Неточные совпадения
Герои наши
видели много
бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти
на самую
бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «
На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже
видел читатель, было заклеено
бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи
на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Чичиков
увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка будет значиться только
на бумаге и души будут прописаны как бы живые.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела было все основано
на бумагах, чтобы
на словах ничего не было. И как только
увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
Полковник воскипел благородным негодованьем. Тут же, схвативши
бумагу и перо, написал восемь строжайших запросов:
на каком основании комиссия построений самоуправно распорядилась с неподведомственными ей чиновниками? Как мог допустить главноуправляющий, чтобы председатель, не сдавши своего поста, отправился
на следствие? и как мог
видеть равнодушно комитет сельских дел, что даже не существует комиссии прошений?
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то
бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте
видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные
на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
За стеклами ее очков он не
видел глаз, но нашел, что лицо ее стало более резко цыганским, кожа — цвета
бумаги, выгоревшей
на солнце; тонкие, точно рисунок пером, морщинки около глаз придавали ее лицу выражение улыбчивое и хитроватое; это не совпадало с ее жалобными словами.
По утрам, читая газету, он
видел, что пыль легла
на бумагу черненькими пятнышками шрифта и от нее исходит запах жира.
Странно и обидно было
видеть, как чужой человек в мундире удобно сел
на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает
бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
Он ожидал
увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его,
на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах,
на столе, прижимая
бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу
на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он
видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши
бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти
на стол, опираясь скулами
на ладони, она спрашивала Судакова...
Барон вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать
бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и посылал того же чиновника с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду
на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли
видеть в доме, как родственника.
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не
видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои
бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу
на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара к Татьяне Павловне, попавшее в
бумаги Андроникова, очутилось, по смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я
видел, как у вас что-то вдруг дернулось в лице, и только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в лице: вам пришло тогда, внизу,
на мысль, что если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны, то почему же и другому не очутиться? А после Андроникова могли остаться преважные письма, а? Не правда ли?
До вечера: как не до вечера! Только
на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь
вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной
бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «
На море непременно не бывает», — сказал он. «
На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно
на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Она тонка и гладка, как лист атласной почтовой
бумаги, —
на голове не слыхать — и плотна, солнце не пропекает через нее; между тем ее ни
на ком не
увидишь, кроме тагалов да ремесленников, потому что шляпы эти — свое, туземное изделье и стоит всего доллар, много полтора.
И сами полномочные перепугались: «В
бумагах говорится что-то такое, — прибавил Накамура, — о чем им не дано никаких приказаний в Едо: там подумают, что они как-нибудь сами напросились
на то, что вы пишете».
Видя, что
бумаг не берут, Накамура просил адресовать их прямо в горочью.
На это согласились.
Адмирал не может
видеть праздного человека; чуть
увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то
бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет
на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать,
видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные
на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в
бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
В конторе в этот раз никого не было. Смотритель сел за стол, перебирая лежавшие
на нем
бумаги, очевидно намереваясь присутствовать сам при свидании. Когда Нехлюдов спросил его, не может ли он
видеть политическую Богодуховскую, то смотритель коротко ответил, что этого нельзя.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. —
Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь
на время его
бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и
бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
Когда же он понял, что и это невозможно, он огорчился и перестал интересоваться проектом, и только для того, чтобы угодить хозяину, продолжал улыбаться.
Видя, что приказчик не понимает его, Нехлюдов отпустил его, а сам сел за изрезанный и залитый чернилами стол и занялся изложением
на бумаге своего проекта.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот
бумага, письмо… возьмите, прочтите скорее, скорее! Это письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала
на Митю. — Это он убил отца, вы
увидите сейчас, он мне пишет, как он убьет отца! А тот больной, больной, тот в белой горячке! Я уже три дня
вижу, что он в горячке!
— Сумасшедший! — завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весь вытянувшись в нитку. Он в безумном ужасе смотрел
на Смердякова. Тот, нимало не смутившись его испугом, все еще копался в чулке, как будто все силясь пальцами что-то в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить. Иван Федорович
видел, что это были какие-то
бумаги или какая-то пачка
бумаг. Смердяков вытащил ее и положил
на стол.
Китайцы в рыбной фанзе сказали правду. Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к небольшому поселку. В одной фанзе горел огонь. Сквозь тонкую
бумагу в окне я услышал голос Н.А. Пальчевского и
увидел его профиль. В такой поздний час он меня не ожидал. Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили о том, как работали
на Санхобе.
В первых числах декабря, часов в девять утром, Матвей сказал мне, что квартальный надзиратель желает меня
видеть. Я не мог догадаться, что его привело ко мне, и велел просить. Квартальный показал мне клочок
бумаги,
на котором было написано, что он «пригласил меня в 10 часов утра в III Отделение собств. е. в. канцелярии».
— Я
увидел, — рассказывал он, улыбаясь, — что это действительно был ответ
на ту
бумагу, — и, благословясь, подписал. Никогда более не было помину об этом деле —
бумага была вполне удовлетворительна.
Видишь: засветилось, глядит!» — то казалось, что под этими его жестами
на самой
бумаге начинают роиться живые формы, которые стоит только схватить…
…Спасибо тебе за полновесные книги: этим ты не мне одному доставил удовольствие — все мы будем читать и тебя благодарить. Не отрадные вести ты мне сообщаешь о нашей новой современности — она бледна чересчур, и только одна вера в судьбу России может поспорить с теперешнею тяжелою думою. Исхода покамест не
вижу, может быть оттого, что слишком далеко живу. Вообще тоскливо об этом говорить, да и что говорить, надобно говорить не
на бумаге.
Мне это тем неприятнее, что я привык тебя
видеть поэтом не
на бумаге, но и в делах твоих, в воззрениях
на людей, где никогда не слышен был звук металла.
Вы знаете, как мужчины самолюбивы, — я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада, боюсь не быть исключением [из] общего правила. Про женщин не говорю. Кроме хорошего, до сих пор в них ничего не
вижу — этого убеждения никогда не потеряю, оно мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно говорить теперь не могу, — когда-нибудь поболтаем не
на бумаге. Непременно уверен, что мы с вами увидимся — даже, может быть, в Туринске…
Она играла, что у нас называется, «с чувством», т. е. значит играла не про господ, а про свой расход, играла, как играют девицы, которым не дано ни музыкальной руки, ни музыкального уха и игра которых отличается чувством оскорбительной дерзости перевирать великие творения, не
видя ни в пасторальной симфонии Бетховена, ни в великой оратории Гайдна ничего, кроме значков, написанных
на чистой
бумаге.
Случилось это таким образом: Лиза возвратила Розанову одну книгу, которую брала у него за несколько времени. Розанов, придя домой, стал перелистывать книгу и нечаянно нашел в ней листок почтовой
бумаги,
на котором рукою Бертольди с особенным тщанием были написаны стишки. Розанов прочел сверху «Рай» и, не
видя здесь ничего секретного, стал читать далее...
Первое намерение начальника губернии было, кажется, допечь моего героя неприятными делами. Не больше как через неделю Вихров, сидя у себя в комнате,
увидел, что
на двор к ним въехал
на ломовом извозчике с кипами
бумаг солдат, в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора.
— Что делать-то, Вихров?.. Бедные
на мне не женятся, потому что я сама бедна. Главное, вот что — вы ведь знаете мою историю. Каролина говорит, чтобы я называлась вдовой; но ведь он по
бумагам моим
увидит, что я замужем не была; а потому я и сказала, чтобы сваха рассказала ему все: зачем же его обманывать!
Кирьян
на эти слова вынул толстый, завернутый в сахарную
бумагу пакет и подал его Павлу. Тот развернул, и первое, что
увидел, — это билеты приказа общественного призрения
на его имя и тысяч
на тридцать.
— Не думаю! — возразил Захаревский. — Он слишком лукав для того; он обыкновенно очень сильно давит только людей безгласных, но вы — он это очень хорошо поймет — все-таки человек с голосом!.. Меня он, например, я уверен, весьма желал бы
видеть на веревке повешенным, но при всем том не только что
на бумаге, но даже в частном обращении ни одним взглядом не позволяет сделать мне что-нибудь неприятное.
Отчего Павел чувствовал удовольствие,
видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило
на бумаге совершенно то же самое, что было и
на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Я
видел, что она положила
на прилавок деньги и ей подали чашку, простую чайную чашку, очень похожую
на ту, которую она давеча разбила, чтоб показать мне и Ихменеву, какая она злая. Чашка эта стоила, может быть, копеек пятнадцать, может быть, даже и меньше. Купец завернул ее в
бумагу, завязал и отдал Нелли, которая торопливо с довольным видом вышла из лавочки.
Он сел писать. Она прибирала
на столе, поглядывая
на него,
видела, как дрожит перо в его руке, покрывая
бумагу рядами черных слов. Иногда кожа
на шее у него вздрагивала, он откидывал голову, закрыв глаза, у него дрожал подбородок. Это волновало ее.
Мать
видела, что
бумаги хватают, прячут за пазухи, в карманы, — это снова крепко поставило ее
на ноги. Спокойнее и сильнее, вся напрягаясь и чувствуя, как в ней растет разбуженная гордость, разгорается подавленная радость, она говорила, выхватывая из чемодана пачки
бумаги и разбрасывая их налево и направо в чьи-то быстрые, жадные руки.
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа.
Видит баба, дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась
на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа в губернский; город, из духовного звания выключил и поместил в какое-то присутственное место
бумагу изводить.
И какие лица
увидел он тут!
На улице как будто этакие и не встречаются и не выходят
на божий свет: тут, кажется, они родились, выросли, срослись с своими местами, тут и умрут. Поглядел Адуев пристально
на начальника отделения: точно Юпитер-громовержец; откроет рот — и бежит Меркурий с медной бляхой
на груди; протянет руку с
бумагой — и десять рук тянутся принять ее.
Держать в руках свое первое признанное сочинение, вышедшее
на прекрасной глянцевитой
бумаге,
видеть свои слова напечатанными черным, вечным, несмываемым шрифтом, ощущать могучий запах типографской краски… что может сравниться с этим удивительным впечатлением, кроме (конечно, в слабой степени) тех неописуемых блаженных чувств, которые испытывает после страшных болей впервые родившая молодая мать, когда со слабою прелестною улыбкой показывает мужу их младенца-первенца.
— Я не про Шигалева сказал, что вздор, — промямлил Верховенский. —
Видите, господа, — приподнял он капельку глаза, — по-моему, все эти книги, Фурье, Кабеты, все эти «права
на работу», шигалевщина — всё это вроде романов, которых можно написать сто тысяч. Эстетическое препровождение времени. Я понимаю, что вам здесь в городишке скучно, вы и бросаетесь
на писаную
бумагу.
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и пишут государю императору нашему прошение
на гербовой
бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А мне что, говорит, плевать
на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и
видят гроб въявь, а как только к нему, он глубже в землю уходит…
На столе
увидел он сверток синей
бумаги, и из него высыпалось несколько изюминок.
— Нарочно они так придумали, чтобы Ардальона Борисыча подловить, — говорила Грушина, торопясь, размахивая руками и радостно волнуясь оттого, что передает такое важное известие. —
Видите ли, у этой барышни есть двоюродный брат сирота, он и учился в Рубани, так мать-то этой барышни его из гимназии взяла, а по его
бумагам барышня сюда и поступила. И вы заметьте, они его поместили
на квартире, где других гимназистов нет, он там один, так что все шито-крыто, думали, останется.
Войдя в отведенную мне комнату, в которую уже перенесли мой чемодан, я
увидел на столике, перед кроватью, лист почтовой
бумаги, великолепно исписанный разными шрифтами, отделанный гирляндами, парафами и росчерками.
— Сядьте, — сказал он и сам присел
на край стола. — У меня, вы
видите, еще беспорядок, — прибавил Инсаров, указывая
на груду
бумаг и книг
на полу, — еще не обзавелся, как должно. Некогда еще было.