Неточные совпадения
Пастух уж со скотиною
Угнался;
за малиною
Ушли подружки в бор,
В полях трудятся пахари,
В лесу стучит топор!»
Управится с горшочками,
Все вымоет, все выскребет,
Посадит
хлебы в печь —
Идет родная матушка,
Не будит — пуще кутает:
«Спи, милая, касатушка,
Спи, силу запасай!
— Разве? Очень хорошо… то есть хорошо, что не сообщали, — добавил он, еще раз пожав руку Самгина. — Ну, я —
ухожу. Спасибо
за хлеб-соль!
Красавина. Ну прощай, башмачник! Уж я к тебе больше не пойду; потому, мой друг, что
хлеб за брюхом не ходит. (
Уходит, и Матрена
за ней.)
Я шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки к берегу и
усылали вдаль, получая
за это от повелителей право есть
хлеб своей земли.
Известие это смягчило матушку.
Ушел молотить — стало быть, не хочет даром
хлеб есть, — мелькнуло у нее в голове. И вслед
за тем велела истопить в нижнем этаже комнату, поставить кровать, стол и табуретку и устроить там Федоса. Кушанье матушка решила посылать ему с барского стола.
Она, глядя на них, смеется и плачет, и извиняется передо мной
за плач и писк; говорит, что это с голоду, что она ждет не дождется, когда вернется муж, который
ушел в город продавать голубику, чтобы купить
хлеба.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну
за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви
уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад,
за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска
хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей
за то.
На крыльце меня встретила лохматая и босая девчонка в затрапезном платье (Машенька особенно старалась сохранить
за своею усадьбой характер крепостного права и потому держала на своих
хлебах почти весь женский штат прежней барской прислуги) и торопливо объявила, что Филофей Павлыч в город уехали, а Марья Петровна в поле
ушли.
Он охотно снимает в краткосрочную аренду земельные участки, в особенности запущенные старые пашни, поросшие мелким лесом; поросль выжжет, землю распашет"
за благодарность", снимет хлеб-другой, ограбит землю и
уйдет.
Дядя Аким, выбившийся из сил, готовый, как сам он говорил,
уходить себя в гроб, чтоб только Глеб Савиныч дал ему
хлеб и пристанище, а мальчику ремесло, рад был теперь отказаться от всего, с тем только, чтоб не трогали Гришутку; если б у Акима достало смелости, он, верно, утек бы
за мальчиком.
Илья улыбался, глядя на рябое лицо и широкий, постоянно вздрагивающий нос. Вечером, закрыв магазин, Илья
уходил в маленькую комнатку
за прилавком. Там на столе уже кипел самовар, приготовленный мальчиком, лежал
хлеб, колбаса. Гаврик выпивал стакан чаю с
хлебом и
уходил в магазин спать, а Илья сидел
за самоваром долго, иногда часа два кряду.
— Достаточно и этих подлецов… Никуда не годен человек, — ну и валяй на сплав! У нас все
уйдет. Нам ведь с них не воду пить. Нынче по заводам, с печами Сименса […с печами Сименса. — Сименс Фридрих, немецкий инженер, усовершенствовал процесс варки стали.] да разными машинами, все меньше и меньше народу нужно — вот и бредут к нам. Все же хоть из-за
хлеба на воду заработает.
—
Ушли, значит. Чего им теперь делать у убившей барки. Водолив должон быть во всяком случае у барки… Да вон и он. Надо полагать,
за хлебом ходил. Теперь наладит себе на бережку шалашик и будет дожидать купца… Купеческая посудина-то, с верхних пристаней.
На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок пшеничного
хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев
за груду товара. Иногда оттуда высовывалась его голова в шляпе, сдвинутой на затылок, открывавшей смуглый, потный лоб. Его лицо блестело от широкой улыбки, и он почему-то подмигивал мне, ни на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать меня,
ушёл купить мяса, купил, принёс, отдал ему и стал около ящиков так, что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов.
Зайчиха немного поломалась, а потом
ушла в балаган и вынесла Митревне небольшую ковригу
хлеба; старуха с жадностью схватилась
за него обеими руками и торопливо поплелась восвояси.
Пойманных лисят сажают в лисятник (нарочно для того построенную амбарушку), с крепким полом, потолком и толстою дверью: в противном случае лисята как раз прогрызут отверстие и все
уйдут. Кормят их всяким мясом, даже дохлой скотиной,
хлебом, творогом, а
за неимением всего этого — овсянкой, как борзых собак.
В праздники мы с Коноваловым
уходили за реку, в луга. Мы брали с собой немного водки,
хлеба, книгу и с утра отправлялись «на вольный воздух», как называл Коновалов эти экскурсии.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете?
За грехи это над нами!
Ушла от мужа к чужому. Без куска
хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами
за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
Замолчал. И всё круг нас задумалось с нами вместе, только тени тихо гладят усталую землю, истомлённую
за лето обильными родами
хлеба, трав и цветов. Холодной тропою
уходит в лес река, то тёмная и мягкая, то белая, как молоко.
Пелагея накрошила коренной с маленьким душком рыбы и
хлеба в щанную чашку, зеленого лука туда нарезала, квасу налила. Хоть рыба была голая соль, а квас такой, что, только хлебни, так глаза в лоб
уйдут, но тюря голодной семье показалась до того вкусною, что чашка
за чашкой быстро опрастывались. Ели так, что только
за ушами трещало.
— Нет, друг, нет… Уж извини… Этого я сделать никак не могу. Хоть монастырь наш и убогий, а без
хлеба без соли из него не
уходят. Обедня на исходе, отпоют, и тотчас
за трапезу. Утешай гостя, отец Анатолий, угости хорошенько его, потчуй скудным нашим брашном. Да мне ж надо к господам письмецо написать… Да вели, отец Анатолий, Софрония-то одеть: свитку бы дали ему чистую, подрясник, рясу, чоботы какие-нибудь. Не годится в господском доме в таком развращении быть.
Через полчаса Наталья посылается
за водкой и закуской; Зайкин, напившись чаю и съевши целый французский
хлеб,
уходит в спальню и ложится на постель, а Надежда Степановна и ее гости, шумя и смеясь, приступают к повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова и актерские возгласы Смеркалова…
За чтением следует длинный разговор, прерываемый визгливым смехом Ольги Кирилловны. Смеркалов, на правах настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли…
Позвали стариков, стороживших оставленную жителями деревню, заплатили щедро
за хлеб и
ушли.