Неточные совпадения
В отчаянном желании Грэя он
видел лишь эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца через два Грэй скажет ему, избегая смотреть
в глаза: «Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня
болят бока и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся.
Только вздохи
боли показывали, что это стоит не статуя, а живая женщина. Образ глядел на нее задумчиво, полуоткрытыми
глазами, но как будто не
видел ее, персты были сложены
в благословение, но не благословляли ее.
Ее толкали
в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем
в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло
в уши, набивалось
в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало
в ожогах
боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но
глаза ее не угасали и
видели много других
глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не
видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала
боль в зубах.
В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и
глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
— Как теперь
вижу родителя: он сидит на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись
в борта пальцами, шляпу смыло с него, волны кидаются на голову и на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а
глаза у него огромные от страха, а может быть, от
боли. Я думаю — от
боли.
Уснул, спал и проснулся очень поздно. Голова
болит;
в тело точно свинцу налили. Я долго не могу раскрыть
глаз, а когда раскрываю их, то
вижу мольберт — пустой, без картины. Он напоминает мне о пережитых днях, и вот все снова, сначала… Ах боже мой, да надо же это кончить!
Вижу пред собой лучистое лицо Ионы, милые
глаза Михайлы, строгую усмешку Кости: все знакомые, милые и новые люди ожили, сошлись
в моей груди и расширяют её — до
боли хорошо!
Впрочем, Софья Николаевна не очень постарела; но когда я
видел ее
в последний раз — ей минул шестнадцатый год, а с тех пор прошло девять лет. Черты лица ее стали еще правильнее и строже; они по-прежнему выражали искренность чувств и твердость; но вместо прежнего спокойствия
в них высказывалась какая-то затаенная
боль и тревога.
Глаза ее углубились и потемнели. Она стала походить на свою мать…
Ошеломленный неожиданностью и
болью, не
в силах подняться, Андрей Иванович беспомощно протягивал руки и пытался защищаться.
В глазах у него замутилось. Как
в тумане, мелькнуло перед ним широкое лицо Картавцова, от его удара голова Ляхова качнулась
в сторону. Андрей Иванович
видел еще, как Ляхов бешено ринулся на Картавцова и сцепился с ним, как со всех сторон товарищи-подмастерья бросились на Ляхова…
На душе было мрачно. Она шила и думала, и от всего, о чем думала, на душе становилось еще мрачнее. Шить ей было трудно: руки одеревенели от работы,
глаза болели от постоянного вглядывания
в номера страниц при фальцовке; по черному она ничего не
видела, нитку ей вдела Зина. Это
в двадцать-то шесть лет! Что же будет дальше?… И голова постоянно кружится, и
в сердце
болит, по утрам тяжелая, мутная тошнота…
Я
вижу перед собой угрюмое бледное лицо, пламенные
глаза, прекрасную, гордую голову, и
в груди моей разливается огонь сочувствия, жалости безысходной тоски. Мне до
боли жаль этого несчастного, одинокого Мцыри… Представляю
в его положении себя… Жаль и себя, безумно жаль. Он, я — все смешивается… Ах, как грустно и как сладко! Какая-то волна поднимается со дна души и захлестывает меня. Накатила, подхватила и понесла. Голос мой крепнет и растет.
Молоденькая грациозная девушка с ласковыми, смеющимися
глазами — княжна Несвицкая, — какою он ее
видел более десяти лет тому назад, стояла перед ним, и этот дивный образ, потерянный им навсегда, заставил его проливать горькие слезы, как бешеного
в бессильной злобе метаться по кровати, до крови закусывать себе ногти, чтобы физическою
болью заглушить нравственную.
— Какое «но»? Никакого я не
вижу тут «но». Перенести для молодой девушки такое несчастье… Взглянуть
в глаза опасности, почти смерти. Мы бы с тобой
заболели, а не то что она.
(Почерк Лельки.) — Встретила на районной конференции Володьку. Он выступал очень ярко и умно по вопросу о задачах комсомола
в деревне. Когда
увидел меня,
глаза вспыхнули прежнею горячею ласкою и
болью. Парнишка по-прежнему, видно, меня любит. Мое отношение к нему начинает меняться: хоть и интеллигент, но, кажется, выработается из него настоящий большевик. Я пригласила его зайти, но была очень сдержанна.
Когда человек
видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, чтò есть он сам — сущность его,
в его
глазах очевидно уничтожается — перестает быть. Но когда умирающее есть человек и человек любимый, тогда кроме ужаса, ощущаемого перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая так же, как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда
болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.