Накамура преблагополучно доставил его по адресу. Но на другой день вдруг явился, в
ужасной тревоге, с пакетом, умоляя взять его назад… «Как взять? Это не водится, да и не нужно, причины нет!» — приказал отвечать адмирал. «Есть, есть, — говорил он, — мне не велено возвращаться с пакетом, и я не смею уехать от вас. Сделайте милость, возьмите!»
Аноним, обязанный ревизовать ежемесячно суммы банка, был в
ужасной тревоге, но старался всячески спастись от крушения, которому он сам, испытанный кормчий, подвергнул общественный корабль, и потому напряг все силы своего ума и душонки, чтобы выпутаться из беды.
Неточные совпадения
«И
ужаснее всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная
тревога. Но что ж делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство и
тревоги и не имеют силы взглянуть им в лицо».
Они ушли. Напрасно я им откликнулся: они б еще с час проискали меня в саду.
Тревога между тем сделалась
ужасная. Из крепости прискакал казак. Все зашевелилось; стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется, ничего не нашли. Но многие, вероятно, остались в твердом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте.
Но мне не спалось. Как только я сознал себя одиноким, так тотчас навстречу поплыли"мысли". Вспомнилось тоскливое, бесцельное заграничное шатание, в сопровождении потухшей любознательности и отсутствия интереса ко всему, исключая трактиров; вспомнилось и серое житьишко дома, полное беспредметных и неосмысленных
тревог… И как-то невольно, само собою сказалось: ах, какая это
ужасная вещь — жизнь!
Не помню только, где впервые раздался этот
ужасный крик: в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая
тревога, что и рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних деревянных домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще начался, но пылало в трех совершенно разных местах, — это-то и испугало.
Невозможно описать того состояния, в котором я находился в продолжение моей бешеной скачки. Минутами я совсем забывал, куда и зачем еду: оставалось только смутное сознание, что совершилось что-то непоправимое, нелепое и
ужасное, — сознание, похожее на тяжелую беспричинную
тревогу, овладевающую иногда в лихорадочном кошмаре человеком. И в то же время — как это странно! — у меня в голове не переставал дрожать, в такт с лошадиным топотом, гнусавый, разбитый голос слепого лирника...
Жду я час, жду два: ни звука ниоткуда нет. Скука берет
ужасная, скука, одолевающая даже волнение и
тревогу. Вздумал было хоть закон какой-нибудь почитать или посмотреть в окно, чтоб уяснить себе мало-мальски: где я и в каких нахожусь палестинах; но боюсь! Просто тронуться боюсь, одну ногу поднимаю, а другая — так мне и кажется, что под пол уходит… Терпенья нет, как страшно!
Но в какой
тревоге ты заставила меня прожить тот
ужасный день!
Его связанного вели к первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и
тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то
ужасное, шел вслед…
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве всё в той же
тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего-то
ужасного.