Неточные совпадения
— Помилуй, батько! не гневись! вот тебе
и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь сам; во всем каюсь; бей,
да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным батьком, вместе
хлеб-соль ели
и магарыч пили.
— Нет, брат, шабаш, старинка-то приказала долго жить, — повторял Замараев, делая вызывающий жест. — По нонешним временам вон какие народы проявились. Они, брат, выучат жить. Темноту-то как рукой снимут…
да. На што бабы,
и те вполне это самое чувствуют. Вон Серафима Харитоновна как на меня поглядывает, даром что
хлеб-соль еще недавно водили.
Да вот с той поры
и сижу, братец ты мой, в эвтим месте, в остроге каменном, за решетками за железными, живу-поживаючи,
хлеб-соль поедаючи, о грехах своих размышляючи… А веселое, брат, наше житье — право-ну!"
— Он! он! — кричал Антон Иваныч, — вон
и Евсей на козлах! Где же у вас образ,
хлеб-соль? Дайте скорее! Что же я вынесу к нему на крыльцо? Как можно без
хлеба и соли? примета есть… Что это у вас за беспорядок! никто не подумал!
Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу? Бегите скорее!..
— Поздно, боярыня! — отвечал Вяземский со смехом. — Я уже погубил ее! Или ты думаешь, кто платит за
хлеб-соль, как я, тот может спасти душу? Нет, боярыня! Этою ночью я потерял ее навеки! Вчера еще было время, сегодня нет для меня надежды, нет уж мне прощения в моем окаянстве!
Да и не хочу я райского блаженства мимо тебя, Елена Дмитриевна!
— Вот
и для сирот денежки прикапливаю, а что они прокормлением
да уходом стоят — ничего уж с них не беру! За мою
хлеб-соль, видно, Бог мне заплатит!
Вот моя
хлеб-соль на дорогу; а то, я знаю, вы к хозяйству люди не приобыкшие, где вам ладить с вольными людьми;
да и вольный человек у нас бестия, знает, что с ним ничего, что возьмет паспорт,
да, как барин какой,
и пойдет по передним искать другого места.
— Ведет
хлеб-соль с поляками, — подхватил стрелец. — Ну
да, тот самый! Какой он русский боярин! хуже басурмана: мучит крестьян, разорил все свои отчины, забыл бога
и даже — прости господи мое согрешение! — прибавил он, перекрестясь
и посмотрев вокруг себя с ужасом, —
и даже говорят, будто бы он… вымолвить страшно… ест по постам скоромное?
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома
да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю. На вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую
хлеб-соль поднесем, что он хоть
и семи пядей во лбу, а — вот те Христос! — подавится.
— Ах, отец Савелий, государь! Время, государь, время. — Карлик улыбнулся
и договорил шутя: — Строгости надо мной, государь, не стало; избаловался после смерти, моей благодетельницы. Что!
хлеб-соль готовые, кров теплый — поел казак
да на бок, с того казак
и гладок.
Русаков. Ты останься. Ну, сестрица, голубушка, отблагодарила ты меня за мою
хлеб-соль! Спасибо! Лучше б ты у меня с плеч голову сняла, нечем ты это сделала. Твое дело, порадуйся! Я ее в страхе воспитывал
да в добродетели, она у меня как голубка была чистая. Ты приехала с заразой-то своей. Только у тебя
и разговору-то было что глупости… все речи-то твои были такие вздорные. Ведь тебя нельзя пустить в хорошую семью: ты яд
и соблазн! Вон из моего дома, вон! Чтобы нога твоя не была здесь!
—
Да не ты ли, говорю, их просто украл у меня, как вор
и мошенник, за мою
хлеб-соль услужил? — То есть вот как, сударь, меня разобрало тем, что он на коленках передо мной начал по полу ерзать.
— Я, батюшка, всей душой рад послужить, за твою родительскую
хлеб-соль заработать, сколько силы
да уменья хватит,
и дома радехонек
и на стороне — где прикажешь, — сказал красавец Алексей.
— По гривне с души, — сказал он. — По иным деревням у меня пятак положóн, а вы люди свои: с вас
и гривна не обидна. Надо бы побольше,
да уж так
и быть,
хлеб-соль вашу поминаючи, больше гривны на первый раз не приму.
И в тот же день во всяком дому появляются новые серпы
и новые косы. Летошных нет, на придачу булыне пошли. А по осени «масляно рыло» возьмет свое. Деньгами гроша не получит, зато льном
да пряжей туго-натуго нагрузит воза,
да еще в каждой деревне его отцом-благодетелем назовут,
да не то что
хлеб-соль — пшенники, лапшенники, пшенницы, лапшенницы на стол ему поставят… Появятся
и оладьи,
и пряженцы,
и курочка с насести,
и косушка вина ради почести булыни
и знакомства с ним напередки́.
—
Да я казначею мать Таифу на другой же день в Москву
и в Питер послала, — отвечала Манефа. — Дрябину Никите Васильичу писала с ней, чтобы Громовы всеми мерами постарались отвести бурю, покланялись бы хорошенько высшим властям; Громовы ко всем вельможам ведь вхожи, с министрами
хлеб-соль водят.
— Пустых речей говорить тебе не приходится, — отрезал тысячник. — Не со вчерашнего дня
хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят гости
да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется у меня запор на ворота…
И рад бы полетел,
да крылья подпешены [Подпешить — сделать птицу пешею посредством обрезки крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди
да гости, а насчет отъезда из головы выкинь.
— Знамо, не сама пойдешь, — спокойно отвечал Патап Максимыч. — Отец с матерью вживе — выдадут. Не век же тебе в девках сидеть… Вам с Паранькой не
хлеб-соль родительскую отрабатывать, — засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то дело какое, — прибавил он, обращаясь к жене
и к матери Манефе, — у самой только
и на уме, как бы замуж, а на речах: «не хочу»
да «не пойду».
Не судила, не рядила за скитскою трапезой братчина — свой суд матери сказывали: «Кто Бога боится, тот в церковь не ходит, с попами, с дьяками
хлеб-соль не водит…»
И те суды-поученья, сладким кусом
да пьяным пойлом приправленные, немало людей от церквей отлучали.
А он в первый раз еще был в доме у Марка Данилыча,
да и Марко Данилыч ни в Осиповке, ни в Красной Рамени у Чапурина не бывал никогда. Были в знакомстве, но таких знакомств у Патапа Максимыча было многое множество.
Хлеб-соль меж собой водили, но всегда где-нибудь на стороне.
— С покойным его родителем мы больше тридцати годов
хлеб-соль важивали, в приятельстве были… — продолжал Зиновий Алексеич. — На моих глазах Никитушка
и вырос. Жалко тоже!.. А уж добрый какой
да разумный.
Из Зимогорска от губернаторского секретаря письмо подают. Пишет секретарь, держал бы князь ухо востро: губернатор-де с воеводой хоть
и приятели вашего сиятельства,
да забыли
хлеб-соль; получивши жалобу княгини Варвары Михайловны, розыск в Заборье вздумали делать.
Хоть родитель ее, степенный посадник Фома Крутой,
и впрямь крут,
да твой родитель, Кирилл, тоже посадник, не хуже его, они же с ним живут в превеликом согласии; издавна еще
хлеб-соль водят, так как
и мы с тобой, бывало, в каждой схватке жизнь делили, зипуны с одного плеча нашивали,
да и теперь постоим друг за друга, хоть ты меня
и забыл, сподручника своего, Димитрия Смелого.
Хоть родитель ее, степенный посадник Фома Крутой,
и впрямь крут,
да твой родитель, Кирилл, тоже посадник, не хуже его, они же с ним живут в превеликом согласии; издавна еще
хлеб-соль водят, так как
и мы с тобой, бывало, в каждой схватке жизнь делили, зипуны с одного плеча нашивали,
да и теперь постоим друг за друга, хоть ты меня
и забыл, помощника своего, Дмитрия Смелого!