Неточные совпадения
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться
в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль
рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла,
прошел в спальню, посмотрел
в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора
в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
С Кишкиным действительно случилась большая перемена. Первое время своего богатства он
ходил в своем старом
рваном пальто и ни за что не хотел менять на новое. Знакомые даже стыдили его. А потом вдруг поехал
в город и вернулся оттуда щеголем, во всем новом, и первым делом к баушке Лукерье.
Старик ни
в чем не изменил образа жизни и
ходил в таком же
рваном архалуке, как и
в прошлом году.
И все опять запрыгало, завертелось. Дамы щиплют корпию и танцуют. Мужчины взывают о победе и одолении, душат шампанское и устроивают
в честь ополчения пикники и dejeuners dansants. [танцевальные утренники (франц.)] Откупщик жертвует чарку за чаркой. Бородатые ратники,
в собственных
рваных полушубках,
в ожидании новых казенных, толпами
ходят по улицам и поют песни. Все перепуталось, все смешалось
в один общий густой гвалт.
— Стой! Ни шагу! — крикнул он, хватая его за локоть. Ставрогин
рванул руку, но не вырвал. Бешенство овладело им: схватив Верховенского за волосы левою рукой, он бросил его изо всей силы об земь и вышел
в ворота. Но он не
прошел еще тридцати шагов, как тот опять нагнал его.
Действительно, это был «жених из ножевой линии» и плохо преподавал русский язык. Мне от него доставалось за стихотворения-шутки, которыми занимались
в гимназии двое: я и мой одноклассник и неразлучный друг Андреев Дмитрий. Первые силачи
в классе и первые драчуны, мы вечно
ходили в разорванных мундирах, дрались всюду и писали злые шутки на учителей. Все преступления нам прощались, но за эпиграммы нам тайно мстили, придираясь к
рваным мундирам.
На первых порах привередничать нечего: можно жить
в соломенном шалаше и ловить рыбу
рваными сетками; у иного и новые сети, да ничего не возьмет; за лодками также не
ходить стать: на Оке лодок не оберешься.
— Да, конечно, можно, — отвечала Анна Михайловна. Проводив Долинского до дверей, она вернулась и стала у окна. Через минуту на улице показался Долинский. Он вышел на середину мостовой, сделал шаг и остановился
в раздумье; потом перешагнул еще раз и опять остановился и вынул из кармана платок. Ветер
рванул у него из рук этот платок и покатил его по улице. Долинский как бы не заметил этого и тихо побрел далее. Анна Михайловна еще часа два
ходила по своей комнате и говорила себе...
Рваная шинелишка — рупь цена — да сапоги старые,
в коих зимой Балканы перевалил да по колено
в крови
ходил!)
Наши лавочники, чтобы позабавить эту голодную
рвань, поили собак и кошек водкой или привязывали собаке к хвосту жестянку из-под керосина, поднимали свист, и собака мчалась по улице, гремя жестянкой, визжа от ужаса; ей казалось, что ее преследует по пятам какое-то чудовище, она бежала далеко за город,
в поле, и там выбивалась из сил; и у нас
в городе было несколько собак, постоянно дрожавших, с поджатыми хвостами, про которых говорили, что они не перенесли такой забавы,
сошли с ума.
— Вот наказание! Ошалел ты, что ли? Какие гости
в этакую пору? Постыдились бы они, черти
рваные, по ночам людей беспокоить! Где это видано, чтоб ночью
в гости
ходили?.. Трактир им здесь, что ли? Дура буду, ежели ключи дам! Пусть проспятся, а завтра и приходят!
Воровство грандиозное, наши солдаты сидят
в окопах
в рваных шинелишках,
в худых сапогах, а
в тылу идет распродажа обмундирования, все мужики
в деревнях
ходят в английских френчах и американских башмаках.
— К Корытовым
в угол новая жиличка въехала. Жена конторщика. Конторщик под новый год помер, она с тремя ребятами осталась. То-то бедность! Мебель, одежду — все заложили, ничего не осталось.
Ходит на водочный завод бутылки полоскать, сорок копеек получает за день. Ребята
рваные, голодные, сама отрепанная.
На толкучке топчутся люди. Кричат, божатся, надувают. Глаза беспокойно бегают, высматривая копейку.
В разнообразии однообразные, с глазами гиен, с жестоким и окоченелым богом
в душе, цыкающим на все, что рвется из настоящего. Как из другого мира, проезжают на дровнях загорелые мужики
в рваных полушубках, и угрюмо светится
в их глазах общая тайна, тихая и крепкая тайна земли. Среди них
хожу я, с мозгом, обросшим книжными мыслями.
Перебираясь на другую квартиру, Скворцов нанял его помогать при укладке и перевозке мебели.
В этот раз оборвыш был трезв, угрюм и молчалив; он едва прикасался к мебели,
ходил понуря голову за возами и даже не старался казаться деятельным, а только пожимался от холода и конфузился, когда извозчики смеялись над его праздностью, бессилием и
рваным благородным пальто. После перевозки Скворцов велел позвать его к себе.
А то, что жизнь людей,
в душу которых вложена жалость и любовь друг к другу,
проходила и теперь
проходит для одних
в устройстве костров, кнутов, колесований, плетей,
рванья ноздрей, пыток, кандалов, каторг, виселиц, расстреливаний, одиночных заключений, острогов для женщин и детей,
в устройстве побоищ десятками тысяч на войне,
в устройстве периодических революций и пугачевщин, а жизнь других —
в том, чтобы исполнять все эти ужасы, а третьих —
в том, чтобы избегать этих страданий и отплачивать за них, — такая жизнь не мечта.