Неточные совпадения
Катерина. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то
страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне
умереть не
страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что
страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то!
страшно вымолвить!
— Это было даже и не
страшно, а — больше. Это — как
умирать. Наверное — так чувствуют в последнюю минуту жизни, когда уже нет боли, а — падение. Полет в неизвестное, в непонятное.
— Когда
умирают внезапно, — это не
страшно.
Елизавета Львовна стояла, скрестив руки на груди. Ее застывший взгляд остановился на лице мужа, как бы вспоминая что-то; Клим подумал, что лицо ее не печально, а только озабоченно и что хотя отец
умирал тоже
страшно, но как-то более естественно, более понятно.
— Не говорите, ах, не говорите мне страшных слов… — почти простонала она. — Вам ли стыдить меня? Я постыдилась бы другого… А вы! Помните!.. Мне
страшно, больно, я захвораю,
умру… Мне тошно жить, здесь такая скука…
— Пойдемте, братец, отсюда: здесь пустотой пахнет, — сказала Марфенька, — как ей не
страшно одной: я бы
умерла! А она еще не любит, когда к ней сюда придешь. Бесстрашная такая! Пожалуй, на кладбище одна ночью пойдет, вон туда: видите?
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы: не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему не так
страшно умирать, как свидетелям смотреть на это.
Старик же ее, купец, лежал в это время уже
страшно больной, «отходил», как говорили в городе, и действительно
умер всего неделю спустя после суда над Митей.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том виде, как он
умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были
страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Тут нет родных, которых
страшно испугать, — мы сами
умираем этой смертью.
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг
умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так
страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
Приехал становой с уездным врачом, и Антося потрошили. По вскрытии оказалось, что Антось
страшно избит и
умер от перелома ребер… Говорили, что парубки, недовольные его успехами на вечерницах и его победами, застигли его ночью где-то под тыном и «били дрючками». Но ни сам Антось и никто в деревне ни единым словом не обмолвился о предполагаемых виновниках.
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо рта.
Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь
умирал по соседству, особенно если
умирал неожиданно, «наглою» смертью «без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи, а в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
— Ах, какая она красавица! — говорила с завистью пани Стабровская, любовавшаяся всяким здоровым человеком. — Право, таким здоровым и сильным людям и
умереть не
страшно, потому что они живут и знают, что значит жить.
Какое-то странное волнение охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая жажда высказаться, выложить всю душу… Ему сделалось даже
страшно при мысли, что отец мог вдруг
умереть, и он остался бы навсегда с тяжестью на душе.
Муж мой
умер от шампанского, — он
страшно пил, — и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время, — это было первое наказание, удар прямо в голову, — вот тут на реке… утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки…
Ему было
страшно от мысли, что он не дождется крестьянских прав и
умрет на Сахалине.
«Музочка, душенька, ангел мой, — писала та, — приезжай ко мне, не медля ни минуты, в Кузьмищево, иначе я
умру. Я не знаю, что со мною будет; я, может быть, с ума сойду. Я решилась, наконец, распечатать завещание Егора Егорыча. Оно
страшно и отрадно для меня, и какая, Музочка, я гадкая женщина. Всего я не могу тебе написать, у меня на это ни сил, ни смелости не хватает».
Максим смотрел на все спокойным оком. Не
страшно было ему
умирать в муках; грустно было
умереть без меча, со связанными руками, и не слыхать в предсмертный час ни бранного окрика, ни ржания коней, а слышать лишь дикие песни да пьяный смех своих мучителей.
Я очень дружно жил с Павлом Одинцовым; впоследствии из него выработался хороший мастер, но его ненадолго хватило, к тридцати годам он начал дико пить, потом я встретил его на Хитровом рынке в Москве босяком и недавно слышал, что он
умер в тифе. Жутко вспомнить, сколько хороших людей бестолково погибли на моем веку! Все люди изнашиваются и — погибают, это естественно; но нигде они не изнашиваются так
страшно быстро, так бессмысленно, как у нас, на Руси…
«Человек
умрет, так и дом бы сжечь, — тоскливо думал Передонов, — а то
страшно очень».
Елена осматривается: по-прежнему все бело вокруг; но это снег, снег, бесконечный снег. И она уж не в лодке, она едет, как из Москвы, в повозке; она не одна: рядом с ней сидит маленькое существо, закутанное в старенький салоп. Елена вглядывается: это Катя, ее бедная подружка.
Страшно становится Елене. «Разве она не
умерла?» — думает она.
Елена только посмотрела на мать и ни слова не сказала: она почувствовала, что скорее позволит растерзать себя на части, чем выдаст свою тайну, и опять стало ей и
страшно и сладко на сердце. Впрочем, знакомство ее с Катей продолжалось недолго: бедная девочка занемогла горячкой и через несколько дней
умерла.
Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи стало
страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое сердце и
умер, не прося у них ничего в награду себе. Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал...
Да, я лежал на своей кушетке, считал лихорадочный пульс, обливался холодным потом и думал о смерти. Кажется, Некрасов сказал, что хорошо молодым
умереть. Я с этим не мог согласиться и как-то весь затаился, как прячется подстреленная птица. Да и к кому было идти с своей болью, когда всякому только до себя! А как
страшно сознавать, что каждый день все ближе и ближе подвигает тебя к роковой развязке, к тому огромному неизвестному, о котором здоровые люди думают меньше всего.
Наташа. Знаешь… Мало знать, ты — понимай. Ведь умирать-то
страшно…
— Вот я и не знаю! — покорно говорил Яков. — Я бы и
умер…
Страшно… а всё-таки — любопытно…
Все это
страшно грызло барона, и он, еще при жизни Михайла Борисовича, хлопотал, чтобы как-нибудь проскочить в сенаторы, и тот обещал ему это устроить, но не успел и
умер, а преемник его и совсем стал теснить барона из службы.
— Голубчик, Тит… Каждый день кто-нибудь
умирает тем или другим способом… Закон природы… В сущности, Титушка, что такое смерть?.. Порча очень сложной машины… Просто и не
страшно…
Возвращение домой произвело на меня угнетающее впечатление, потому что я
страшно устал и думал, что просто
умру дорогой от усталости. А Николай Матвеич, не торопясь, шагал своей развалистой походкой и, поглядывая на меня, улыбался своей загадочной улыбкой. Когда мы дошли до первых изб, я решил про себя, что больше ни за что в мире не пойду рыбачить… От усталости мне просто хотелось сесть на землю и заплакать. А Николай Матвеич шагал себе как ни в чем не бывало, и мне делалось совестно.
Васса. Подумай — тебе придется сидеть в тюрьме, потом — весь город соберется в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго
умирать арестантом, каторжником, в позоре, в тоске —
страшно и стыдно
умирать будешь! А тут — сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и — как уснешь.
Это была настоящая рождественская Елочка — Аленушка сразу ее узнала. Ах какая милая Елочка!.. Аленушка наклонилась, чтобы сказать ей, какая она милая, и вдруг полетела вниз. Ух как
страшно!.. Она перевернулась несколько раз в воздухе и упала прямо в мягкий снег. Со страха Аленушка закрыла глаза и не знала, жива ли она или
умерла.
А если это сон, то ничего не
страшно, и, следовательно, он не
умрет», — опоминаясь, подумал Саша: чтобы снова стать собою, жизнь утверждала чудо как естественное, признавала бессмыслицу как истину, логически законченную.
— Зачем ты раньше не сказал мне, что он
умер? Я бы не поехала на пикник, не хохотала бы так
страшно… Мужчины говорили мне пошлости. Какой грех, какой грех! Спаси меня, Ваня, спаси меня… Я обезумела… Я пропала…
И теперь она хотела только одного: объяснить людям и доказать им точно, что она не героиня, что
умирать вовсе не
страшно и чтобы о ней не жалели и не заботились. Объяснить им, что она вовсе не виновата в том, что ее, молоденькую, незначительную, подвергают такой смерти и поднимают из-за нее столько шуму.
Вот у меня болят почки, и
умру же я когда-нибудь, а мне не
страшно, потому что ничего не знаю.
Сорин. Вы рассуждаете, как сытый человек. Вы сыты и потому равнодушны к жизни, вам все равно. Но
умирать и вам будет
страшно.
Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него
страшно могилою, произнес такие речи: «А! так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек, — отдавай же теперь свою!» Бедное значительное лицо чуть не
умер.
Они поняли ужасный холод безучастья и стоят теперь с словами черного проклятья веку на устах — печальные и бледные, видят, как рушатся замки, где обитало их милое воззрение, видят, как новое поколение попирает мимоходом эти развалины, как не обращает внимания на них, проливающих слезы; слышат с содроганием веселую песню жизни современной, которая стала не их песнью, и с скрежетом зубов смотрят на век суетный, занимающийся материальными улучшениями, общественными вопросами, наукой, и
страшно подчас становится встретить среди кипящей, благоухающей жизни — этих мертвецов, укоряющих, озлобленных и не ведающих, что они
умерли!
— Не его это дело! — объяснил он мне. — Сам себе помогай, на то тебе разум дан! Бог — для того, чтобы
умирать не
страшно было, а как жить — это твоё дело!
И этому всё я виною!
СтрашноУма лишиться. Легче
умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума, становится не человеком.
Напрасно речь ему дана, не правит
Словами он, в нем брата своего
Зверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!
«Я вижу, вы меня не ждали —
Прочесть легко из ваших глаз;
Ах, вы еще не испытали,
Что в страсти значит день, что час!
Среди сердечного волненья
Нет сил, нет власти, нет терпенья!
Я здесь — на всё решился я…
Тебе я предан… ты моя!
Ни мелочные толки света,
Ничто, ничто не
страшно мне;
Презренье светской болтовне —
Иль я
умру от пистолета…
О, не пугайся, не дрожи;
Ведь я любим — скажи, скажи...
—
Страшно родить в первый раз, — сказала Ольга Михайловна, подумав, — мне всё кажется, что я не перенесу,
умру.
Сколько он хлопотал около Чижика, как ревностно трудились над ним доктора —
умер мальчик! Обидно… Вот и его, Орлова, схватит однажды, скрючит, и кончено. Ему стало
страшно, его охватило одиночество. Поговорить бы с умным человеком насчёт всего этого! Он не раз пробовал завести разговор с кем-либо из студентов, но никто не имел времени для философии. Приходилось идти к жене и говорить с ней. Он пошёл, хмурый и печальный.
—
Страшно? Нет, моя милая, не
умереть, а жить, как я живу,
страшно.
— Со стариком — ничего, у него молодая жена Мариула, которая от него ушла с цыганом, и эта, тоже, Земфира — ушла. Сначала все пела: «Старый муж, грозный муж! Не боюсь я тебя!» — это она про него, про отца своего, пела, а потом ушла и села с цыганом на могилу, а Алеко спал и
страшно хрипел, а потом встал и тоже пошел на могилу, и потом зарезал цыгана ножом, а Земфира упала и тоже
умерла.
Трилецкий. Она написала это письмо… Если б не я, она успела бы
умереть… А теперь
страшно больна! Не знаю, вынесет ли ее организм… О, пусть она только
умрет, тогда… Отойди ты от меня, пожалуйста!
И ему
страшно стало, что он мог уехать надолго, навсегда, и
умереть там, в чужих краях, и угасающим слухом ловить чужую и чуждую речь.
«Куда ж теперь?» — спросил он себя мысленно. И стало ему вдруг
страшно, жутко и холодно… Замерещилось, будто он, он сам жестоко обидел, оскорбил свое родное дитя, и оно, бедное, безумное, с горя пошло да в Волгу кинулось… утопилось…
умерло… плывет теперь где-нибудь… или к берегу прибило волной его мертвое тело…
Кругом десятками
умирают люди, смерть самому тебе заглядывает в лицо, — и ко всему этому относишься совершенно равнодушно: чего они боятся
умирать? Ведь это такие пустяки и вовсе не
страшно.