Неточные совпадения
Одни, к которым принадлежал Катавасов,
видели в противной стороне подлый донос и обман; другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли до
здания Старого Университета.
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на
здании.] что можно оттуда
видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет
зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то
увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Так облачный эффект, причудливо построенный солнечными лучами, проникает в симметрическую обстановку казенного
здания, лишая ее банальных достоинств; глаз
видит и не узнает помещения: таинственные оттенки света среди убожества творят ослепительную гармонию.
Бабушку никто не любил. Клим,
видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое
здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.
Была в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот, лесов и гранита, он
видел чистенькие города и хорошие дороги, каких не было в России,
видел прекрасные
здания школ, сытый скот на опушках лесов;
видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
Иногда выражала она желание сама
видеть и узнать, что
видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал с ней смотреть
здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
То
видишь точно целый город с обрушившимися от какого-нибудь страшного переворота башнями, столбами и основаниями
зданий, то толпы слонов, носорогов и других животных, которые дрались в общей свалке и вдруг окаменели.
Я
видел, как по кровле одного дома, со всеми признаками ужаса, бежала женщина: только развевались полы синего ее халата; рассыпавшееся
здание косматых волос обрушилось на спину; резво работала она голыми ногами.
Мы проезжали мимо развалин массивного
здания, упавшего от землетрясения, как надо полагать. Я вышел из экипажа, заглянул за каменную ограду и
видел стену с двумя-тремя окнами да кучу щебня и кирпичей, заросших травой.
На каждом шагу манят отворенные двери
зданий, где
увидишь что-нибудь любопытное: машину, редкость, услышишь лекцию естественной истории.
Многие обрадовались бы
видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я
видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев,
зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Я отчаялся уже и
видеть реку, но дохнул ветерок, и Темза явилась во всем своем некрасивом наряде, обстроенная кирпичными неопрятными
зданиями, задавленная судами.
Наконец, слава Богу, вошли почти в город. Вот подходим к пристани, к доку,
видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее французские и английские пароходы. На
зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Ясно
видим оба берега, низменные, закрытые плотинами; за плотинами группируются домы, кое-где видны кумирни или вообще
здания, имеющие особенное назначение; они выше и наряднее прочих.
Я просто
видел все, что описывал автор: и маленького пастуха в поле, и домик ксендза среди кустов сирени, и длинные коридоры в школьном
здании, где Фомка из Сандомира торопливо несет вычищенные сапога учителя, чтобы затем бежать в класс, и взрослую уже девушку, застенчиво встречающую тоже взрослого и «ученого» Фому, бывшего своего ученика.
Но его не
видят. Тишина кажется еще безжизненнее и мертвее от ровного, неуловимого жужжания и вскрикиваний. Становится жутко, томительно, почти страшно. Хочется как будто проснуться, громко вскрикнуть, застучать, опрокинуть что-нибудь, вообще сделать что-нибудь такое, что промчалось бы по коридорам, ринулось в классные двери, наполнило бы все это
здание грохотом, шумом, тревогой…
Дальше следовал целый ряд открытий. Женская прогимназия, классическая мужская прогимназия, только что выстроенное
здание запольской уездной земской управы, целый ряд новых магазинов с саженными зеркальными окнами и т. д. Полуянов везде останавливался, что-то бормотал и размахивал своею палкой. Окончательно он взбесился, когда
увидел вывеску ссудной кассы Замараева.
— А, вот он, университет! Вот он, я
вижу, сидит в этих словах! — кричал Александр Иваныч. — Это гуманность наша, наш космополитизм, которому все равно, свой или чужой очаг. Поляки, сударь, вторгались всегда в нашу историю: заводилась ли крамола в царском роде — они тут; шел ли неприятель страшный, грозный, потрясавший все основы народного
здания нашего, — они в передних рядах у него были.
Действительно, Раиса Павловна, кажется, совсем не желала
видеть, что делается кругом, как торопливо белили заводские
здания, поправляли заборы, исправляли улицы, отовсюду убирали щепы и мусор.
— Да. И я шла мимо —
видела: в
зданиях аудиториумов что-то готовят, какие-то столы, медики в белом.
Я шел по проспекту особенно твердо и звонко — и мне казалось, так же шли все. Но вот перекресток, поворот за угол, и я
вижу: все как-то странно, стороной огибают угол
здания — будто там в стене прорвало какую-то трубу, брызжет холодная вода, и по тротуару нельзя пройти.
Что было дальше — я не помню. Кажется, я хотел еще что-то спросить, но, к счастию, не спросил, а оглянулся кругом.
Вижу: с одной стороны высится Мальберг, с другой — Бедерлей, а я… стою в дыре и рассуждаю с бесшабашными советниками об «увенчании
здания», о том, что людей нет, мыслей нет, а есть только устав о кантонистах, да и тот еще надо в архиве отыскивать… И так мне вдруг сделалось совестно, так совестно, что я круто оборвал разговор, воскликнув...
— Эти два чугунные-то воина, надо полагать, из пистолетов палят! — объяснял было ему извозчик насчет Барклай де Толли и Кутузова, но Калинович уже не слыхал этого. От скопившихся пешеходов и экипажей около Морской у него начинала кружиться голова, а когда выехали на площадь и он
увидел Зимний дворец, то решительно замер: его поразило это огромное и великолепное
здание.
Он не мог
видеть без глубокого сердечного содрогания, когда выходил из какого-нибудь присутственного
здания господин еще не старых лет, в крестах, звездах и золотом камергерском мундире.
— И даже мер особливых не принимаю, потому что — цель
вижу! — уверенно продолжал он. —
Вижу цель и знаю, что созидаемое мною
здание — прочно! А вы цели не
видите и строите на песце!.. Нехорошо-с! нельзя-с!
Въехав в Слободу, Серебряный
увидел, что дворец, или монастырь, государев отделен от прочих
зданий глубоким рвом и валом. Трудно описать великолепие и разнообразие этой обители. Ни одно окно не походило на другое, ни один столб не равнялся с другим узорами или краской. Множество глав венчали
здание.
Как входите в ограду —
видите внутри ее несколько
зданий.
А я подавлен чувством тихого удивления: так странно
видеть этот мертвый город, прямые ряды
зданий с закрытыми окнами, — город, сплошь залитый водою и точно плывущий мимо нашей лодки.
Несколько дней газеты города Нью-Йорка, благодаря лозищанину Матвею, работали очень бойко. В его честь типографские машины сделали сотни тысяч лишних оборотов, сотни репортеров сновали за известиями о нем по всему городу, а на площадках, перед огромными
зданиями газет «World», «Tribune», «Sun», «Herald», толпились лишние сотни газетных мальчишек. На одном из этих
зданий Дыма, все еще рыскавший по городу в надежде встретиться с товарищем,
увидел экран, на котором висело объявление...
Оглядываясь, я
видел подобие огромного
здания, с которого снята крыша.
Все поколения русской художественной семьи, начиная с тех, которые
видели на президентском кресле своих советов императрицу Екатерину, до тех, при которых нынче обновляется не отвечающее современным условиям екатерининское
здание, — все они отличались прихотничеством, все требовали от жизни чего-то такого, чего она не может давать в это время, и того, что им самим вовсе не нужно, что разбило бы и разрушило их мещанские организмы, неспособные снести осуществления единственно лишь из одной прихоти заявляемых художественных запросов.
Глубокомысленный Политик и Философ
видит пред собою величественное, огромное
здание, которое всякою честию удивляет разум, свидетельствует мудрость зодчего и должно повелевать веками.
Эти
здания, которые с первого взгляда вас только удивляют как всё великое, со временем сделаются для вас бесценны, когда вы вспомните, что здесь развилось и выросло наше просвещение, и когда
увидите, что оно в них уживается легко и приятно.
Он мог читать мысли других людей;
видел в вещах всю их историю; большие вязы в больничном саду рассказывали ему целые легенды из пережитого;
здание, действительно построенное довольно давно, он считал постройкой Петра Великого и был уверен, что царь жил в нем в эпоху Полтавской битвы.
Он населил маленькое
здание мертвецкой десятками и сотнями давно умерших людей и пристально вглядывался в оконце, выходившее из ее подвала в уголок сада,
видя в неровном отражении света в старом радужном и грязном стекле знакомые черты, виденные им когда-то в жизни или на портретах.
Старый тип постепенно вымирает. Вы
увидите его еще кое-где, в глухих частях или на самых окраинах, у Камер-Коллежского вала, или у Марьиной рощи, вообще всюду, где его тусклая, порыжелая, невзрачная фигура может сливаться с серыми заборами и старыми
зданиями, не нарушая общей гармонии. Но зато всюду, где раздаются звонки конно-железных дорог, где стройно стали ряды чугунных фонарей, где пролегли широкие и порядочные мостовые, — его сменил уже тип новейшей формации.
(Прим. автора)] гордится нашим союзом; чужеземные гости ищут дружбы нашей, удивляются славе великого града, красоте его
зданий, общему избытку граждан и, возвратясь в страну свою, говорят: «Мы
видели Новгород, и ничего подобного ему не видали!» Так, конечно...
Сильный порыв ветра разносит наконец густую мглу, и все с ужасом
видят, что высокая башня Ярославова, новое гордое
здание народного богатства, пала с вечевым колоколом и дымится в своих развалинах…
Вскоре за первым послышался второй, потом третий свисток. Еще через четверть часа — прощальный гул пронесся вниз по реке и замер. Очевидно, пароход обогнул тобольскую гору и партия плыла дальше. Я
видел в воображении, как раскрываются брезенты, молодые люди и девушки жадно глядят из-за решеток, как тихо уплывают берега, церкви,
здания Тобольска. И может быть, им видна еще на горе стена моей тюрьмы. Тупое отчаяние, над которым глухо закипало бессильное бешенство, овладело моей душой…
На квадратном дворике по углам стоят четыре каменные башенки, старые, покрытые мхом, какие-то склизкие, точно оплеванные. Они примыкают вплоть ко внутренним углам четырехугольного
здания, и ход в них — с коридоров. Проходя по нашему коридору, я
увидел дверь, ведущую, очевидно, в одну из башенок, и наш Меркурий сказал мне, что это ход в бывший карцер. Дверь была не заперта, и мы вошли.
Я, смирный, добродушный молодой человек, знавший до сих пор только свои книги, да аудиторию, да семью и еще несколько близких людей, думавший через год-два начать иную работу, труд любви и правды; я, наконец, привыкший смотреть на мир объективно, привыкший ставить его перед собою, думавший, что всюду я понимаю в нем зло и тем самым избегаю этого зла, — я
вижу все мое
здание спокойствия разрушенным, а самого себя напяливающим на свои плечи то самое рубище, дыры и пятна которого я сейчас только рассматривал.
Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в
здание:
отобрав с полсотни —
самые важные! —
служащие расходятся на заседания.
С первого же дня, как Володя съехал на берег и вместе с обычным своим спутником, доктором, осматривал город, его поразила не столько деятельная жизнь города — он ведь
видел Лондон — и не громадные, многоэтажные отели, не роскошные
здания школ и училищ, не невиданное прежде зрелище переносных деревянных домов, не роскошь парков, садов и извозчичьих колясок, — его поразили люди в Америке: их упорная энергия, независимость и какая-то лихорадочно торопливая жажда завоевать жизнь, несмотря ни на какие препятствия.
Лондон положительно ошеломил его своей, несколько мрачной, подавляющей грандиозностью и движением на улицах толпы куда-то спешивших людей, деловитых, серьезных и с виду таких же неприветливых, как и эти прокоптелые серые
здания и как самая погода: серая, пронизывающая, туманная, заставляющая зажигать газ на улицах и в витринах магазинов чуть ли не с утра. Во все время пребывания в Лондоне Володя ни разу не
видел солнца, а если и
видел, то оно казалось желтым пятном сквозь густую сетку дыма и тумана.
На плане значился громадный город — правда, в проекте — с внушительными
зданиями, похожими на дворцы, с собором, с широкими улицами и площадями, носящими громкие названия, в числе которых чаще всего встречалось имя Наполеона, тогдашнего императора французов, с казармами, театром и разными присутственными местами, — и вместо всего этого Ашанин
увидел большую, широко раскинувшуюся деревню с анамитскими домиками и хижинами, из которых многие были окружены широкой листвой тропических деревьев.
— Игорь… Дорогой друг мой… Еще раз прошу, оставь меня… Я не могу ехать с тобой… Это вызывает такие адские муки в раненом плече!.. Каждый шаг лошади, каждое сотрясение… Горя… Добрый, славный Горя, поезжай один… Наш венгерец домчит тебя быстро до окопов… Довези меня только хотя бы до того
здания или до рощи, которые мы
видели при свете на краю поля… Потом, утром ты приедешь за мной снова… Да, Горя, так надо… Ты должен так поступить…
Здание было занято военным постом, что я сам
видел, когда пришел узнать — как стоят дела.
И в близких старых глазах его я
увидел то же остановившееся, тупо пораженное. И что-то ужасное, нестерпимое, похожее на падение тысячи
зданий, мелькнуло в моей голове, и, холодея от ужаса, я прошептал...
Широкая плотина охватила озеро с южной стороны; посредине этой плотины возвышается большое и красивое двухэтажное
здание, в нижнем этаже которого вы
видите огромную арку; левее
здания целый ряд построек, похожих на длинные каменные сараи; над одним из этих сараев бьет целый ряд огненных фонтанов, которые, по мере того как сумерки начинают окутывать землю, становятся явственнее и явственнее; за сараями возвышается увенчанный пятью главами красивый храм.