Неточные совпадения
Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул
дом и проник за золотые ворота моря. Вскорости
из порта Дубельт вышла в Марсель шкуна «Ансельм»,
увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового белья с вытканными коронами.
— Постой, Иван Кузьмич, — сказала комендантша, вставая с места. — Дай
уведу Машу куда-нибудь
из дому; а то услышит крик, перепугается. Да и я, правду сказать, не охотница до розыска. Счастливо оставаться.
Были вызваны в полицию дворники со всей улицы, потом, дня два, полицейские ходили по
домам, что-то проверяя, в трех
домах произвели обыски, в одном арестовали какого-то студента, полицейский среди белого дня
увел из мастерской, где чинились деревянные инструменты, приятеля Агафьи Беньковского, лысого, бритого человека неопределенных лет, очень похожего на католического попа.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще:
увезти девушку
из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
— Надо ее просто вырвать
из дома и
увезти к нам: других средств я не вижу, — твердил он несколько дней и, наконец, одевшись попроще, отправился в виде лакея по известному адресу, к горничной, через которую происходила переписка.
Отцу было не до сына в это время, и он согласился, а мать была рада, что бабушка
увезет ее сокровище
из дома, который с часу на час более и более наполнялся революционерами.
Но трусость ли, или специальная еврейская щепетильность, или, может быть, даже физическая брезгливость не позволяла ему взять и
увести эту девушку
из дома.
Тогда мы тетушку Татьяну Степановну
увезем в Уфу, и будет она жить у нас в пустой детской; а если бабушка не умрет, то и ее
увезем, перенесем
дом из Багрова в Сергеевку, поставим его над самым озером и станем там летом жить и удить вместе с тетушкой…
В самом деле, через несколько времени являлся он с своей шайкой, забирал всё, что ему угодно, и
увозил к себе; на него жаловались, предписывали произвесть следствие; но Михайла Максимович с первого разу приказал сказать земскому суду, что он обдерет кошками того
из чиновников, который покажет ему глаза, и — оставался прав, а челобитчик между тем был схвачен и высечен, иногда в собственном его имении, в собственном
доме, посреди семейства, которое валялось в ногах и просило помилования виноватому.
Под руководством Захара и еще других таких же негодяев
из комаревских фабрик, которые один за другим пристали к Захару и вскоре составили одну компанию, Гришка так развертывался, что в самом деле мог потерять остаток страха и совести, в самом деле мог оставить
дом и
увести жену, в случае если б Глебу вздумалось поднять руку или голос.
Решаясь не
увозить только что взятую
из института дочь в деревню, княгиня должна была сделать с княжною несколько визитов двоюродным сестрам своего покойного мужа и некоторым его старым светским приятелям, — те в свою очередь, разумеется, отдали бабушке эти визиты, и реставрированные таким образом знакомства в самое короткое время поставили ее
дом на полуоткрытую ногу.
На другой день Анна Юрьевна в самом деле заехала за бароном и
увезла его с собой.
Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать
из экипажа, а сидя с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
Да, наконец, оно и нельзя; оно, сударыня вы моя, — если на то уж пошло, — так оно и нельзя, так оно и законами запрещено честную и невинную девицу
из родительского
дома увозить без согласия родителей!
— А! — говорит, — описано в них, как молодые люди соблазняют благонравных девиц, как они, под предлогом того, что хотят их взять за себя,
увозят их
из дому родительского, как потом оставляют этих несчастных девиц на волю судьбы, и они погибают самым плачевным образом. Я, — говорит бабушка, — много таких книжек читала, и все, говорит, так прекрасно описано, что ночь сидишь, тихонько читаешь. Так ты, — говорит, — Настенька, смотри их не прочти. Каких это, — говорит, — он книг прислал?
— Это перед тем, как отца в острог
увели; лето было тогда, а я еще — маленький. Сплю под поветью, в телеге, на сене, — хорошо это! И проснулся, а он с крыльца по ступенькам — прыг-прыг! Маненький, с кулак ростом, и мохнатый, будто варежка, серый весь и зеленый. Безглазый. Ка-ак я закричу! Мамка сейчас бить меня, — это я зря кричал, его нельзя пугать, а то он осердится и навек уйдет
из дома, — это уж беда! У кого домовичок не живет, тому и бог не радеет: домовой-то, он — знаешь кто?
Она была семью или восемью годами старше своего мужа, за которого вышла по любви; он тайно
увез ее
из родительского
дома.
Иван Михайлович. «Современно!» Это слыхали. А кто возьмется за дело да без причины не исполнит его, да еще притом мальчишку собьет с толку и
увезет из родительского
дома, как того человека звать, государь мой? Не знаете? Обманщик…
Я думаю: чем с таким дебоширом спорить, лучше его скорее
из дома увести, чтобы жене какой обиды не сделал.
Отец представил его обеим дамам, но те поклонились ему через плечо, не отрываясь от своего дела, и отец
увел его в
дом, а один
из дворовых, подавая тете дегтярное мыло и воду, чтобы вымыть руки, доложил ей вкратце, что это за человек г. Алымов и какую он штуку сделал, вымочив в навозной жиже рожь, чтобы сделать ее несъедобной.
Вместе с Микшадзе он
увез из родительского
дома девушку, которая впоследствии стала княгиней Чайхидзевой.
— Я все знаю, — повторила я глухо, — слышишь ты это? Я была в Башне смерти и видела краденые вещи и слышала уговор
увести одну
из лошадей моего отца. Завтра же весь
дом узнает обо всем. Это так же верно, как я ношу имя княжны Нины Джаваха…
Анна Павловна, оставшись после смерти ее отца и матери, совершенно разорившихся при жизни, круглой сиротою, была взята Дарьей Алексеевной, у которой прожила с тринадцати до двадцати лет, влюбилась в какого-то грузинского князя, который
увез ее
из дома тетки, обманул и вскоре бросил.
Княгиня Зинаида Сергеевна с удовольствием бы провела эти дни наедине сама с собою, но графиня Клодина, видимо, опасаясь, как бы ее подруга не раздумала и не разрушила бы этим весь хитро придуманный план, являлась к ней ежедневно и под каким-нибудь предлогом
увозила ее
из дому.
Да, как он держан? Видела ли я его раз в неделю, в последнее время? Не знаю. Вставала я в то время, когда миссис Флебс
уводила его гулять, а потом целый день меня не бывало
дома. Кое-когда я слышала
из детской его хныканье. Вот и все. У меня совсем не было сына.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах
увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой
дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов
из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и
увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.