смотрел в лицо Петрухи, подавленный
тяжёлым недоумением, не умея примириться с тем, что Филимонов — судья…
И вслед за тем в воздухе отчетливо раздалось площадное ругательство. Все сразу услыхали его и на секунду замолчали, отыскивая глазами того,
кто обругал их. В эту секунду были слышны только
тяжелые вздохи машины да скрип рулевых цепей…
Она сидела у борта на палубе и, прислонясь головой к куче каната, плакала. Фома видел, как дрожали белые
комья ее обнаженных плеч, слышал
тяжелые вздохи, ему стало тяжело.
Мне приходится бороться с
тяжелыми для меня требованиями и мне не с
кем обдумать моего положения, не с
кем сказать слова.
С
тяжелою головой, с ленивою душой, утомленный, надорванный, надломленный, без веры, без любви, без цели, как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю:
кто я, зачем живу, чего хочу?
Осторожность свою в этих, по ее словам, «
тяжелых сношениях» она ставила выше всего, потому что подозревала, что «эти люди способны ссориться и мириться», тогда как Софья Сергеевна никогда ни с
кем не ссорилась и потому, следовательно, ни с
кем и не мирилась.
— Эта самая непорочность больше всего и влекла меня к ней… Очень мне последнее время надоели разные Марии Магдалины [Мария Магдалина — по христианской легенде, последовательница Иисуса Христа, грешница, исцеленная им от
тяжелого недуга — «семи бесов».]!.. Но
кто, однако, вам сказал, что мы с княгиней больше не встречаемся? — спросил в заключение Миклаков.
Я вижу, что преступление, совершенное в минуту моей смерти, не должно остаться бесследным. Теперь уже идет дело о другом, более
тяжелом преступлении, и
кто знает, быть может, невдолге этот самый Андрей… Не потребуется ли устранить и его, как свидетеля и участника совершенных злодеяний? А там Кузьму, Ивана, Петра? Душа моя с негодованием отвращается от этого зрелища и спешит оставить кабинет Прокопа, чтобы направить полет свой в людскую.
В допрежние времена всем калекам и не способным к
тяжелой работе было место:
кого куда рассуют, а ноне другие порядки: извелся на работе — и ступай куды глаза глядят.
Кто знает, сколько горьких воздержаний,
Обузданных страстей,
тяжелых дум,
Дневных забот, ночей бессонных мне
Все это стоило?
Александра Павловна вошла в избу. В ней было и тесно, и душно, и дымно… Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь
тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.
Васса. Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И —
кому врешь? Самому себе. Не ври, противно слушать. (Подошла к мужу, уперлась ладонью в лоб его, подняла голову, смотрит в лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чем просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за
тяжелую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за себя — за детей.
И с удовольствием отмечает, что руки у него особенно тверды, не дрожат нимало, и что вкус табачного дыма четок и ясен, и что при каждом движении ощущается
тяжелая сила. Тупая и покорная
тяжелая сила, при которой словно совсем не нужны мысли. И то, что вчера он ощутил такой свирепый и беспощадный гнев, тоже есть страшная сила, и нужно двигаться с осторожностью: как бы не раздавить
кого. Он — Сашка Жегулев.