Неточные совпадения
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с
ужасом читал
Над их бровями надпись
ада:
Оставь надежду навсегда.
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
С каким трогательным красноречием изображает Она
ужас сего варварского обыкновения терзать людей прежде осуждения, сей
адом вымышленный способ допросов, страшнейший самой казни, вину бесчисленных ложных показаний и неправедных приговоров! (193–197) Сердце всякого чувствительного, содрогаясь вместе с добродетельным сердцем Монархини, уверено, что в Ее царствование ни в каком случае не могло быть терпимо сие лютое и безрассудное истязание.
Случилось это во время франко-прусской войны. Молодой Ницше был начальником санитарного отряда. Ему пришлось попасть в самый
ад перевязочных пунктов и лазаретов. Что он там испытал, об этом он и впоследствии никогда не мог рассказывать. Когда, много позже, друг его Эрвин Роде спросил его, что ему пришлось видеть на войне в качестве санитара, Ницше с мукою и
ужасом ответил...
Но настоящий
ужас предчувствий
ада в человеческой душе в этих запугиваниях отсутствует.
Нестерпимый, предельный
ужас не есть
ужас смерти, а
ужас суда и
ада.
Сознание более углубленное и цельное вбирает рай и
ад внутрь духа, т. е. перестает пассивно мечтать о рае и испытывать пассивный
ужас перед
адом.
И когда этот
ужас овладел человеческой душой, человек готов искать спасения от
ада в смерти, в вечной смерти.
Но
ужас в том, что
ад создается не только «злыми», не только злом, но в гораздо большей степени создается «добрыми», создается самим добром для «злых» или для «зла».
Человек вспоминает о рае в прошлом, в генезисе мировой жизни, он мечтает о рае в будущем, в конце вещей, и вместе с тем с
ужасом предчувствует
ад.
О, если б я был дьявол! Весь
ужас, которым дышит
ад, я переселил бы на их землю; я стал бы владыкою их снов, и, когда, с улыбкой засыпая, они крестили бы своих детей, я встал бы перед ними, черный…
То ли она распутничает, то ли она молится своим распутством или там упрекает кого-то… вечная Магдалина, для которой распутство или начало, или конец, но без которого совсем нельзя, которое есть ее Голгофа, ее
ужас и мечта, ее рай и
ад.
Духовно-аскетическая практика у Феофана Затворника есть прежде всего вызывание в себе
ужаса гибели и
ада.
— Ах, это
ужас… Она была очень крупным ребенком… И отец, и мать сами расславили ее по околотку каким-то «исчадием
ада». Они, вероятно, просто боялись ее… А она, повторяю, такая милая, обходительная. Я, просто, даже не ожидала встретить такую, после всех толков, которые ходят про нее.
— Но нет, может быть, еще не поздно… Несчастье можно отвратить… Я поговорю с ним, я представлю ему весь
ужас будущего, которое его ожидает, особенно если он уже теперь до того подчинился этому «исчадью
ада», что исполняет у ней должность дворецкого, лакея…