Неточные совпадения
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года
в тюрьме, был сослан
в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то
в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и
тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны
умер на этапе по пути
в Ялуторовск
в ссылку.
Она рассказала, что
в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу
в провинции. Разорился и даже сидел
в тюрьме за долги. Потом режиссировал
в частных театрах, женился на богатой вдове, она
умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф живет с падчерицей, преподавая
в частной театральной школе декламацию.
— Это уже безжалостно со стороны властей. Видят, что человек
умирает, а все-таки держат
в тюрьме.
— Он женится! Хочешь об заклад, что не женится? — возразил он. — Да ему Захар и спать-то помогает, а то жениться! Доселе я ему все благодетельствовал: ведь без меня, братец ты мой, он бы с голоду
умер или
в тюрьму попал. Надзиратель придет, хозяин домовый что-нибудь спросит, так ведь ни
в зуб толкнуть — все я! Ничего не смыслит…
Их посадили
в тюрьму, где слесарь, дожидаясь суда,
умер.
Каких ужасов нагляделся и чего только он не вынес, пока его судили, мытарили по
тюрьмам и потом три года тащили через Сибирь; на пути его дочь, девушка, которая пошла добровольно за отцом и матерью на каторгу,
умерла от изнурения, а судно, которое везло его и старуху
в Корсаковск, около Мауки потерпело аварию.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен
умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась
в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но
в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают,
в тюрьмы идут и
в Сибирь,
умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу,
в дождик, — идут семь верст из города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— Негодяй
умер, — сказал Ботвель. — Я пошлю Бутлеру
в тюрьму сигар, вина и цветов. Но вы, Гарвей, — вы, не повинный и не замешанный ни
в чем человек, — каково было вам высидеть около трупа эти часы?
Он оказался таким робким и слабым
в тюрьме, что пришлось осторожно приготовить его к приговору из боязни, чтоб он сразу не
умер от страха (франц.).]
— Я не нахожу особенной причины радоваться, — сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и
в то же время очень понравилось. —
Тюрем и сумасшедших домов не будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди будут болеть, стариться и
умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, все же
в конце концов вас заколотят
в гроб и бросят
в яму.
Между детьми и кредиторами объявилась игра,
в которой на ставке стояла престарелая мать первых, и она бог весть бы докуда просидела и, может быть, и
умерла бы
в тюрьме, потому что и та и другая из играющих сторон обличали большой такт и выдержку: кредиторы томили старушку
в тюрьме, надеясь добиться, что дети сжалятся над нею и отдадут деньги, а дети были еще тверже
в своем намерении не платить денег и оставить мать
в тюрьме.
Васса. Подумай — тебе придется сидеть
в тюрьме, потом — весь город соберется
в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго
умирать арестантом, каторжником,
в позоре,
в тоске — страшно и стыдно
умирать будешь! А тут — сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и — как уснешь.
Настя лежала
в больнице. С тех пор как она тигрицею бросилась на железные ворота
тюрьмы за уносимым гробиком ее ребенка, прошло шесть недель. У нее была жестокая нервная горячка. Доктор полагал, что к этому присоединится разлитие оставшегося
в грудях молока и что Настя непременно
умрет. Но она не
умерла и поправлялась. Состояние ее духа было совершенно удовлетворительное для тюремного начальства: она была
в глубочайшей апатии, из которой ее никому ничем не удавалось вывести ни на минуту.
Некоторые из оговоренных винились
в ворожбе на бобах, на воде, на деньгах; другие, при всех истязаниях, ни
в чем не сознавались и
умирали под пыткою или
в тюрьме, до разрешения дела».
Квач. Узнаем! А помните там, на Брянском, черный такой был
в очках? Учитель Савицкий? То он тоже был недавно опять арестован… Ну, только
умер он
в тюрьме… Очень больной был! Мало вас все-таки!
Был вечер; скрежеща зубами,
Один из наших
умирал.
Куда деваться
в подземелье?
Кричим: «Скорей! мешаешь спать!»
И стали
в бешеном веселье
Его мы хором отпевать:
«
Умри! нам всем одна дорога,
Другой не будет из
тюрьмы...
Только тогда и радостно
умирать, когда устанешь от своей отделенности от мира, когда почувствуешь весь ужас отделенности и радость если не соединения со всем, то хотя бы выхода из
тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки. Дай другого, более свойственного моей душе, отношения к миру. — И я знаю, что смерть даст мне его. А меня
в виде утешения уверяют, что и там я буду личностью.
Поезд еще стоит почему-то, и Юрасов прохаживается вдоль вагонов, такой красивый, строгий и важный
в своем холодном отчаянии, что теперь никто не принял бы его за вора, трижды судившегося за кражи и много месяцев сидевшего
в тюрьме. И он спокоен, все видит, все слышит и понимает, и только ноги у него как резиновые — не чувствуют земли, да
в душе что-то
умирает, тихо, спокойно, без боли и содрогания. Вот и
умерло оно.
Эдмунд при этом говорит, что, видно, сестры сильно любили его, так как одна отравилась, а другая потом убилась из-за него, и при этом признается, что он велел убить Лира и повесить Корделию
в тюрьме, представив ее смерть самоубийством, но теперь желает остановить это дело, и, сказав это,
умирает.
И неужели это свободное, то, что люди называют положительно-свободное государство, то,
в котором есть хоть один гражданин, которого сажают
в тюрьму за то, что он, никому не вредя, никому не мешая, делает одно, что может, для того чтобы не
умереть с голода?
Венчанного узника не стало
в тюрьме, и Афанасья Никитина не видать уже было
в ней. Знать, Дмитрия Иоанновича выпустили на свободу?.. Да, господь освободил его от всех земных уз. Вот что пишет летописец: «1509 года, 14-го февраля, преставился великой князь Дмитрий Иоаннович
в нуже,
в тюрьме». Герберштейн прибавляет: «Думают, что он
умер от холода или от голода или задохнулся от дыма».
— Признаю, что я вполне
в твоей власти, но предупреждаю, если ты уже слишком затянешь петлю,
в которую я попал, я предпочту
умереть, чем влачить эти тяжелые цепи прошлого. Чего ты от меня хочешь? Ты живешь, ничего не делая и ничем не рискуя, — а я? Я ежеминутно должен дрожать, чтобы не попасться. Мне грозит ежеминутно
тюрьма, Сибирь. Подумай об этом и сжалься. А ты требуешь от меня все больше и больше.
После…
в одно роковое утро нашли Фюренгофа
в тюрьме, задушенного собственными цепями, чему Елисавета Трейман за перегородкою много хохотала; потом и несчастная Елисавета
умерла в сумасшедшем доме, проклиная своего обольстителя и изъявляя надежду соединиться с ним
в аду; имение, у вас похищенное, утверждено за вами силою законов.
Кажется, слышишь из отверстия подземной
тюрьмы вздох орденмейстера Иогана фон Ферзена, засаженного
в ней по подозрению
в сношениях с русскими [1472 года.]; видишь под стенами замка храброго воеводу, князя Александра Оболенского, решающегося лучше
умереть, чем отступить от них [1502 года.], и
в окружных холмах доискиваешься его праха; видишь, как герцог Иоган финляндский, среди многочисленных своих вассалов, отсчитав полякам лежащие на столе сто двадцать пять тысяч талеров, запивает
в серебряном бокале приобретение Гельмета и других окружных поместий [1562 года.].
Вскоре после того, как Егора отправили
в К-скую
тюрьму, Арина заболела и слегла
в постель. Две соседки поочередно ухаживали за ней, ни на минуту не оставляя ее одну.
В прошлую ночь — так рассказывала баба — Арина преждевременно родила девочку, маленькую, как куклу, но здоровую. Родильница пожелала увидеть своего ребенка. Его положили к ней на постель. Тогда больная вдруг горько зарыдала и пришла
в страшное волнение. Девочку у ней отняли, а часа через два Арина
умерла тихо, точно заснула.
Однако, их, рабов Божиих,
в тюрьму законопатили, — старик там и
умер, — а меня
в пристрастии, чуть не во взяточничестве, обвинили, да и причислили к общему губернскому управлению.
—
В тюрьме,
в несчастии, узнаю истинную цену дружбе, любви, — говорил он дьяку, — могу ли роптать после всего, чем господь наградил меня, могу ли жаловаться на судьбу свою? Вот, подле меня, князь венчанный, а — слышишь ли его стенания?.. изнывает, заброшенный всеми!.. С сокровищем, которое ты мне принес, могу
умереть без ропота;
в последние минуты мои должен благословлять пройденный путь и целовать руку, которая вела меня по нем.
«Если я один среди мира людей, не исполняющих учение Христа, — говорят обыкновенно, — стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы идти присягать и воевать, меня оберут, и если я не
умру с голода, меня изобьют до смерти, и если не изобьют, то посадят
в тюрьму или расстреляют, и я напрасно погублю всё счастье своей жизни и всю свою жизнь».
Через два года после брака моей невесты, а, следовательно, после моего заключения
в тюрьму через три,
умерла моя мать, и
умерла, как мне передавали, от глубочайшей скорби за меня.