Неточные совпадения
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять
за доктором. Ему досадно было на жену
за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и
видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к
дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
Наконец — уж Бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную
дверь, что
за колонной, — наконец, говорю я,
видим мы, сходит кто-то с балкона…
— Она
за этой
дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее
видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить
за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
— Знаем все об вашем положении, все услышали! — сказал он, когда
увидел, что
дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего! Не робейте: все будет поправлено. Все станет работать
за вас и — ваши слуги! Тридцать тысяч на всех — и ничего больше.
Он заглянул в щелочку
двери, из которой она было высунула голову, и,
увидев ее, сидящую
за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым видом.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не
видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же
видит?..
за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их
за уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще;
видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и
видел, как она, спускаясь с лестницы
за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла
за дверью.
«Кто он? Кто этот вышедший из-под земли человек? Где был он и что
видел? Он
видел все, это несомненно. Где ж он тогда стоял и откуда смотрел? Почему он только теперь выходит из-под полу? И как мог он
видеть, — разве это возможно?.. Гм… — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай
за дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь, — вот и улика в пирамиду египетскую! Муха летала, она
видела! Разве этак возможно?»
Тут и захотел я его задержать: „Погоди, Миколай, говорю, аль не выпьешь?“ А сам мигнул мальчишке, чтобы
дверь придержал, да из-за застойки-то выхожу: как он тут от меня прыснет, да на улицу, да бегом, да в проулок, — только я и
видел его.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим:
дверь, наружная
дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла
за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь
видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и
видел, и не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится быть в ответе.
Ах! как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
«Как спокойно он ведет себя», — подумал Клим и, когда пристав вместе со штатским стали спрашивать его, тоже спокойно сказал, что
видел голову лошади
за углом,
видел мастерового, который запирал
дверь мастерской, а больше никого в переулке не было. Пристав отдал ему честь, а штатский спросил имя, фамилию Вараксина.
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел
за дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко
видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном лице.
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил
дверь, свет лампы упал на зеркало, и в нем он
увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв руки, держась
за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
И, взяв Прейса
за плечо, подтолкнул его к
двери, а Клим, оставшись в комнате, глядя в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с маленьким изящным евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он
видел, что все это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
Он ожидал
увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее.
За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями
дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку,
увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя
за дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
Матрена (
за дверью). Сама
увидит.
— Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой
за дверь кабинета и глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему приходилось
видеть барина вполглаза, а барину видна была только одна необъятная бакенбарда, из которой так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
Если дети не затворят
дверь за собой, он
видит голую шею и мелькающие, вечно движущиеся локти и спину хозяйки.
Она все
за работой, все что-нибудь гладит, толчет, трет и уже не церемонится, не накидывает шаль, когда заметит, что он
видит ее сквозь полуотворенную
дверь, только усмехнется и опять заботливо толчет, гладит и трет на большом столе.
Райский хотел было пойти сесть
за свои тетради «записывать скуку», как
увидел, что
дверь в старый дом не заперта. Он заглянул в него только мельком, по приезде, с Марфенькой, осматривая комнату Веры. Теперь вздумалось ему осмотреть его поподробнее, он вступил в сени и поднялся на лестницу.
Там, в церкви, толпилось по углам и у
дверей несколько стариков и старух.
За колонной, в сумрачном углу,
увидел он Веру, стоящую на коленях, с наклоненной головой, с накинутой на лицо вуалью.
И сделала повелительный жест рукой, чтоб он шел. Он вышел в страхе, бледный, сдал все на руки Якову, Василисе и Савелью и сам из-за угла старался
видеть, что делается с бабушкой. Он не спускал глаз с ее окон и
дверей.
Но я ясно
видел сквозь приотворенную
дверь, что кто-то вдруг вышел из-за портьеры,
за которой помещалась кровать Татьяны Павловны, и стал в глубине комнаты,
за Татьяной Павловной. Машинально, инстинктивно я схватился
за замок и уже не дал затворить
дверь.
В то время как она сидела в арестантской, дожидаясь суда, и в перерывах заседания она
видела, как эти мужчины, притворяясь, что они идут
за другим делом, проходили мимо
дверей или входили в комнату только затем, чтобы оглядеть ее.
Первое помещение
за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называвшейся сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов
увидел в нише большое изображение распятия.
Слушаю я вас, и мне мерещится… я,
видите,
вижу иногда во сне один сон… один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то
за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него
за дверь или
за шкап, прячусь унизительно, а главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
Когда же мы ему сообщили, что Григорий
видел отпертую
дверь раньше своего падения, а выходя из своей спальни, слышал стонущего
за перегородкой Смердякова — Карамазов был воистину раздавлен.
Вот его
за это и присудили… то есть,
видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что слышал, это только легенда… присудили,
видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские
двери и все простят…
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал. Он стоял у
дверей и то и дело сторожился и оглядывался, давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне
увидеть, как бурмистрова жена в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу. Вдруг застучала телега и остановилась перед крыльцом: вошел бурмистр.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что. Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина в комнате (через сени) на киоте он медную гривну
видел, встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит
за ним, и в то мгновенье, как он притворяет
дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в волоса.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел,
увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув
за собою
дверь.
— Нет, вы
видели подвальную, ее мы уже сломали, а под ней еще была, самая страшная: в одном ее отделении картошка и дрова лежали, а другая половина была наглухо замурована… Мы и сами не знали, что там помещение есть. Пролом сделали, и наткнулись мы на дубовую, железом кованную
дверь. Насилу сломали, а
за дверью — скелет человеческий… Как сорвали
дверь — как загремит, как цепи звякнули… Кости похоронили. Полиция приходила, а пристав и цепи унес куда-то.
Проходя мимо
двери в столовую, Кочетов
увидел Галактиона, который сидел у стола, схватившись
за голову.
Он знал историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами
двери домов, мы входили в них,
видели, как живут люди, чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
В Андрее-Ивановском я
видел чрезвычайно красивую татарку 15 лет, которую муж купил у ее отца
за 100 рублей; когда мужа нет дома, она сидит на кровати, а в
дверь из сеней смотрят на нее поселенцы и любуются.
Когда я сам встал, чтобы запереть
за ним
дверь на ключ, мне вдруг припомнилась картина, которую я
видел давеча у Рогожина, в одной из самых мрачных зал его дома, над
дверями.
— И вот,
видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь, встань
за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить.
— Да вы что все в дырьях-то вышли? — сказала девушка. — Ведь тут
за дверью у вас лежит новешенький сюртук, не
видели, что ли?
Из-за этих денег чуть не вышел целый скандал. Приходил звать к следователю Петр Васильич и
видел, как Карачунский сунул Фене ассигнацию. Когда
дверь затворилась, Петр Васильич орлом налетел на Феню.
Отворив
дверь в избу, Ганна
увидела старшую сноху у печи, а сама Палагея усаживалась
за кросна.
Отворив
дверь, он
увидел такую картину: секретарь Овсянников лежал на диване и дремал, Чермаченко ходил по комнате, а
за столом сидели Чебаков и Сидор Карпыч.
…
Дверь открыта.
Увидим, что выкинет наше мудреноедворянство. Все-таки лучше, что из-за кулис дело вышло на сцену. Авось бог поможет снять это горе с нескольких мильонов наших земляков. Аминь. [Речь идет о робких шагах Александра II на пути к отмене рабства крестьян.]
И сквозь оранжевое стекло цветного окошка Лихонин
увидел приват-доцента, который звонил к Треппелю. Через минуту
дверь открылась, и Ярченко исчез
за ней.
Я уже
видел свое торжество: вот растворяются
двери, входят отец и мать, дяди, гости; начинают хвалить меня
за мою твердость, признают себя виноватыми, говорят, что хотели испытать меня, одевают в новое платье и ведут обедать…
В это время раздался звонок в
дверях, и вслед
за тем послышался незнакомый голос какого-то мужчины, который разговаривал с Иваном. Павел поспешил выйти, притворив
за собой
дверь в ту комнату, где сидела Клеопатра Петровна. В маленькой передней своей он
увидел высокого молодого человека, блондина, одетого в щегольской вицмундир, в лаковые сапоги, в визитные черные перчатки и с круглой, глянцевитой шляпой в руке.
И скажи ему еще, что мне тяжело умирать…» Я и пошла, постучалась к дедушке, он отворил и, как
увидел меня, тотчас хотел было передо мной
дверь затворить, но я ухватилась
за дверь обеими руками и закричала ему: «Мамаша умирает, вас зовет, идите!..» Но он оттолкнул меня и захлопнул
дверь.
Но я не дал ей кончить, торопливо втолкнул в
дверь — и мы внутри, в вестибюле. Над контрольным столиком — знакомые, взволнованно-вздрагивающие, обвислые щеки; кругом — плотная кучка нумеров — какой-то спор, головы, перевесившиеся со второго этажа через перила, — поодиночке сбегают вниз. Но это — потом, потом… А сейчас я скорее увлек О в противоположный угол, сел спиною к стене (там,
за стеною, я
видел: скользила по тротуару взад и вперед темная, большеголовая тень), вытащил блокнот.
Я вскочил, не дожидаясь звонка, и забегал по комнате. Моя математика — до сих пор единственный прочный и незыблемый остров во всей моей свихнувшейся жизни — тоже оторвалась, поплыла, закружилась. Что же, значит, эта нелепая «душа» — так же реальна, как моя юнифа, как мои сапоги — хотя я их и не
вижу сейчас (они
за зеркальной
дверью шкафа)? И если сапоги не болезнь — почему же «душа» болезнь?