Неточные совпадения
Стива
говорит, что вся цель ее жизни состоит в том, чтобы доказать свое преимущество над
тетушкой Катериной Павловной; это всё правда; но она добрая, и я ей так благодарна.
— Странный тип! Такой… дикий. И мрачно озлоблен. Злость тоже должна быть веселой. Французы умеют злиться весело. Простите, что я так
говорю обо всем… я очень впечатлителен. Но — его
тетушка великолепна! Какая фигура, походка! И эти золотые глаза! Валькирия, Брунгильда…
— Mais ma tante vient de dire, [Но
тетушка сказала вам только что (фр.).] —
говорила она.
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях не
говорили. А теперь пойдемте к
тетушкам.
— Какая тайна? Что вы! —
говорила она, возвышая голос и делая большие глаза. — Вы употребляете во зло права кузена — вот в чем и вся тайна. А я неосторожна тем, что принимаю вас во всякое время, без
тетушек и папа…
— Никто ничего подобного не заметил за ним! — с возрастающим изумлением
говорила она, — и если папа и mes tantes [
тетушки (фр.).] принимают его…
— Это очень серьезно, что вы мне сказали! — произнесла она задумчиво. — Если вы не разбудили меня, то напугали. Я буду дурно спать. Ни
тетушки, ни Paul, муж мой, никогда мне не
говорили этого — и никто. Иван Петрович, управляющий, привозил бумаги, счеты, я слышала,
говорили иногда о хлебе, о неурожае. А… о бабах этих… и о ребятишках… никогда.
Он пришел в столовую.
Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему
говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше и в особенности если бы тогда его стали бы убеждать в том, что он никак не может и не должен соединить свою судьбу с такой девушкой, то очень легко могло бы случиться, что он, с своей прямолинейностью во всем, решил бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто бы она ни была, если только он любит ее. Но
тетушки не
говорили ему про свои опасения, и он так и уехал, не сознав своей любви к этой девушке.
— Да ведь народ бедствует. Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это надо, чтоб мужики работали из последних сил и не ели досыта, а чтобы мы жили в страшной роскоши, —
говорил Нехлюдов, невольно добродушием
тетушки вовлекаемый в желание высказать ей всё, что он думал.
Он
говорил тихим и сладким голосом, держал себя опрятно и чинно, ласкался и прислуживался к гостям, с сиротливой чувствительностию целовал ручку у
тетушки.
— Ну, Иван Федорович! о чем же вы
говорили вдвоем с барышнею? — спросила дорогою
тетушка.
— Я не знаю,
тетушка, как вы можете это
говорить. Это доказывает, что вы совершенно не знаете меня…
В непродолжительном времени об Иване Федоровиче везде пошли речи как о великом хозяине.
Тетушка не могла нарадоваться своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один день, — это было уже по окончании жатвы, и именно в конце июля, — Василиса Кашпоровна, взявши Ивана Федоровича с таинственным видом за руку, сказала, что она теперь хочет
поговорить с ним о деле, которое с давних пор уже ее занимает.
То вдруг он прыгал на одной ноге, а
тетушка, глядя на него,
говорила с важным видом: «Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек».
Наконец хозяйка с
тетушкою и чернявою барышнею возвратились.
Поговоривши еще немного, Василиса Кашпоровна распростилась с старушкою и барышнями, несмотря на все приглашения остаться ночевать. Старушка и барышни вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из брички
тетушке и племяннику.
— А! Иван Федорович! — закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. — Что же вы
говорили, что сейчас, как только увидитесь с
тетушкой, приедете, да и не приехали? — После сих слов губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые подушки.
— Я знаю, это вам
тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь! Никакой дарственной записи дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это
говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!
По приезде домой жизнь Ивана Федоровича решительно изменилась и пошла совершенно другою дорогою. Казалось, натура именно создала его для управления осьмнадцатидушным имением. Сама
тетушка заметила, что он будет хорошим хозяином, хотя, впрочем, не во все еще отрасли хозяйства позволяла ему вмешиваться. «Воно ще молода дытына, — обыкновенно она
говаривала, несмотря на то что Ивану Федоровичу было без малого сорок лет, — где ему все знать!»
— А! — сказала
тетушка, будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж, не имел и в мыслях сказать этим комплимент. — Какое ж было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных материй, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну, что ж, ты
говорил о чем-нибудь с нею?
— Успокойтесь,
тетушка, что с вами? —
говорила Лиза, подавая ей стакан воды. — Ведь вы сами, кажется, не жаловали господина Паншина.
— Нет,
тетушка, — промолвила она, — не
говорите так; я решилась, я молилась, я просила совета у бога; все кончено, кончена моя жизнь с вами.
— Кто же без греха,
тетушка? Эта слабость в нем есть, конечно. Сергей Петрович воспитания, конечно, не получил, по-французски не
говорит; но он, воля ваша, приятный человек.
Прошу тебя, милая Annette, уведомить меня, что сделалось с бедной Рылеевой.Назови ее
тетушкой Кондратьевой.Я не
говорю об Алексее, ибо уверен, что вы все для него сделаете, что можно, и что скоро, получив свободу, будет фельдъегерем и за мной приедет.
…Прекрасно, что Михайло взялся ходатайствовать о Сереже Дурове, но не мешало бы направить еще кого-нибудь из его родственников. Может быть,
тетушка твоя Елизавета Павловна могла бы тут тебе помочь. Верно, она сама или через кого-нибудь из близких своих имеет возможность
поговорить. Ты меня много порадуешь, если скажешь, что удастся это дело…
Я вдруг обратился к матери с вопросом: «Неужели бабушка Прасковья Ивановна такая недобрая?» Мать удивилась и сказала: «Если б я знала, что ты не спишь, то не стала бы всего при тебе
говорить, ты тут ничего не понял и подумал, что Александра Ивановна жалуется на
тетушку и что
тетушка недобрая; а это все пустяки, одни недогадки и кривое толкованье.
Ее муж бывал иногда как-то странен и даже страшен: шумел, бранился, пел песни и, должно быть,
говорил очень дурные слова, потому что обе
тетушки зажимали ему рот руками и пугали, что дедушка идет, чего он очень боялся и тотчас уходил от нас.
Мало того, что я сам читал, по обыкновению, с увлеченьем и с восторгом, — я потом рассказывал сестрице и
тетушке читанное мной с таким горячим одушевлением и, можно сказать, самозабвением, что, сам того не примечая, дополнял рассказы Шехеразады многими подробностями своего изобретенья и
говорил обо всем, мною читанном, точно как будто сам тут был и сам все видел.
Дедушка открыл глаза, не
говоря ни слова, дрожащею рукой перекрестил нас и прикоснулся пальцами к нашим головам; мы поцеловали его исхудалую руку и заплакали; все бывшие в комнате принялись плакать, даже рыдать, и тут только я заметил, что около нас стояли все
тетушки, дядюшки, старые женщины и служившие при дедушке люди.
Обрадованный, что со мной и с сестрицей бабушка и
тетушка стали ласковы, и уверенный, что все нас любят, я сам сделался очень ласков со всеми, особенно с бабушкой. Я скоро предложил всему обществу послушать моего чтения из «Россиады» и трагедий Сумарокова. Меня слушали с любопытством, и хвалили, и
говорили, что я умник, грамотей и чтец.
Новая
тетушка совсем нас не любила, все насмехалась над нами, называла нас городскими неженками и, сколько я мог понять, очень нехорошо
говорила о моей матери и смеялась над моим отцом.
Тетушка Татьяна Степановна часто приходила к нам, чтоб «матушке сестрице не было скучно», и звала ее с собою, чтобы вместе
поговорить о разных домашних делах.
Третья
тетушка, Елизавета Степановна, которую все называли генеральшей, приезжала на короткое время; эта
тетушка была прегордая и ничего с нами не
говорила.
Мой отец, желая поздороваться с теткой, хотел было поцеловать ее руку,
говоря: «Здравствуйте,
тетушка!» — но Прасковья Ивановна не дала руки.
Тетушка уговаривала нас не плакать и уверяла, что маменька здорова, что она скоро воротится и что ее ждут каждый день; но я был так убежден в моих печальных предчувствиях, что решительно не поверил тетушкиным словам и упорно повторял один и тот же ответ: «Вы нарочно так
говорите».
За обедом нас всегда сажали на другом конце стола, прямо против дедушки, всегда на высоких подушках; иногда он бывал весел и
говорил с нами, особенно с сестрицей, которую называл козулькой; а иногда он был такой сердитый, что ни с кем не
говорил; бабушка и
тетушка также молчали, и мы с сестрицей, соскучившись, начинали перешептываться между собой; но Евсеич, который всегда стоял за моим стулом, сейчас останавливал меня, шепнув мне на ухо, чтобы я молчал; то же делала нянька Агафья с моей сестрицей.
Она напомнила мне, какой перенесла гнев от моей матери за подобные слова об
тетушках, она принялась плакать и
говорила, что теперь, наверное, сошлют ее в Старое Багрово, да и с мужем, пожалуй, разлучат, если Софья Николавна узнает об ее глупых речах.
Мать очень дружески ее успокоила,
говоря, что это безделица, и что дети поедят после (она уже слышала, что нам готовят особое кушанье), и что
тетушка об этом никогда не узнает.
Предчувствие исполнилось ту же минуту:
тетушка прибежала,
говоря, что дедушка меня спрашивает.
Тетушка же моя, напротив, очень смеялась и
говорила: «Ах, какой проказник, Сережа!
Хотя мать мне ничего не
говорила, но я узнал из ее разговоров с отцом, иногда не совсем приятных, что она имела недружелюбные объяснения с бабушкой и
тетушкой, или, просто сказать, ссорилась с ними, и что бабушка отвечала: «Нет, невестушка, не взыщи; мы к твоим детям и приступиться не смели.
Тетушка часто останавливала меня,
говоря: «А как же тут нет того, что ты нам рассказывал? стало быть, ты все это от себя выдумал?
Как я ни был мал, но заметил, что моего отца все
тетушки, особенно Татьяна Степановна, часто обнимали, целовали и
говорили, что он один остался у них кормилец и защитник.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины, просили у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или
тетушки, которая (я сам слышал)
говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
Поди чай, у нее и чаю и кофею мешки висят?..» Вдруг Параша опомнилась и точно так же, как недавно Матрена, принялась целовать меня и мои руки, просить, молить, чтоб я ничего не сказывал маменьке, что она
говорила про
тетушку.
У нее не было ни гувернантки-француженки, способной передать ей тайну хорошего произношения; ее не выпрямляли и не учили приседать в пансионе; при ней даже не было никакой практической
тетушки или сестрицы, которая хлопотала бы о ее наружности и набила бы ее, как
говорит Гоголь, всяким бабьем.
— Нет, дядюшка, не отдам, —
говорил Александр, — пока не сознаетесь здесь, при
тетушке, что и вы когда-то любили, как я, как все… Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам.
Все эти удары рока, как
говорит деревенская
тетушка, стерегут его; а отрады какие?
Тьфу!
говорить неприлично:
тетушка она вам приходится.
— Ma tante, il ne s’agit pas de cela! [Не о том идет речь,
тетушка! (фр.)] нынче уж даже совсем не тот государь царствует, об котором вы
говорите!