Неточные совпадения
Была пятница, и в столовой часовщик
Немец заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что
Немец «сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы», — и улыбнулся. Степан Аркадьич любил
хорошую шутку. «А может быть, и образуется! Хорошо словечко: образуется, подумал он. Это надо рассказать».
Немец, очень
хороший и знает свое дело.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и
хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, —
Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
—
Немцы навсегда скомпрометировали интернациональное начало учения Маркса, показав, что социал-демократы вполне могут быть
хорошими патриотами…
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя
лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. —
Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в
немцах их писатели, их царь, газеты…
— Ну — чего ж вы хотите? С начала войны загнали целую армию в болото, сдали
немцам в плен. Винтовок не хватает, пушек нет, аэропланов… Солдаты все это знают
лучше нас…
— Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе все сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет на одном стуле сидит, всем присутствием вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не
лучше моего; сам тише воды, ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
— Обругали! — передразнил его Иван Матвеевич. —
Лучше бы прибили! А ты хорош! — упрекнул он. — Не сказал, что это за
немец такой!
И недели три Илюша гостит дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на Фоминой неделе не учатся; до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам
немец отдыхает, так уж
лучше до осени отложить.
Он услышит оркестр, затвердит то, что увлекло его, и повторяет мотивы, упиваясь удивлением барышень: он был первый;
лучше всех;
немец говорит, что способности у него быстрые, удивительные, но лень еще удивительнее.
— Стало быть, всего
лучше уходить в море? — сказал я негоцианту-немцу, который грозил нам ураганом.
— Шикарный
немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают,
хорошее имение купил.
— Сею минутою явлюся. А вы, братцы, — продолжал он убедительным голосом, — ступайте-ка
лучше отсюда вон с новопожалованным истопником-то: неравно
немец забежит, как раз нажалуется.
Когда Верочке было двенадцать лет, она стала ходить в пансион, а к ней стал ходить фортепьянный учитель, — пьяный, но очень добрый
немец и очень
хороший учитель, но, по своему пьянству, очень дешевый.
Здесь тебе говорили: нет ни
немцев, ни жидов, ни славян, а есть просто люди, люди
хорошие и дурные…
Тут был, наконец, даже один литератор-поэт, из
немцев, но русский поэт, и, сверх того, совершенно приличный, так что его можно было без опасения ввести в
хорошее общество.
— Не знаю, — начал он, как бы более размышляющим тоном, — а по-моему гораздо бы
лучше сделал, если бы отдал его к
немцу в пансион… У того, говорят, и за уроками детей следят и музыке сверх того учат.
—
Немец. Сибирян (Зильберман) прозывается.
Хороший барин. Умный.
Лучше скажу тебе: даже
немец здешний такое мнение об нас, русских, имеет, что в худом-то платье человеку больше верят, нежели который человек к нему в карете да на рысаках к крыльцу подъедет.
Это по части
немцев; а по части россиян еще
лучше.
Давай-ка
лучше об
немцах говорить.
Мальчик без штанов. Пища
хорошая… А правда ли,
немец, что ты за грош черту душу продал?
— Как послали это они меня в Р., вижу — город
хороший, большой, только
немцев много.
Пошли. А в кабаке стоит старый человек, с седыми, как щетина, волосами, да и лицо тоже все в щетине. Видно сразу: как ни бреется, а борода все-таки из-под кожи лезет, как отава после
хорошего дождя. Как увидели наши приятели такого шероховатого человека посреди гладких и аккуратных
немцев, и показалось им в нем что-то знакомое. Дыма говорит тихонько...
— Какое там освежение: в литературе идет только одно бездарное науськиванье на
немцев да на поляков. У нас совсем теперь перевелись
хорошие писатели.
— Чем дальше на север, говорю я, тем
лучше работа. Уже французы живут не так лениво, как мы, дальше —
немцы и наконец русские — вот люди!
В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те года, о которых идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители брали к своим детям или плоховатых
немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно были несколько
лучше.
— Рыба у нас, ваше превосходительство, есть добрая,
хорошая, — отвечал ей на это
немец повар.
Знай она русскую грамматику, она доказала бы, как дважды два — четыре, что вредный коммунизм, и под землей и по земле, и под водой и по воде, как червь или,
лучше сказать, как голодный
немец, ползет, прокладывая себе дорогу в сердца простодушных обывателей российских весей и градов!
— Да что ты, Мильсан, веришь русским? — вскричал молодой кавалерист, — ведь теперь за них мороз не станет драться; а бедные
немцы так привыкли от нас бегать, что им в голову не придет порядком схватиться — и с кем же?.. с самим императором! Русские нарочно выдумали это известие, чтоб мы скорей сдались, Ils sont malins ces barbares! [Они хитры, эти варвары! (франц.)] Не правда ли, господин Папилью? — продолжал он, относясь к толстому офицеру. — Вы часто бываете у Раппа и должны знать
лучше нашего…
— Черт с ним, с его предугадыванием!.. Он
лучше бы предугадал не драться с
немцами, и Франция не поплатилась бы миллиардами… — возразил Янсутский.
На фабрике-то у нас елехтор
немец, Вандер, и такой-то злой пить, что, кажется, как только утроба человеческая помещает; и что ни пьет, все ему ничего, только что еще
лучше, все он цветней да глазастей становится.
Герман Верман был небольшой, очень коренастый старик, с угловатою головою и густыми черными, с проседью, волосами, которые все называли дикими и по которым Ида Ивановна самого Вермана прозвала Соважем. [Дикарем (франц.)] Соваж был старик честнейший и добрейший,
хороший мастер и
хороший пьяница. По наружности он более был похож на француза, чем на
немца, а по нраву на англичанина; но в существе он был все-таки
немец, и самый строгий
немец.
В Новой Праге, где дивизионный штаб совмещался с полковым штабом принца Альберта Прусского полка, юнкерская команда состояла из юнкеров всех четырех полков дивизии, и командиром ее был поручик полка принца Петра Ольденбургского Крит.
Немца этого нельзя было назвать иначе, как человеком
хорошим и ревностным служакой. Юнкера размещались кто как мог на наемных квартирах, и через день в 8 часов утра всю зиму появлялись в манеже на учениях.
— Нет, — сказал Петрович решительно, — ничего нельзя сделать. Дело совсем плохое. Уж вы
лучше, как придет зимнее холодное время, наделайте из нее себе онучек, потому что чулок не греет. Это
немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать (Петрович любил при случае кольнуть
немцев); а шинель уж, видно, вам придется новую делать.
— А если же он уф спальни? — поддразнил его один из собеседников, — так что же, что уф спальни! Тебе же,
немцу,
лучше — прямо туда и при! Может, на стрижечку интересненькую набредешь!
—
Немцев, штабс-капитан. Нонче он дежурный; сзади идет.
Лучше идти, а то так отработает… Места живого не оставит.
Я в последнем письме забыл тебе сказать, что, приехав домой от Приимковых, я раскаивался, что назвал именно «Фауста»; для первого раза Шиллер гораздо бы
лучше годился, уж коли дело пошло на
немцев.
— Верно! — тверже сказал Вавило. — Я —
лучше тебя! Мне сегодня всех жалко, всякий житель стал теперь для меня — свой человек! Вот ты говоришь — мещаны, а мне их — жаль! И даже
немцев жаль! Что ж
немец? И
немец не каждый день смеется. Эх, кривой, одноглазая ты душа! Ты что про людей думаешь, а? Ну, скажи!
Знали, что у Фелицаты живут три девицы: Паша, Розочка и Лодка, что из
хороших людей города наиболее часто посещают «раишко» помощник исправника
Немцев, потому что у него хворая жена, податной инспектор Жуков, как человек вдовый, и доктор Ряхин — по веселости характера.
— Хоть и
хорошему. Вспомни «Любушин суд». Нехорошо, коли искать правду в
немцах. У нас правда по закону святу, которую принесли наши деды через три реки.
— Но ведь
немцы также очень
хорошие люди.
— Это хорошо, — я ни слова не возражаю. Между
немцами есть даже очень честные и
хорошие люди, но все-таки они
немцы.
Немец задумался и стал размышлять о том, как бы
лучше сделать свою работу, чтобы она действительно стоила пятнадцати рублей. В это время блондинка вошла в мастерскую и начала рыться на столе, уставленном кофейниками. Поручик воспользовался задумчивостию Шиллера, подступил к ней и пожал ручку, обнаженную до самого плеча. Это Шиллеру очень не понравилось.
Да, износил, истер, исказил все
хорошее александровского поколения, все хранившее веру в близкую будущность Руси, жернов николаевской мельницы, целую Польшу смолол, балтийских
немцев зацепил, бедную Финляндию, и все еще мелет — все еще мелет…
Граф(вспылив наконец). Что ж мне за дело до их общества!.. Я его и знать не хочу — всякий делает, как ему самому
лучше: у меня, собственно, два достойных кандидата было на это место: Вуланд и Андашевский — первый, бесспорно, очень умный, опытный, но грубый, упрямый и, по временам, пьяный
немец; а другой хоть и молодой еще почти человек, но уже знающий, работающий, с прекрасным сердцем и, наконец, мне лично преданный.
— Отчего же у
немцев, — заметил третий, вовсе не стриженный, — семейная жизнь сохранилась, я полагаю, не хуже, нежели у нас, и это нисколько не мешает появлению
хороших актрис? Да потом я и в главном не согласен с вами: не знаю, что делается около очага у западных славян, а мы, русские, право, перестаем быть такими патриархами, какими вы нас представляете.
Или, трудясь, как глупая овца,
В рядах дворянства, с рабским униженьем,
Прикрыв мундиром сердце подлеца, —
Искать чинов, мирясь с людским презреньем,
И поклоняться
немцам до конца…
И чем же
немец лучше славянина?
Не тем ли, что куда его судьбина
Ни кинет, он везде себе найдет
Отчизну и картофель?.. Вот народ:
И без таланта правит и за деньги служит,
Всех давит он, а бьют его — не тужит!
Уломала я его наконец, да и сама не рада; человек он гордый, не захотел быть хуже других, потому у нее с утра до ночи франты, и заказал
хорошее платье дорогому
немцу в долг.
— Ах, Господи, почему? Какие ты, ей-богу, детские вопросы задаешь. Да потому, что он вот уже двадцать лет местность эту знает
лучше, чем свою спальню. Самый безобразнейший педант, какие только есть на свете, да еще
немец вдобавок… Ну и окажется в конце концов, что я лгу и в препирательство вступаю… Кроме того…