Неточные совпадения
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб
узнать от коменданта
о часе моего
отъезда в Геленджик.
Напротив, у ней у самой оказалась целая история
о внезапном
отъезде сына; она со слезами рассказывала, как он приходил к ней прощаться; давала при этом
знать намеками, что только ей одной известны многие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди много весьма сильных врагов, так что ему надо даже скрываться.
Часа два спустя я уже был в Рябове и вместе с Анпадистом, знакомым мне мужиком, собирался на охоту. До самого моего
отъезда Пеночкин дулся на Софрона. Заговорил я с Анпадистом
о шипиловских крестьянах,
о г. Пеночкине, спросил его, не
знает ли он тамошнего бурмистра.
В августе 1850 года, желая оставить Швейцарию, моя мать потребовала залог, но цюрихская полиция его не отдала; она хотела прежде
узнать о действительном
отъезде ребенка из кантона.
Чем ближе подходило время
отъезда, тем тошней становилось Калиновичу, и так как цену людям, истинно нас любящим, мы по большей части
узнаем в то время, когда их теряем, то, не говоря уже
о голосе совести, который не умолкал ни перед какими доводами рассудка, привязанность к Настеньке как бы росла в нем с каждым часом более и более: никогда еще не казалась она ему так мила, и одна мысль покинуть ее, и покинуть, может быть, навсегда, заставляла его сердце обливаться кровью.
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая писала, что на другой день после
отъезда Егора Егорыча в Петербург к нему приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор
узнал о столь строгом решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и, вызвав к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу.
Но наконец
узнать все-таки привелось. Пришло от Петеньки письмо, в котором он уведомлял
о своем предстоящем
отъезде в одну из дальних губерний и спрашивал, будет ли папенька высылать ему содержание в новом его положении. Весь день после этого Порфирий Владимирыч находился в видимом недоумении, сновал из комнаты в комнату, заглядывал в образную, крестился и охал. К вечеру, однако ж, собрался с духом и написал...
— Но ведь, во всяком случае, ты дашь мне
знать о дне
отъезда?
Еще накануне
отъезда я не
знал, уеду или останусь. Вопрос заключался в Аграфене Петровне. Она уже
знала через сестру
о моем намерении и первая одобрила этот план.
До
отъезда моего в Германию больная принимала меня иногда в течение 5-10 минут. Но как ужасны были для меня эти минуты! Вопреки уверениям доктора Лоренца, что ничего определенного
о ее болезни сказать нельзя, мать постоянно твердила: «Я страдаю невыносимо, рак грызет меня день и ночь. Я
знаю, мой друг, что ты любишь меня; покажи мне эту любовь и убей меня».
До 11 декабря мы не видали Гоголя; морозы сделались сноснее, и он,
узнав от меня, что я не могу ничего положительного сказать
о своем
отъезде, решался через неделю уехать один с сестрами.
Захар. Но, видите ли, после вашего
отъезда сразу началось какое-то оживление… то есть возбуждение… Я, может быть, вел себя неосторожно… однако нужно было успокоить их. Писали в газетах
о нас… И очень резко,
знаете…
Перед
отъездом из Петербурга Половецкий прочел в газетах
о назначении Палтусова на выдающийся пост, но не
знал, которого из братьев.
Это если хотите
знать, то есть если с самого начала брать, то она просто-запросто приходила ко мне тогда закладывать вещи, чтоб оплатить публикацию в «Голосе»
о том, что вот, дескать, так и так, гувернантка, согласна и в
отъезд, и уроки давать на дому, и проч., и проч.
—
О моем положении вы
знали еще до вашего
отъезда из Славнобубенска, стало быть, для вас это не составляет новости.
Простился с зятем Чапурин по-доброму, по-хорошему, ласково простилась с ним и теща, а Прасковья Патаповна злобно завыла в источный голос,
узнав о внезапном
отъезде не один раз битого ею мужа.
Не прошло трех месяцев, как
узнали о женитьбе князя Рахомского и об
отъезде его с молодой женой за границу.
— Что ж? Вы человек вольный, где хотите, там и живете, куда вздумали, туда и поехали, никто вас не держит, — проговорила Дуня. — Я вовсе на вас не сердилась, и уж довольно времени прошло, когда мне сказали
о вашем
отъезде; а то и не
знала я, что вы уехали. Да и с какой стати стала бы я сердиться на вас?
Вечер прошел в отрывочном разговоре. Калерия расспрашивала
о покойном дяде,
о тетке;
о муже Серафимы не спросила: она его не
знала. Серафима вышла замуж по ее
отъезде в Петербург.
Это было уже перед моим
отъездом в Париж. Мы много говорили
о Париже, куда она стремилась. Я
узнал от нее, что она свободная девушка, сирота, родом с Рейна, скучает, не удовлетворена слишком пустой венской жизнью, хотела бы многому учиться и найти наконец свою дорогу. Она любила музыку и много работала, но виртуозки из нее не будет.
О последней полосе жизни Якушкина я что-то не помню.
Знаю только, что мы с ним уже не встречались до моего
отъезда за границу. Не помню, чтоб он писал мне откуда-нибудь.
Любы Конопацкой мне больше не удалось видеть. Они были все на даче. Накануне нашего
отъезда мама заказала в церкви Петра и Павла напутственный молебен. И горячо молилась, все время стоя на коленях, устремив на образ светившиеся внутренним светом, полные слез глаза, крепко вжимая пальцы в лоб, грудь и плечи. Я
знал,
о чем так горячо молилась мама, отчего так волновался все время папа: как бы я в Петербурге не подпал под влияние нигилистов-революционеров и не испортил себе будущего.
— Государь-батюшка стал ноне совсем как при царице Анастасии, царство ей небесное, место покойное, — заговорил князь Никита, — доступен, ласков и милостив ко всем, а ко мне нечего и молвить, уж так-то милостив все это время с твоего, брат,
отъезда был, как никогда; шутить все изволил, женить меня собирается…
О тебе расспрашивал,
о женихе,
о невесте… Я все ему, что
знал, доподлинно доложил…
Парижская полиция,
узнав об
отъезде Мадлен де Межен в Брюссель, сообщила
о том берлинской полиции, в силу все той же международной полицейской солидарности.
Это оправдание последовало уже после
отъезда Савина из Бельки, и он
узнал о нем из газет, но в то время, когда Николай Герасимович с ним встречался, он был приговорен к пятнадцатилетнему заключению в тюрьме и дело его находилось по его кассационной жалобе в кассационном суде.
— А что моя Оля? Что она поделывает? — спросила графиня. — Я не
знаю о ней ничего со дня ее странного
отъезда… Говорят, она в Москве…
В этих успокоительных размышлениях она как-то забывала
о том гнусном условии, при котором она согласилась на этот брак по наущению Сигизмунда Нарцисовича Кржижановского, ставшего ее любовником по прошествии медового месяца, тотчас после
отъезда Александра Васильевича на театр войны с Турцией, когда она еще и не успела
узнать крутой нрав, испытать тяжесть совместной с ним жизни.
Ранее, чем многие, даже из придворных,
узнали они об ожидаемом уже несколько времени удалении от двора фрейлины Нелидовой, ее письмах к государю,
отъезде и
о возвышении фрейлины Похвисневой.
Она была любимицей барышни и явилась к ней по поручению самой няни Ядвиги, — так по крайней мер она говорила, — чтобы передать своей ненаглядной барышне, чтобы она не беспокоилась, что ее няня хорошо
знала о ее прогулках с его сиятельством, но молчала действуя по приказанию Анжелики Сигизмундовны, что даже
о предстоящем ее
отъезде в Москву няня Ядвига
знала еще накануне, а сегодня утром, следуя приказаниям г-жи Вацлавской, уехала к ней в Петербург, а ее, Марфушу, послала к барышне.
Друг и есаул Ермака был перед
отъездом, как и в первый свой приезд, допущен в светлицу к Ксении Яковлевне, до которой, как мы
знаем, уже дошла радостная весть
о царских неизреченных милостях, оказанных Ермаку Тимофеевичу и его людям. С ним в светлицу отправился сам Семен Иоаникиевич Строганов.