— А ты, земляк, за шутку не скорби, в обиду не вдавайся, а ежели уж очень оскорбился, так прости Христа ради. Вот тебе как перед Богом говорю: слово молвлено за всяко просто, — заговорил Смолокуров, опасавшийся упустить
хорошего Марка Евангелиста. — Так больно хороша икона-то? — спросил он заискивающим голосом у Герасима Силыча.
Не
лучше Марку Данилычу. Правая сторона совсем отнялась, рот перекосило, язык онемел. Хочет что-то сказать, но только мычит да чуть-чуть маячит здоровой рукой. Никто, однако, не может понять, чего он желает. Лекарь объявил Дарье Сергевне, что, если и будет ему облегченье, все-таки он с постели не встанет и до смерти останется без языка.
Неточные совпадения
На столе стояли три бутылки — с белым и красным вином и с мадерой, — правда, уже начатые и заткнутые серебряными фигурными пробками, но дорогие,
хороших иностранных
марок.
— Очевидно, иностранец, — сказал судья Дикинсон, меряя спящего Матвея испытующим, внимательным взглядом. — Атлетическое сложение!.. А вы, мистер Нилов, кажется, были у ваших земляков? Как их дела? Я видел: они выписали
хорошие машины — лучшая
марка в Америке.
Кожемякину хотелось рассказать о
Марке Васильеве, об Евгении, он чувствовал, что может говорить о них высокими,
хорошими словами, и начинал...
Но в самой покорности несчастных, вынужденных покориться поневоле, мы видим часто гораздо более решимости и энергии, нежели в суетливых исканиях и метаниях из стороны в сторону, в которых так часто изживают у нас целый век даже очень
хорошие люди. Для дополнения параллели, которую мы проводили выше, мы укажем теперь на коротенький рассказ
Марка Вовчка «Саша».
— Слыхала про
Марка Данилыча, — молвила Марья Гавриловна. — Сказывают, человек
хороший.
Зла ему, конечно, никто не желал, тем более, что все еще в самом начале умели отдать Прохарчину справедливость и решили словами
Марка Ивановича, что он, Прохарчин, человек
хороший и смирный, хотя и не светский, верен, не льстец, имеет, конечно, свои недостатки, но если пострадает когда, то не от чего иного, как от недостатка собственного своего воображения.
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с
Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик
хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в дочке… Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
— Всем бы вместе ехать, — молвил Самоквасов, робко взглянув на угрюмого
Марка Данилыча. — Дорониным и вам бы с семейством. Ежели угодно, я бы и коляски достал… У меня тут извозчики есть знакомые, а без знакомых трудно здесь
хорошую коляску достать…
— Сказано тебе, какая родня, — сказал Зиновий Алексеич пристававшему
Марку Данилычу. — Такой родни до Москвы не перевешаешь. А что человек он
хороший, то верно, за то и люблю его и, сколько смогу, ему порадею.
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, — возись после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «слава Богу» скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей
лучше и не думай…
Марку Данилычу поручить складчину — тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во грех не поставит зажилить чужую копейку.
«Милостивейшему государю моему, благодетелю и отцу
Марку Данилычу, во-первых, приношу нижайшее почитание с пожеланием со всем благословенным вашим семейством паче всего многолетнего здравия и всякого благополучия, а наиболе в делах скорого и счастливого успеха с
хорошим прибытком и доброй наживой.
И другое иногда приходило на разум
Марку Данилычу: «Девка на возрасте, кровь играет, замуж бы ей поскорей…» И приезжали женихи, все люди
хорошие, богатые, а из себя красавцы — двое из Москвы, один из Ярославля, один из Мурома…
Даже на то, что старой вере она не последует, смотрела снисходительно и, говоря с
Марком Данилычем, высказывала убеждение, что
хорошие люди во всякой вере бывают и что Господь, видя добродетели Марьи Ивановны, не оставит ее навсегда во тьме неверия, но рано или поздно обратит ее к древлему благочестию.
— Известно, — согласилась Таифа. — Выросла, поди, Дунюшка-то,
похорошела? — прибавила мать казначея, умильно поглядывая на
Марка Данилыча.