Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что
увезу от
отца, или тем, что оставлю с развратным
отцом, — да, с развратным
отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж,
отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Я решился тебя
увезти, думая, что ты, когда узнаешь меня, полюбишь; я ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если хочешь, вернись к
отцу, — ты свободна.
— Пойдем, пойдем! — говорит
отец, — пьяные, шалят, дураки: пойдем, не смотри! — и хочет
увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть не падает.
— О! Их нет, конечно. Детям не нужно видеть больного и мертвого
отца и никого мертвого, когда они маленькие. Я давно
увезла их к моей матери и брату. Он — агроном, и у него — жена, а дети — нет, и она любит мои до смешной зависти.
Прежде всего хорошо было, что она тотчас же
увела Клима из комнаты
отца; глядя на его полумертвое лицо, Клим чувствовал себя угнетенно, и жутко было слышать, что скрипки и кларнеты, распевая за окном медленный, чувствительный вальс, не могут заглушить храп и мычание умирающего.
— Мать
увезла его в Германию, женила там на немке, дочери какого-то профессора, а теперь он в санатории для нервнобольных.
Отец у него был алкоголик.
Из окна своей комнаты он видел: Варавка, ожесточенно встряхивая бородою,
увел Игоря за руку на улицу, затем вернулся вместе с маленьким, сухоньким
отцом Игоря, лысым, в серой тужурке и серых брюках с красными лампасами.
Отец увез меня в деревню и целые двенадцать лет не выезжал никуда.
Изредка отпускал он меня с Сенатором в французский театр, это было для меня высшее наслаждение; я страстно любил представления, но и это удовольствие приносило мне столько же горя, сколько радости. Сенатор приезжал со мною в полпиесы и, вечно куда-нибудь званный,
увозил меня прежде конца. Театр был у Арбатских ворот, в доме Апраксина, мы жили в Старой Конюшенной, то есть очень близко, но
отец мой строго запретил возвращаться без Сенатора.
— Вот что, Вахрушка, и ты неправ и
отец тоже… Ну, я тебя, так и быть,
увезу в город и определю на место. Только смотри, уговор на берегу: водки ни-ни.
Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок старушек,
Гремящая почта, фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да матери, сестры и жены.
«
Уводят,
уводят сердечных в полки!» —
Доносятся горькие стоны…
Гусар сватается,
отец отказывает; тогда гусар
увозит девушку, и она решается ехать с ним, все толкуя, однако, о том, что ехать не надо, а лучше к
отцу возвратиться.
Дашу полюбил он и
увез от
отца, а через, несколько месяцев уже тиранит ее и считает наказанием своей жизни безответную, полносердечную любовь ее.
— Моего сына убил… Того, первого… — шептала Авгарь, с яростью глядя на духовного брата. — И
отца Гурия убил и моего сына… Ты его тогда
увозил в Мурмос и где-нибудь бросил по дороге в болото, как Гурия.
Отцу было не до сына в это время, и он согласился, а мать была рада, что бабушка
увезет ее сокровище из дома, который с часу на час более и более наполнялся революционерами.
Попавший в беду Симановский сказал несколько общих утешительных слов таким рассудительным басом, каким в старинных комедиях говорили благородные
отцы, и
увел своих дам.
Она заняла и заговорила мою бабушку, тетушку и
отца своими ласковыми речами, а моя мать
увела Чичаговых в свою спальную, и у них начались самые одушевленные и задушевные разговоры.
Оставшись на свободе, я
увел сестрицу в кабинет, где мы спали с
отцом и матерью, и, позабыв смутившие меня слова «экой ты дитя», принялся вновь рассказывать и описывать гостиную и диванную, украшая все, по своему обыкновенью.
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский
увел его к себе в кабинет, где
отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
Потом она стала сама мне рассказывать про себя: как ее
отец и мать жили в бедности, в нужде, и оба померли; как ее взял было к себе в Багрово покойный мой и ее родной дедушка Степан Михайлович, как приехала Прасковья Ивановна и
увезла ее к себе в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
Увез от
отца любовницу, она забеременела, а он ее бросил.
— Он, может быть, и совсем не придет, — проговорила она с горькой усмешкой. — Третьего дня он писал, что если я не дам ему слова прийти, то он поневоле должен отложить свое решение — ехать и обвенчаться со мною; а
отец увезет его к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто это и совсем ничего… Что если он и вправду поехал к ней,Ваня?
Ну-с, вот-с князь девицу-то сманил, да и
увез от
отца, да по настоянию князя девица захватила с собой и кой-какие документики.
Ну-с, там он и сманил одну дочь у одного
отца да и
увез с собой в Париж.
Читая молитвы, он начинал вспоминать свою жизнь: вспоминал
отца, мать, деревню, Волчка-собаку, деда на печке, скамейки, на которых катался с ребятами, потом вспоминал девок с их песнями, потом лошадей, как их
увели и как поймали конокрада, как он камнем добил его.
Ивана Миронова вывели и стали допрашивать. Степан Пелагеюшкин, высокий, сутуловатый, длиннорукий мужик, с орлиным носом и мрачным выражением лица, первый стал допрашивать. Степан был мужик одинокий, отбывший воинскую повинность. Только что отошел от
отца и стал справляться, как у него
увели лошадь. Проработав год в шахтах, Степан опять справил двух лошадей. Обеих
увели.
Тогда она пересаживалась с книгой к столу и читала про себя, покуда
отца не
уводили спать.
Она должна была согласиться, и он уехал. Долго глядела она вслед пролетке, которая
увозила его, и всякий раз, как он оборачивался, махала ему платком. Наконец облако пыли скрыло и экипаж и седока. Тогда она пошла к
отцу, встала на колени у его ног и заплакала.
— Дядюшка, в каком вы заблуждении, дядюшка! Да знаете ли, что Настасья Евграфовна завтра же едет отсюда, если уж теперь не уехала? Знаете ли, что
отец нарочно и приехал сегодня, с тем чтоб ее
увезти? что уж это совсем решено, что она сама лично объявила мне сегодня об этом и в заключение велела вам кланяться, — знаете ли вы это, иль нет?
Отправляясь туда, он завозил жену к ее
отцу, а возвращаясь из присутствия, заезжал сам к тестю и, пробыв у него несколько времени,
увозил свою жену домой.
На такой же горестной Каяле,
Укрепив носилки между вьюков,
Святополк
отца увез в печали,
На конях угорских убаюкав.
Параша. Ну, так что ж? Ты знаешь, в здешнем городе такой обычай, чтобы невест
увозить. Конечно, это делается больше по согласию родителей, а ведь много и без согласия
увозят; здесь к этому привыкли, разговору никакого не будет, одно только и беда:
отец, пожалуй, денег не даст.
Отец опять
увез к себе в имение, и я уж было дома привык.
Через несколько дней
отец мой убедился, что дела так продолжаться не могут и что эти беспрестанные свиданья и прощанья — только одно бесполезное мученье; он призвал на совет Княжевича, и они вместе решили
увезти немедленно мою мать в деревню.
Отец собирался в следующую зиму
увезти последнего птенца восьмилетнего Петрушу к лифляндской генеральше Этинген, воспитывавшей своих внучат и любезно предложившей
отцу поместить к ней же малрлетнего сына.
Так как ближайший и наиболее удобный путь в Елизаветград, корпусный штаб дивизии, в которой первым полком состоял кирасирский Военного Ордена, лежал через Киев, то заветным двум повозкам пришлось снова сослужить службу,
увозя нас с
отцом, братом Васей и тремя нашими слугами в Киев.
В пример приведена была какая-то Машенька Жилова, которую
увез музыкальный учитель и потом бросил, а это уморило старика, ее
отца, уморило потом и ее самое.
Советница. Ты было все дело испортил. Ну ежели бы матушка твоя нажаловалася
отцу твоему, вить бы он взбесился и ту минуту
увез отсюда и тебя с нею.
— Это перед тем, как
отца в острог
увели; лето было тогда, а я еще — маленький. Сплю под поветью, в телеге, на сене, — хорошо это! И проснулся, а он с крыльца по ступенькам — прыг-прыг! Маненький, с кулак ростом, и мохнатый, будто варежка, серый весь и зеленый. Безглазый. Ка-ак я закричу! Мамка сейчас бить меня, — это я зря кричал, его нельзя пугать, а то он осердится и навек уйдет из дома, — это уж беда! У кого домовичок не живет, тому и бог не радеет: домовой-то, он — знаешь кто?
Священник. Уехала к
отцу. Теща была у нас и сынишку
увезла. Это больно. Очень хотелось… (Останавливается, сдерживает слезы.)
Русаков. Насильно! (Встает.) Что ж это,
отцы мои!..
Увезли девушку насильно! Помогите! Дочь мою, голубушку мою, последнюю мою радость. Ведь это разбой!.. Побежимте!..
Куда ты, батюшка, годен после такого сраму?» — и прочее и, наконец, взяв дочку за руку,
увела ее от мужа к себе, взяв лично на себя ответственность назавтра перед грозным
отцом, потребующим отчета.
Матери, тетки ушли,
увели с собой ребятишек,
отцы и мужья пиво да брагу кончают, с грустью, с печалью на сердце всех поздней с поля ушли молодицы, нельзя до утра им гулять, надобно пьяного мужа встречать… Осталась одна холостежь.
Отец представил его обеим дамам, но те поклонились ему через плечо, не отрываясь от своего дела, и
отец увел его в дом, а один из дворовых, подавая тете дегтярное мыло и воду, чтобы вымыть руки, доложил ей вкратце, что это за человек г. Алымов и какую он штуку сделал, вымочив в навозной жиже рожь, чтобы сделать ее несъедобной.
Отец стал его уговаривать и
увел к себе в кабинет, потому что в это время возвратилась тетя и
отец не хотел ей показывать Алымова, положение которого было и крайне смешно и жалостно.
Парнишка не унимался, хоть и
отец его с матерью утешали и приказывали не реветь, а в церковь идти да за великую благодать Богу помолиться. Насильно
увели мальчугана с погоста.
— Надо, мне кажется, скорей к
отцу ее отвезти, чтобы чего-нибудь не вышло, — сказал Андрей Александрыч. — Главное, огласки бы не вышло. Помните, что было с батюшкой, может то же и с нами случиться. Наверху глаза зоркие. Самой пустой молвы довольно, чтобы весь корабль погубить.
Увози ее, Машенька, скорей до греха.
— Да уж лет тридцать прошло с той поры, как его под стражей из Луповиц
увезли. Я был тогда еще внове, только что удостоился принять рукоположение, — отвечал
отец Прохор. — Но его хорошо помню — важный такой вид имел, а корабль у него не в пример больше был теперешнего. И в том корабле были все больше из благородных да из нашего брата, духовенства… А вот мы и приехали, — прибавил
отец Прохор, указывая на огоньки и на белевшие в полумраке здания губернского города.
— Никаких страстей, она прекрасное дитя, и ее волнения бывают с ней не часто, но вчера она чем-то разгорячилась и плакала до обморока, и потому Alexandrine сегодня
увезла ее на хутор… Это всегда помогает Вере: она не любит быть с
отцом…
— Послушай, девочка, ты бы хотела помочь русским наказать злодеев, которые
увели, неизвестно куда, твоего
отца и сестру и ранили деда? — снова прерывая ее, спросил Игорь.