Неточные совпадения
Клим Самгин встал, желая незаметно
уйти, но заметил, по движению
теней, что Дронов и Томилин тоже встали, идут
в его сторону. Он сел, согнулся, пряча лицо.
И
ушла, оставив его, как всегда,
в темноте,
в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно
уходила, как бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как
тень свою, все, что он хотел сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно,
в комнату ворвался ветер, внес запах пыли, начал сердито перелистывать страницы книги на столе и помог Самгину возмутиться.
В общем люди были так же бесхарактерны, как этот мохнатый, пестрый день. Многие, точно прячась, стояли
в тени под деревьями, но из облаков выглядывало солнце, обнаруживая их. На площадь, к собору,
уходили немногие и нерешительно.
Мы дошли до какого-то вала и воротились по тропинке, проложенной по берегу прямо к озерку. Там купались наши, точно
в купальне, под сводом зелени. На берегу мы застали живописную суету: варили кушанье
в котлах,
в палатке накрывали… на пол, за неимением стола. Собеседники сидели и лежали. Я
ушел в другую палатку, разбитую для магнитных наблюдений, и лег на единственную бывшую на всем острове кушетку, и отдохнул
в тени. Иногда врывался свежий ветер и проникал под тент, принося прохладу.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными
тенями, звезды стали гаснуть, точно они
уходили куда-то
в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костер совсем угас.
Время от времени я выглядывал
в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте,
в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и черные
тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так
ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Тихо светит по всему миру: то месяц показался из-за горы. Будто дамасскою дорого́ю и белою, как снег, кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и
тень ушла еще далее
в чащу сосен.
Банды появились уже и
в нашем крае. Над жизнью города нависала зловещая
тень. То и дело было слышно, что тот или другой из знакомых молодых людей исчезал.
Ушел «до лясу». Остававшихся паненки иронически спрашивали: «Вы еще здесь?»
Ушло до лясу несколько юношей и из пансиона Рыхлинского…
Между тем двор совсем опустел, люди, разговаривавшие
в тени домов,
ушли, а через некоторое время поужинавшие конюхи прошли спать
в свои конюшни.
Теперь во время бессонницы Галактион по ночам
уходил на мельницу и бродил там из одного этажа
в другой, как
тень.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула
в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла
тень,
уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
Потом вдруг как-то сорвался с голоса, замолчал, поглядел на всех и тихонько, виновато
ушел, склонив голову. Люди усмехались, сконфуженно переглядываясь, бабушка отодвинулась глубоко на печь,
в тень, и тяжко вздыхала там.
Мне случалось заходить
в такие лесистые, глухие овраги, и не скоро
уходил я: там наверху еще жарко; летнее солнце клонится к западу, ярко освещены им до половины нагорные деревья, ветерок звучно перебирает листьями, а здесь, внизу, — густая
тень, сумерки, прохлада, тишина.
Эта сторона была вся
в черной
тени, а на другую падал ярко-бледный свет, и казалось, на ней можно было рассмотреть каждую травку. Выемка
уходила вниз, как темная пропасть; на дне ее слабо блестели отполированные рельсы. Далеко за выемкой белели среди поля правильные ряды остроконечных палаток.
Домой он
ушел часов
в двенадцать; и когда у Годневых все успокоилось, задним двором его квартиры опять мелькнула чья-то
тень, спустилась к реке и, пробираясь по берегу, скрылась против беседки, а на рассвете опять эта
тень мелькнула, и все прошло тихо…
Джемма не скучала и даже, по-видимому, ощущала удовольствие; но прежней Джеммы Санин
в ней не узнавал: не то чтобы
тень на нее набежала — никогда ее красота не была лучезарней, — но душа ее
ушла в себя, внутрь.
Там я ложился
в тени на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть на лиловатую
в тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую,
уходили от меня
в даль чистого леса, и наслаждался сознанием
в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Великий мастер. Человек скитается, яко
тень, яко цвет сельный отцветает. Сокровиществует и не весть кому соберет, умрет и ничего из славы сей земли с собой не понесет. Наг приходит
в мир сей и наг
уходит. Господь даде, господь и взя.
Рассмотрев внимательно свое положение
в эту долгую ночь, пока город спал, а невдалеке сновали
тени полицейского Келли и приезжего сыщика, он пришел к заключению, что от судьбы не
уйдешь, судьба же представлялась ему, человеку без языка и без паспорта,
в виде неизбежной тюрьмы…
Крепко поцеловав его
в лоб, она
ушла, а юноша, обомлев, прижался
в угол комнаты, глядя, как на полу шевелятся кружевные
тени, подползая к ногам его спутанными клубами чёрных змей.
Просидела она почти до полуночи, и Кожемякину жалко было прощаться с нею. А когда она
ушла, он вспомнил Марфу, сердце его, снова охваченное страхом, трепетно забилось, внушая мысль о смерти, стерегущей его где-то близко, — здесь,
в одном из углов, где безмолвно слились
тени, за кроватью, над головой, — он спрыгнул на пол, метнулся к свету и — упал, задыхаясь.
Наталья
ушла, он одёрнул рубаху, огладил руками жилет и, стоя среди комнаты, стал прислушиваться: вот по лестнице чётко стучат каблуки, отворилась дверь, и вошла женщина
в тёмной юбке, клетчатой шали, гладко причёсанная, высокая и стройная. Лоб и щёки у неё были точно вылеплены из снега, брови нахмурены, между глаз сердитая складка, а под глазами
тени утомления или печали. Смотреть
в лицо ей — неловко, Кожемякин поклонился и, не поднимая глаз, стал двигать стул, нерешительно, почти виновато говоря...
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться
в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я
уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала
в тени дня, а другая —
в свете ночи?
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал,
ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой
тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают
в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что происходит. Климков незаметно
ушёл домой, унося с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые руки, наливая сердце новым страхом. Климков старался идти
в тени, ближе к заборам, вспоминая тревожные лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор о смерти, о крови, о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки трупов.
Маша часто
уходила на мельницу и брала с собою сестру, и обе, смеясь, говорили, что они идут посмотреть на Степана, какой он красивый. Степан, как оказалось, был медлителен и неразговорчив только с мужчинами,
в женском же обществе держал себя развязно и говорил без умолку. Раз, придя на реку купаться, я невольно подслушал разговор. Маша и Клеопатра, обе
в белых платьях, сидели на берегу под ивой,
в широкой
тени, а Степан стоял возле, заложив руки назад, и говорил...
Мамы не было дома, она
ушла еще после обеда куда-то
в гости, и Линочка рисовала, когда
в тихую комнатку ее тихо вошел Саша и сел у стола,
в зеленой
тени абажура.
Бесконечно долго
уходили от зарева, теряя его
в лесу и снова находя
в поле и на горках: должно быть, загорелись и службы, долго краснелось и бросало вперед
тени от идущих.
Когда ему удавалось выскользнуть на краткое время, выломиться из ограниченного круга забот о фабрике, он снова чувствовал себя
в густом тумане неприязни к людям, недовольства собою. Было только одно светлое пятно — любовь к сыну, но и эта любовь покрылась
тенью мальчика Никонова или
ушла глубже под тяжестью убийства. Глядя на Илью, он иногда ощущал потребность сказать ему...
Теперь я смотрел на женщину и видел, что это — человек, перешибленный пополам. Надежда закралась
в нее, потом тотчас умирала. Она еще раз всплакнула и
ушла темной
тенью. С тех пор меч повис над женщиной. Каждую субботу беззвучно появлялась
в амбулатории у меня. Она очень осунулась, резче выступили скулы, глаза запали и окружились
тенями. Сосредоточенная дума оттянула углы ее губ книзу. Она привычным жестом разматывала платок, затем мы
уходили втроем
в палату. Осматривали ее.
Мы сидели среди могил,
в тени густых кустов. Человек говорил сухо, деловито и весь, насквозь, не понравился мне. Строго расспросив меня, что я читал, он предложил мне заниматься
в кружке, организованном им, я согласился, и мы расстались, — он
ушел первый, осторожно оглядывая пустынное поле.
Вдруг она вырвалась из их толпы, и море — бесконечное, могучее — развернулось перед ними,
уходя в синюю даль, где из вод его вздымались
в небо горы облаков — лилово-сизых, с желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных, свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые
тени.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает
тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг
в науке,
в политике,
в войне — ни группировались люди, им никуда не
уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Широкая цветочная дорожка, по которой с одного края косо ложились
тени георгин и подпорок, вся светлая и холодная, блестя неровным щебнем,
уходила в тумане и вдаль.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона; потом молодой, очень полный, с красным лицом и
в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не
уходил домой, а оставался и, как
тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала
в аптеку, и некому было убрать комнат. Было тихо и уныло.
Ей хотелось
уйти подальше от дома, посидеть
в тени и отдохнуть на мыслях о ребенке, который должен был родиться у нее месяца через два.
Начинается ругань… А солнце печет и печет.
Тени становятся короче и
уходят в самих себя, как рога улитки… Высокая трава, пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой, приторно-медовый запах. Уж скоро полдень, а Герасим и Любим всё еще барахтаются под ивняком. Хриплый бас и озябший, визгливый тенор неугомонно нарушают тишину летнего дня.
Правый берег мягкими увалами
уходил в дали; тёплые, жёлто-зелёные волны хлебов были одеты
в этот час
тенями вечера.
— О. Мисаил, ведь
в человеке живут два человека, — заметил он. — Один — настоящий человек, которого мы знаем, а другой — призрак, за которым мы гоняемся целую жизнь и который всегда от нас
уходит, как наша
тень.
Прячась за деревьями и дачами и опять показываясь на минутку, русский терем
уходил все дальше и дальше назад и вдруг исчез из виду. Воскресенский, прижавшись щекой к чугунному столбику перил, еще долго глядел
в ту сторону, где он скрылся. «Все сие прошло, как
тень и как молва быстротечная», — вспомнился ему вдруг горький стих Соломона, и он заплакал. Но слезы его были благодатные, а печаль — молодая, светлая и легкая.
Замолчал. И всё круг нас задумалось с нами вместе, только
тени тихо гладят усталую землю, истомлённую за лето обильными родами хлеба, трав и цветов. Холодной тропою
уходит в лес река, то тёмная и мягкая, то белая, как молоко.
Не ждут осенние работы,
Недолог отдых мужиков —
Скрипят колодцы и вороты
При третьей песне петухов,
Дудит пастух свирелью звонкой,
Бежит по ниве чья-то
тень:
То беглый рекрутик сторонкой
Уходит в лес, послышав день.
Искал он, чем бы покормиться,
Ночь не послала ничего,
Придется, видно, воротиться,
А страшно!.. Что ловить его!
Хозяйка старших разбудила —
Блеснули
в ригах огоньки
И застучали молотила.
Бог помочь, братья, мужики...
Очень рад.
Я стану говорить короче.
Дольчини, ты и Штраль, товарищ твой,
Играли вы до поздней ночи,
Я рано убрался домой,
Когда я
уходил, во взорах итальянца
Блистала радость; на его щеках
Безжизненных играл огонь румянца…
Колода карт тряслась
в его руках,
И золото пред ним катилось — вы же оба
Казались
тенями, восставшими из гроба.
Ты это помнишь ли?..
Тени плотно ложились на землю, медленно; задумчиво ползли по ней и вдруг пропадали, точно
уходя в землю через трещины от жгучих ударов солнечных лучей…
Платонов. Разумеется. Не оскорбляй, Войницев! Я пришел сюда не за тем, чтобы меня оскорбляли! Не дает тебе права твое несчастье топтать меня
в грязь! Я человек, и обходись же со мной по-человечески. Несчастлив ты, но ничего ты не стоишь со своим несчастьем
в сравнении с теми страданиями, которые вынес я после твоего ухода! Была страшная ночь, Войницев, после того, как ты
ушел! Клянусь вам, филантропы, что ваше несчастье не стоит и
тени моих мук!
Замеченный Аграфеной Петровной, быстро вскочил Самоквасов с завалины и еще быстрее пошел, но не
в домик Марьи Гавриловны, где уже раздавались веселые голоса проснувшихся гостей, а за скитскую околицу. Сойдя
в Каменный Вражек,
ушел он
в перелесок. Там
в тени кустов раскинулся на сочной благовонной траве и долго, глаз не сводя, смотрел на глубокое синее небо, что
в безмятежном покое лучезарным сводом высилось над землею. Его мысли вились вокруг Фленушки да Дуни Смолокуровой.
А послезавтра
в восемь приходи
На монастырь и стань там у забора
И на калитку с улицы гляди —
Хоть на часок
уйду из-под надзора, —
Стой там
в тени и терпеливо жди.
Как восемь станет бить, приду я скоро.
Недаром злые видела я сны!
Но верь ты мне, мы будем спасены».
На деревню легла уже большая
тень, избы потемнели; церковь, сливаясь
в потемках, росла
в ширину и, казалось,
уходила в землю…
Все чернее ложатся
тени, обуевая сирые, немощные души; глубже бороздят трещины иссыхающую землю; все явнее
уходит Церковь с исторического горизонта
в пески пустыни.
Николенька Иртеньев
уходит по утрам к реке. «Там я ложился
в тени на траве и глядел на лиловатую
в тени поверхность реки, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей и наслаждался сознанием
в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какою везде кругом меня дышала природа».