Неточные совпадения
— И все считает, считает: три миллиона лет,
семь миллионов километров, — всегда множество нулей. Мне, знаешь,
хочется целовать милые глаза его, а он — о Канте и Лапласе, о граните, об амебах. Ну, вижу, что я для него тоже нуль, да еще и несуществующий какой-то нуль. А я уж так влюбилась, что хоть в море прыгать.
В этот вечер Самгины узнали, что Митрофанов, Иван Петрович, сын купца, родился в городе Шуе,
семь лет сидел в гимназии, кончил пять классов, а в шестом учиться не
захотелось.
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать — не
хочется. Ну, издам,
семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не
хочется.
«Ждать до двух —
семь часов», — сердито сосчитал Самгин. Было еще темно, когда он встал и начал мыться, одеваться; он старался делать все не спеша и ловил себя на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал чай, слишком горячий, и была еще одна, главная причина всех раздражений: назвать ее не
хотелось, но когда он обварил себе палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
— Знаком я с нею лет
семь. Встретился с мужем ее в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а
хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения души. Он был из таких, у которых душа вроде опухоли и — чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как раз ничего не понимают, а о боге говорят — по должности, приличия ради.
— Нет, тысяч
семь дохода; это ее карманные деньги. А то все от теток. Но пора! — сказал Райский. — Мне
хочется до обеда еще по Невскому пройтись.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей
семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему
хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Рождественское утро начиналось спозаранку. В шесть часов, еще далеко до свету, весь дом был в движении; всем
хотелось поскорее «отмолиться», чтобы разговеться. Обедня начиналась ровно в
семь часов и служилась наскоро, потому что священнику, независимо от поздравления помещиков, предстояло обойти до обеда «со святом» все село. Церковь, разумеется, была до тесноты наполнена молящимися.
Мне для того-то не
захотелось идти к нему в
семью.
— Помилуйте, и без обиды натурально
хочется узнать; вы мать. Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в
семь часов утра, вследствие ее вчерашнего приглашения. Она дала мне знать вчера вечером запиской, что ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мы свиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановны касающихся; вот и всё.
Душевно рад, любезный друг, что ты живешь деятельно и находишь утешительные минуты в твоем существовании, но признаюсь, что мне не
хотелось, чтоб ты зарылся в своей Етанце. Кто тебе мешает пристроить
семью, о которой постоянно имел попечение, и перейти к Трубецким, где твое присутствие будет полезно и приятно…
Как тюремная наша
семья рассеялась и как
хотелось бы об них всех подробно все знать.
— А все она-с, — сказал он, вновь обращаясь к разоблачениям тайн деруновской
семьи, — она сюда его и привезла. Мало ей к—ских приказчиков,
захотелось на здешних «калегвардов» посмотреть!
Ноги, даже выше колен, насквозь мокры, в голове какой-нибудь ужаснейший вздор (твердишь тысячу раз сряду мысленно: и-и-и по-оо-о двад-ца-а-ать и-и-и по
семь), руки и ноги сквозь промоченные панталоны обожжены крапивой, голову уже начинают печь прорывающиеся в чащу прямые лучи солнца, есть уже давно не
хочется, а все сидишь в чаще, поглядываешь, послушиваешь, подумываешь и машинально обрываешь и глотаешь лучшие ягоды.
Всю вескость последнего правила пришлось вскоре Александрову испытать на практике, и урок был не из нежных. Вставали юнкера всегда в
семь часов утра; чистили сапоги и платье, оправляли койки и с полотенцем, мылом и зубной щеткой шли в общую круглую умывалку, под медные краны. Сегодняшнее сентябрьское утро было сумрачное, моросил серый дождик; желто-зеленый туман висел за окнами. Тяжесть была во всем теле, и не
хотелось покидать кровати.
— Достань-ка, братец, из пачки парочку манифестиков, на память
хочется в
семье иметь. — И сунул в руку двадцатипятирублевку.
Вместе с
семьей этого купца он выехал за границу, скорее в качестве дядьки, чем гувернера; но уж очень
хотелось ему тогда за границу.
Марта набивала папиросы для Вершиной. Она нетерпеливо хотела, чтобы Передонов посмотрел на нее и пришел в восхищение. Это желание выдавало себя на ее простодушном лице выражением беспокойной приветливости. Впрочем, оно вытекало не из того, чтобы Марта была влюблена в Передонова: Вершина желала пристроить ее,
семья была большая, — и Марте
хотелось угодить Вершиной, у которой она жила несколько месяцев, со дня похорон старика-мужа Вершиной, — угодить за себя и за брата-гимназиста, который тоже гостил здесь.
Хочется мне иной раз обойти невидимкой весь город из дома в дом, посидеть в каждой
семье и оглядеть — как люди живут, про что говорят, чего ожидают? Или, как я, ждут неведомо чего, жизнь так же непонятна им, и думы их лишены вида?
Мне
хотелось влюбиться, иметь свою
семью,
хотелось, чтобы у моей будущей жены было именно такое лицо, такой голос.
— Еще бы. И я прожект о расточении написал. Ведь и мне, батюшка, пирожка-то
хочется! Не удалось в одном месте — пробую в другом. Там побываю, в другом месте прислушаюсь — смотришь, ан помаленьку и привыкаю фразы-то округлять. Я нынче по очереди каждодневно в
семи домах бываю и везде только и дела делаю, что прожекты об уничтожении выслушиваю.
— Ага-а!.. — кричит Миха. — Этот? Да, этот праведной жизни скот, как же! За игру в карты из военных выгнан, за скандалы с бабами — из духовной академии! Из офицеров в академию попал! В Чудовом монастыре всех монахов обыграл, сюда явился —
семь с половиной тысяч вклад сделал, землю пожертвовал и этим велик почёт себе купил, да! Здесь тоже в карты играет — игумен, келарь, казначей да он с ними. Девка к нему ездит… О, сволочи! Келья-то у него отдельная, ну, он там и живёт как ему
хочется! О, великая пакость!
Мы говорили про
семью, детей, про пустоту здешней жизни, нам
захотелось в Россию, в деревню, и как-то грустно и хорошо стало.
Мне не
хотелось бы, чтобы мальчуган, привыкший к
семье, жил у чужих людей.
Хотелось знать, какова была та благословенная купеческая
семья на Зуше, в которой (то есть в
семье) выросла этакая круглая Домна Платоновна, у которой и молитва, и пост, и собственное целомудрие, которым она хвалилась, и жалость к людям сходились вместе с сватовскою ложью, артистическою наклонностью к устройству коротеньких браков не любви ради, а ради интереса, и т. п.
Надежда. Не знаю. Мне
хотелось бы иметь этот дом; для всей
семьи он тесен, но нам было бы удобно. Муж скоро будет врачебным инспектором, и свой дом — это очень хорошо для престижа.
От родины далеко,
Без помощи, среди чужих людей
Я встречу смерть. Прощайте, золотые
Мечты мои!
Хотелось бы пожить
И выслужить себе и честь и место
Почетное. Обзавестись хозяйкой
Любимою, любить ее, как душу,
Семью завесть и вынянчить детей.
Да не дал Бог — судьба не то судила,
Судила мне лежать в земле сырой,
Похоронить и молодость и силу
Вдали от стен родного пепелища!
В глазах темно, то ночь ли наступает,
Иль смерть идет, не знаю.
Петруша(вдруг просыпается и встает).Постойте, я все лучше расскажу. Ты сама должна знать, что
семья… иг!.. развитию индивиду… иг!.. альности. Я и поехал один, а Алексей Павлович открыл, что тоже есть коммуна… а коммуна… удивительное убежд… учреждение, ну, все равно… Мне очень спать
хочется, вы меня разбудите… (Садится.)
Нас до ворот провожала Женя, и оттого, быть может, что она провела со мной весь день от утра до вечера, я почувствовал, что без нее мне как будто скучно и что вся эта милая
семья близка мне; и в первый раз за все лето мне
захотелось писать.
Софья Михайловна(как бы с просветлевшим на мгновение лицом). А мне теперь одна фантазия пришла: мне кутить
хочется!.. (Блинкову.) Прикажите Прихвосневу, чтоб он дал нам ужинать и вина человек на шесть, на
семь.
Захотелось выйти на балкон, но неудобно было привлекать на себя внимание проходящих, и сквозь мутное стекло он стал разглядывать площадь, на которой тогда бесновалась толпа, трещали выстрелы и сорок
семь беспокойных людей превратились в спокойные трупы. Рядом, нога к ноге, плечо к плечу — как на каком-то парадном смотру, на который глядеть снизу.
Пора бы и Морковкину
семьей заводиться, да жениться-то по окольности не на ком: крестьянскую девку взять не
хочется, купецкая дочь не пойдет за мирского захребетника, на солдатке жениться зазорно, на мещанке накладно, на поповне спаси Господи и помилуй!..
Захотелось сейчас же увести ее из этой
семьи, обласкать, наставить, создать для нее совсем другую жизнь.
В Париж я только заглянул после лондонского сезона, видел народное гулянье и день St.Napoleon, который считался днем именин императора (хотя св. Наполеона совсем нет в католических святцах), и двинулся к сентябрю в первый раз в Баден-Баден — по дороге в Швейцарию на Конгресс мира и свободы. Мне
хотелось навестить И.С.Тургенева. Он тогда только что отстроил и отделал свою виллу и жил уже много лет в Бадене, как всегда, при
семье Виардо.
Сам Сафроныч не принимал в этом никакого участия, и
семья, давно считавшая его неблагонадежным, не ожидала его помощи и устраивалась сама, как
хотелось и как умела.
Она нелюбима в своей
семье, потому что ведет себя не так, как
хочется матери и братьям.
Ему страстно
хотелось опять увидеть странную лошадь, церковь, неискреннюю
семью Раббеков, темную комнату; «внутренний голос», так часто обманывающий влюбленных, шептал ему почему-то, что он непременно увидит ее…
Все в
семье Николая Семеныча было нынче так, как обыкновенно. Все было исправно. Завтрак из трех блюд был готов, мухи давно ели его, но никто не шел, потому что никому не
хотелось есть.
Через пять минут стол уже накрыт. Кошки опять, задрав вверх хвосты, выгибая спины и потягиваясь, сходятся в столовую…
Семья начинает ужинать. Есть никому не
хочется, у всех желудки переполнены, но есть все-таки нужно.